А. И. ГЕРЦЕН
1
Александр Иванович Герцен (1812-1870), революционер, философ, публицист, издатель, писатель, оставил глубокий, неизгладимый след в истории русской литературы и общественной мысли XIX в. Родился Герцен в Москве, в грозном и славном 1312 году. Умер во Франции, накануне Парижской Коммуны. Эти даты символически обрамляют жизненный и творческий путь Герцена, слово которого на протяжении нескольких десятилетий достойным образом представляло в Европе раскрепощенную, свободную русскую мысль. Определяя место и значение Герцена в развитии русского революционно-освободительного движения, В. И. Ленин подчеркивал, что он "первый поднял великое знамя борьбы путем обращения к массам с *вольным русским словом*". [1]
справедливо считал мысль Герцена, гуманную и глубоко личную. "У тебя, - писал критик Герцену по поводу романа "Кто виноват?", - как у натуры по преимуществу мыслящей и сознательной <...> талант и фантазия ушли в ум, оживленный и согретый, осердеченный гуманистическим направлением, не привитым и не вычитанным, а присущим твоей натуре". [2]
смерти Белинского, - книге "С того берега" (1847-1850) и мемуарах "Былое и думы" (1852-1868). Достоевский писал о "поэзии", проницающей всю деятельность и творчество Герцена: "... он был, всегд и везде, - *поэт по преимуществу*. Поэт берет в нем верх везде и во всем <...> Агитатор - поэт, политический деятель - поэт, социалист - поэт, философ - в высшей степени поэт". [3]
Мысль Герцена - теоретика, философа, публициста - обладает неповторимым, индивидуальным художественно-образным качеством. Она не только пластична, гибка, энергична, но и эстетична, эмоционально окрашена. А словесная форма, в которую она облечена, нетрадиционна, даже в строгом смысле не научна, несмотря на обилие терминов из разных наук, вводимых Герценом с равной безоглядностью на каноны и в повести и в философские письма. Научные термины выступают в необычном, порой вызывающе необычном окружении, вторгнуты в непривычные, дерзкие сочетания, разрушающие стереотипы и высвобождающие таившееся в них поэтическое начало. Герцен редко знакомит с итогами мыслительной работы, последними решениями и готовыми формулами - всякие "концы" и схемы ему органически чужды, его пугает прямолинейность, раздражают односторонность и ригоризм. Герцен погружает читателя в процесс мышления и, не ограничиваясь основными вехами (зарождение, развитие и кристаллизация до какой-то степени), передает изгибы, нюансы и временные отклонения. Логический роман, логическая исповедь, поэзия мысли - все эти герценовские самооценки необыкновенно точно и образно передают суть дела, специфику его творчества.
В "Письмах об изучении природы" (1845-1846) Герцен одновременно выступает и историком философии, бережно восстанавливающим ход человеческой мысли, прослеживающим основные этапы ее развития, и дальновидным, трезвым политиком, ненавязчиво, но планомерно и поминутно вводящим злободневность в свой "специальный" рассказ, строго анализирующим и классифицирующим материал в соответствии с тем, что он может дать новому, реалистическому методу, и проницательным психологом, художником, воссоздающим и создающим образы Сократа, Бэкона, Бруно, Гоббса, Юма, Лейбница. Это именно художественные образы великих мыслителей; Герцен преклоняется перед мощью ума, "отвагой знания", широкой и цельной натурой титанов, нисколько в то же время не впадая в идолопоклонство.
книгами не только строем идей, но и поэтическими принципами организации материала, повествовательными формами. Герценовские повести от "Записок одного молодого человека" (1840-1841) до самых последних объединены любимым герценовским героем-скептиком, в главном не подвергнувшимся серьезной эволюции, имеющим своих "двойников" в дневнике, философской и политической прозе. "С того берега" и "Былое и думы" - книги, творческая история которых в общей сложности охватывает промежуток почти в четверть века, - особенно ярко раскрывают законы художественного мира, эстетические качества его опоэтизированной диалектической мысли.
Герцен 30-х гг. - романтик и идеалист, увлеченный идеями "евангельского мистицизма" в сенсимонистском социально-утопическом варианте. Путь Герцена, - философа, революционера, художника к вершинным произведениям 40-х гг. - это интенсивное и стремительное движение от романтизма и идеализма с сильными бунтарскими и социальными тенденциями к реализму и материализму, творческое усвоение диалектики Гегеля ("алгебры революции") и атеистических идей книги Л. Фейербаха "Сущность христианства".
