100. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
25—31 марта 1837 г. Вятка.
25 марта 1837.
Тебе, тебе, ангел мой, посвящаю я этот день; он велик для тебя так же, как мне 22 октября. Друг мой, сестра, тобою узнал я, что и здесь доля блаженства райского — нельзя оценить того, что ты сделала мне; но чему ж дивиться? — чистый ангел, ангел божий и мог только воскресить Абадонну, о! и во мне было прежде все непомеркнуто, чисто, как в твоей душе, иначе ты не любила бы твоего Александра, он не был бы твоим — ты возвратила мне небо; велик твой подвиг, но велика и любовь моя; ей нет пределов, это не та любовь, которая проходит. Умри — и твой Александр явится туда к тебе с тою же любовью; он не может еще раз любить, судьба решена — но зачем эти пятна на моей душе, которые я так хотел бы соскоблить и которые, как кровь, опять выступают. Как хотел бы я юношей чистым заключить тебя в мои объятия — но прошедшее «вечно немо», — Оно прошло, и поправки сделать невозможно. — Вот я вижу тебя, ты думаешь обо мне; нет, не думаешь, думать — это что-то холодное, думать можно и об Макашиной, нет, ты, ты... я, ты тут со мной, о, дай же я прижму тебя к груди; эта грудь много волновалась, много страдала, но в ней все поглощено тобою... Прощай, идут.
29 марта.
Ты права, положение наше в Москве будет ужасно, и именно ужасно своей мелочностью; грандиозное, высокое исчезнет в несчастиях, и останутся неприятности гадкие, подлые. О вы — и вы смеете иногда называть себя родными.
Конечно, преодолев такие огромные несчастия, мы победим их; но хуже всего — это самая ничтожность всех гадостей, которые будут делать против нас. Это похоже на зубную боль — болезнь вовсе не опасна, а делает мучений более иной смертельной болезни. И надобно до времени им хотя я далеко не ставлю рядом живую речь с мертвым письмом. Об немецком языке не заботься, была бы охота, и лишь бы я был в Москве.
Ты совершенно права насчет службы, но ведь и одной литературной деятельности мало, в ней недостает плоти, реальности, практического действия, ибо, право же, человек не создан быть писателем; письмо есть уже отчаянное средство сообщить свою мысль. Как же быть? — об этом поговорим после; кое-что я придумал, но все это хаос, сброд проектов; мне нужен О<гарев>, его глубокий взор, его высокая душа пусть решит — покаместь он за путешествие телом и душой. A propos, списка с его письма не пошлю, прочтем его вместе, я отвечаю по этой почте; я ей писал о тебе; что? Сама догадаешься.
Зачем ты против свадьбы Emilie, ежели она полагает, что впрочем, и я уверен, что любовь без уваженья может пройти. А какое уваженье могла она иметь к S., который к прекрасному лицу вприбавок имел душу хорошую, но без всякого характера. Она гораздо выше его. Сверх того, стало, не было тут перста божия, ежели и он нашел средство, чтоб любовь прошла... <...>[83]
31 марта.
Ангел мой, прости, что мало пишу, опоздал. Целую тебя, милый друг, моя Наташа. Вспомни, что сегодня 2 года, как читали нам сентенцию. Еще, еще целую.
Наташе.
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано: НС, 1896, № 1, стр. 54 — 55. На автографе пометы Герцена: «135» и Н. А. Захарьиной: «12 апреля». Приписка от 31 марта сделана на отдельном листе, верхняя часть которого (с текстом) отрезана.
— 3 марта и 4 — 6 марта 1837 г. (Изд. Павл., стр. 228 — 232 и 235 — 238).
... прошедшее «вечно немо» ... — «Ewig still steht die Vergangenheit» — из стихотворения Шиллера «Spruch dos Konfuzius» <«Речь Конфуция», 1796).
— Откликаясь на вопрос Герцена в его письме от 14 февраля 1837 г. (стр. 143 наст. тома), Наталья Александровна писала 2 марта: «Ты говоришь: писать или служить. Может, я бы тут ничего не понимала и не думала б даже о пользе от и литературных занятий, если б не ты <...>Мне кажется, польза от службы, как бы ни была она велика, — все будет обыкновенною, все будешь обыкновенный служивец, каких много, потому что тебе указан путь, поставлены границы, пред тобою и за тобою также идут, также служат; и наперед можно определить, чего достигнешь ты после многих лет, многих усилий, пожертвований; итак, ты будешь служить, как служат, сделаешь пользу обыкновенную! А писать... о! тут не проложенная уже дорога, не уже, нет, ты можешь открыть тут себе целое поле и только сам проложить себе дорогу и только сам пойдешь по ней! И можешь тогда быть несравненно полезнее себе и другим. Первая дорога неверна, не в твоей власти; зависимость, следственно, и все сопряженные с нею низости, неприятности, вся чернота, или неокончание, неуспех начатого, бесполезные труды, стало. Вторая дорога твоя, собственно твоя, ты можешь ее сделать шире, ýже, длиннее, короче, здесь труды необыкновенные и польза необыкновенная! И тут (прости молодости) Италия, Италия! Свобода! Воля! Море! Жизнь необыкновенная!!!» (Изд. Павл., стр. 231 — 232).
... я отвечаю по этой почте; я ей писал о тебе... — Это письмо Герцена к Н. П. и М. Л. Огаревым неизвестно.
Зачем ты против свадьбы Emilie, ежели она полагает, что любовь проходит... — Наталья Александровна писала 5 марта: «Как скоро мы остаемся с Emilie одни, разговор о тебе. Вдруг она мне говорит пресерьезно: „Наташа, любовь проходит”. Не помню, что я возразила на это, только она повторила опять: “Верь мне” <...> Она не любила, не любила! Не знает любви! Она мечтала, она играла, шалила, забавлялась — в ней страшно мне разочароваться, больно... если она выйдет замуж (разумеется, не за N. <Сатина>! О!.. Возьми, возьми меня скорей отсюда, и далее, далее, далее от тех, кого люблю и кто за это терзает меня, убийственно