"Я решительно хочу в каждом сочинении моем видеть отдельную часть жизни души моей; пусть их совокупность будет иероглифическая биография моя, которую толпа не поймет, - но поймут люди", - писал Герцен в апреле 1836 г. своей невесте П. А. Захарьиной. [4] Сама переписка Герцена с Захарьиной - романтическая "поэма", с традиционными для романтизма противопоставлениями "героя" (избранника, "демонической" личности, "поэта") и "толпы", неба и земли, идеала и действительности, презренной прозы и возвышенного искусства. Метафорический строй, сфера эмоций, лексика и, по позднему ироническому приговору Герцена, "ломаные выражения, изысканные, эффектные слова" - черты столь же свойственные романтическому мировоззрению. Они присутствуют как в письмах Герцена, так и в таких повестях, как "Легенда" (1836) и "Елена" (1838), в которых социально-утопические аллегории и "опыт своей души" выступали в оболочке экзальтированно-мистических идей и романтических штампов.
Молодой Герцен часто обращается к далеким историческим эпохам, критическим и переходным. "Лициний" (1838) и "Вильям Пен" (1838) - широко и интересно задуманные произведения, в которых, по определению Герцена, "ясно виден остаток религиозного воззрения и путь, которым оно перерабатывалось не в мистицизм, а в революцию, в социализм" (I, 337). История в упомянутых ранних опытах Герцена романтически условна, она - отражение биографии и личного опыта писателя: так, речи Лициния порой прямо дублируют записи в "Дневнике". Но ситуации и конфликты в ранних романтических опытах Герцена, что особенно важно, те же самые, что и в его произведениях зрелой поры: "... разрыв двух миров <...> отходящее старое теснит возникающее юное <...> две нравственности с ненавистью глядят друг на друга" (I, 340). С той, конечно, громадной разницей, что позднее критические ситуации и конфликты будут "переведены" на реалистический язык Герцена - материалиста и "патолога".
"поэзии" и "шиллеровщины". Он вкладывает в уста скептика Трензинского слова, "исторически", психологически объясняющие и оправдывающие естественность и необходимость такого миросозерцания в начальный период формирования личности: "... идеализм - одна из самых поэтических ступеней в развитии человека и совершенно по плечу юношескому возрасту, который все пытает словами, а не делом" (I, 304). Речь у Герцена идет а реалистической и революционной "переработке", а не об отказе и тем более не об отречении. Романтический протест в глазах Герцена обладает неувядающей прелестью и своеобразной, хотя и субъективной правдой. Герцен неоднократно будет в дальнейшем в своих лирико-публицистических книгах сталкивать, сводить в идейном поединке "романтиков" и "скептиков-реалистов", "юность" и "зрелость", романтический, идеальный порыв и беспощадный, иронический анализ.
"Записки одного молодого человека" в творчестве Герцена - произведение переходное от романтизма к реализму. "Кто виноват?" (1845-1847), "Сорока-воровка" (1846). "Доктор Крупов" (1846) уже не "долею", а всецело принадлежат к тому направлению русской литературы, которое Герцен так точно и емко назвал *"сознательно*-гоголевским". Именно в этом исповедально-обличительном направлении современной русской литературы, активным деятелем, которой был и он сам, Герцен видел ее историческую миссию. "Великий обвинительный акт, составляемый русской литературой против русской жизни, это полное и пылкое отречение от наших ошибок, это исповедь, полная ужаса пред нашим прошлым, это горькая ирония, заставляющая краснеть за настоящее, и есть наша надежда, нате спасение, прогрессивный элемент русской литературы" (VII, 247).
Разрабатывая в 40-е гг. основы нового, реалистического знания, [5] Герцен стремился к тому, чтобы оно было синтетичным, вобрав все ценное из разных систем, и действенным: проблеме "одействотворения" научных знаний Герцен придавал исключительное значение. Новое знание, по его глубокому убеждению, могло родиться только в результате всестороннего и глубокого обсуждения основных проблем современности людьми, принадлежащими к разным лагерям. Свободный диалог поможет преодолеть односторонние точки зрения, приблизит к истине в науке и к реальному действию в политике. Мастерство герценовского диалоговедения, достигшее вершины в mime "С того берега", формировалось в 40-е гг. как в спорах с "чужими", славянофилами (Хомяковым), так и своими, "западниками" (Грановский, Белинский),
"Я ржавею без полемики. Нет ничего скучнее, чем монолог") и рад был любой возможности сразиться с достойным бойцом, сильным противником; когда же такового в наличии не было, он конструировал, создавал образ воображаемого собеседника, перебивая его вопросами и репликами монологическое течение статьи.
"Сороке-воровке", беседа Трензинского и молодого человека, завершающая "Записки"). Диалогическое начало внутренне пронизывает все содержание романа "Кто виноват?", определяет конфликтную ситуацию и позицию автора. Диалогично строение и философских книг, где сталкиваются типы мышления я образы мыслителей. Наиболее последовательно диалогический принцип выдержан в книге "Дилетантизм в науке" (1843), особенно это относится к противопоставлению романтизма и классицизма. Но это диалогическое противопоставление имеет также свои пределы, оно подчинено пропаганде нового, высшего, реалистического метода, способного усвоить, переработать позитивные, жизненные элементы романтизма и классицизма.
Синтезирующий взгляд автора, четкое и твердое стремление к обобщающей точке зрения, следующей после детального взвешивания pro и contra, очень характерны для Герцена 40-х гг. Его объективность и многосторонность введены в строгие рамки. Поэтому даже в пределах одного "письма" Герцен не оставляет мысль на полдороге, а читателя в недоумении по поводу позиции автора; он, хотя бы и в общем виде, завершает сравнительно-критический анализ и незаметно переходит к тезисам, формулируя собственную точку зрения строго и ясно. Отчетливость тезисов и выводов, целенаправленная последовательность мысли весьма характерны для Герцена до катастрофы 1848 г.; после нее его голос публициста и философа утратит непоколебимую веру в непогрешимость той или иной точки зрения, в исключительную, непременную правоту того или иного метода.
Диалогическое противостояние различных типов миропознания, научных методов в "Дилетантизме в науке" и "Письмах об изучении природы" в значительной степени снимается синтезирующими выводами автора. Герцен уверенно и настойчиво формулирует и пропагандирует свой метод, нисколько не сомневаясь в правоте выводов и насущной необходимости, перспективности выдвигаемых им на первый план задач. Герцен не просто больше симпатизирует классицизму, чем романтизму, он перегодит к остро ироническому, революционному по сути анализу действительности (а не одной только философии) в главе "Буддизм в науке" - не случайно именно эта статья оказалась в центре внимания петрашевцев.
Утрата ясной перспективы и острота разочарования, естественными следствиями которых явились крайний скептицизм и пессимизм, обусловили и совершенно новый в творчестве Герцена тип диалога, получивший классическое выражение в главах "Перед грозой", "Vixerunt!", "Consolatio" в его самой трагической книге. Трагической в высоком, универсальном и личном смысле: личная трагедия неразрывно слита с трагедией поколения, мира - это глубокий духовный перелом, который может завершиться или окончательным падением человека в общество, или возрождением на совершенно новых началах.
"русского социализма"). Они нисколько не отменяют болезненной напряженности мысли, отчаянного скептицизма, мощной разрушительной "негации" (отрицания), страстных pro и contra в главах, строящихся на диалогическом принципе. В них особенная (и более уже так не повторившаяся) форма диалога продиктована духовным кризисом, с беспощадностью вскрываемым в нескольких плоскостях и с разных, меняющихся, подвижных точек. Для исполнения такой задачи оказались единственно подходящими диалоги без завершающего итога, без оптимистически-утверждающего сведения крайностей в некоем реалистически безупречном синтезе. "Не ищи решений в этой книге - их нет в ней", - предупреждал сына, которому посвящена книга, Герцен.
Перспектива в диалогических главах книги срезана, категория будущего - самая неопределенная в отличие от слишком очевидной текущей действительности. Даются только рецепты поведения свободной и независимой личности в сошедшем с ума мире - с сильным скептическим и стоическим акцентом. Несомненно, это новое явление в творчестве Герцена, хотя и не во всем, не совершенно новое. В диалогах и монологах "С того берега" господствует ретроспективная исповедь ("логическая"), осуществляемая, в частности, путем прямого ввода парадоксов, реплик, метафор (образ тонущего корабля явно навеян поэмой Лукреция "О природе вещей"), масштабных идеологических конфликтов (судьба Сократа, поздние римские философы и христианский мир, Гете и Руссо) из произведений 30-40-х гг.
Подведение итогов и связанное с ним частое обращение к былому - постоянная отличительная черта Герцена публициста, философа, беллетриста. Он всегда испытывал неодолимую потребность в самоанализе, в отчете перед совестью и разумом и, конечно, перед читателем. В его публицистической деятельности с хронологической точностью расставлены яркие вехи, меты - статьи, книги итогового характера, анализирующие сделанное за год, за пять лет, за десять. Герцен - публицист, пропагандист, издатель "Колокола" и "Полярной звезды" был очень заинтересован в успехе своего дела, в практическом резонансе, поэтому он так часто, бесчисленное количество раз повторяет, варьируя, основные тезисы и идеи. Переходя с берега на берег, Герцен стремился остаться верным себе и реалистическому методу в главном, он вообще был принципиальным противником безоглядного сжигания мостов, разрушительно-безумного нигилизма. Почти каждое из больших произведений Герцена соотносится с имевшейся в прежних книгах и статьях цепью ассоциаций - философских, психологических, исторических, литературных.
Герцен пережил два серьезных мировоззренческих кризиса: в 1848-1849 гг., когда рухнула его вера в Запад и его цивилизацию, даже значительно поблекла вера во всесилие западной науки, и в 1863 г., когда было жестоко подавлено восстание против царизма. Казалось бы, столь мощные кризисы должны были произвести опустошительное воздействие на мировоззрение Герцена. Однако основы его остались почти не затронутыми, хотя, конечно, вовсе не трудно составить коллекцию из высказываний Герцена разных лет, подводя его под рубрики "экзистенциалист", "панславист", "позитивист" и т. д.
"перерождения убеждений", как это случилось с Достоевским; творческий путь его не делится так четко на периоды, как творчество Толстого. Менялись формулы, акценты, рушились одна за другой иллюзии, бесследно в Лету уплывали утопии, срывались отчаянные слова, утончался и креп скептицизм, случались и минуты страшной устали, все меньше и меньше оставалось друзей, но не прекращались поиски иных дорог и новых возможностей и - главное - не менялся метод. Преемственность Герцен в себе сознательно культивировал, как и уважение к прошлому. Герцен дорожил воспоминаниями, былым, образами, людьми, идеалами, вещами. Он расставался с дорогими его сердцу современниками, болезненно переживая невосполнимость утраты, и рвал окончательно лишь тогда, когда видел совершенную невозможность сближения. Очень нелегко ему дался разрыв с Кавелиным и Самариным, но он пошел на это, так как твердо знал, что некоторыми вещами поступиться невозможно.
"С того берега" прежние идеи доведены до последнего предела, до крайней степени обострены и ранние диалогические ситуации - Мевий и Лициний, Трензинский и молодой человек, Крупов и Круциферский, дублируемые ситуациями литературно-философскими и историческими (Гете и Руссо, Гете и Шиллер). Изменения коснулись не только отдельных композиционно-структурных элементов - смена акцентов, резко усилившаяся горечь и скептицизм, раздвоенность позиции автора, - но и сути: все усилия мысли направлены не на выработку нового знания, а на то, чтобы не дать возможности произойти окончательной катастрофе, чтобы избежать краха. В диалоги брошены все дорогие идеи и идеалы, и нужно срочно решить, что следует удержать, не погрешив против истины (установить также, все ли истины истинны), а что придется раз на навсегда отбросить, похоронить.
Герцен в "Былом и думах" назвал реальных прототипов героев-оппонентов в главах "Перед грозой" и "После грозы": "человек средних лет" - сам автор, молодой человек - И. П. Галахов. Однако, как справедливо писал В. Тихомиров, автор серии статей о книге "С того берега", свидетельство Герцена не следует принимать слишком буквально. [6] Точка зрения "человека средних лет" - безусловно заострение, и в каждом диалоге особенное, некоторых сторон мировоззрения Герцена в кризисный период, диктуемое ситуацией, психологическим состоянием собеседника. Но и позиция молодого человека не просто романтическая противоположность скептическому, реально-трезвому взгляду, а и отражение личной гневной реакции Герцена на июньские события в Париже.
Не менее важно и другое обстоятельство: диалоги не выявляют правоту (тем более безусловную) чьей-либо позиции, что не мешает, правда, Герцену лично симпатизировать реально-физиологическому взгляду "человека средних лет". Положение, однако, меняется в третьем диалоге - в главе "Consolatio", название которой глубоко иронично, так как утешительный диалог обрывается на грустной и безнадежной ноте, а выступивший в роли утешителя доктор сам близок к отчаянию и не видит для себя настоящего исхода. Доктор в "Consolatio" прямо продолжает линию трезво-скептического, реально-физиологического знания "человека средних лет", он, конечно, не "эмпирик", а такой же реалист; "дама" развивает аргументы "молодого человека", но высказывается значительно обстоятельнее и разнообразнее. Между этими спорщиками нет такой резкой противоположности, как в первых двух диалогах, их точки зрения не столь различны: "даме" в чем-то внятен скептический безрадостный "оптимизм" доктора, а тот сердечно симпатизирует ее сетованиям и печали.
"Человек средних лет" был полноправным хозяином беседы, чутко и продуманно направлявшим ход дискуссии: в первом диалоге, защищаясь, он последовательно и виртуозно охлаждает романтический пыл молодого человека, сея, так сказать, семена сомнения; во втором, напротив, пытается спасти теми же реальными истинами, но взятыми в другой комбинации, разочаровавшегося идеалиста от противоположной крайности. Лично-интимное "человек средних лет" постоянно устраняет, резко противясь попыткам перевести разговор па личности, скрывая острую боль, растерянность перед происшедшим. Нервность, надрывность диалогам сообщает молодой человек: усилия его противника направлены на смягчение напряженности - а она может быть снята лишь "патологическим" анализом действительности, объективно-бесстрастным знанием, которому мешает сильный эмоциональный стресс.
В "Consolatio" не просто очередная перестановка сил оппонентов, другая комбинация спора реалиста и романтика. Резко изменена тональность диалога, устранена излишняя горячность - не столько спор, сколько задушевная беседа. Доктор мягко и спокойно рагирует даже на язвительные реплики собеседницы. Создается впечатление, что они его мало ранят и заранее известны. Грустное знание, добытое многолетними размышлениями и огромным жизненным опытом, слабо утешает доктора, и, будь он менее последовательным человеком, он пожертвовал бы им ради чего-нибудь не столь беспощадно-неумолимого. Но он на это не способен, так как доктор - свободный человек, не желающий и не могущий жертвовать истиной ради призрачного, но утешительного счастья утопии. Личная независимость, свобода голоса я разума, преданность истине - вот его позиция. Его и Герцена.
"С того берега", своеобразная триада - идеологическая сердцевина произведения, построенного на резких диссонансах и антитезах. Они дают многосторонний анализ состояния мира - и в то же время способствуют выработке позиции, единственно возможной для свободного и реально мыслящего, независимого человека в мещанском и умирающем мире. Диалоги, хотя и составляют идейно-философскую сердцевину произведения, - еще не вся книга, и ими вовсе не исчерпывается богатство ее содержания. В "монологических", резкими, энергичными мазками набросанных главах автор, отходя от всякого диалогизирования, дает полную волю своим эмоциям. Затаенные, сдерживаемые скорбь и гнев в этих главах прорываются бурным, неудержимым потоком жгучей ненависти к старому миру, к празднующему победу мещанству. Сетования, скорбь "молодого человека" из диалогических глав здесь сохранены полностью и стократно увеличены, соединены общей темой смерти со строгими диагнозами "человека средних лет" и доктора. Исповедь - отречение Герцена от всех иллюзий и надежд - сбалансирована дополнениями, намечающими поворот к другому берегу: "русскому социализму". Такова необыкновенно сложная и противоречивая структура переломного и переходного в творчестве Герцена произведения, в котором с огромной художественной силой запечатлены период духовного кризиса и начало его преодоления.
Примечания
[2] Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 12. М., 1956, с. 271.
[3] Достоевский Ф. М. Письма, т. 2. М. -Л., 1930, с. 259.
"реализм", см.: Гинзбург Л. "Былое и думы" Герцена. Л., 1957, с. 4.
"С того берега". - XIX Герценовские чтения. Л., 1966, с. 70-72. См. также: Гинзбург Л. Я. "С того берега" Герцена. (Проблематика и построение). - Изв. АН СССР. Отд. лит. и яз., 1962, т. XXI, вып. 2, с 112-124.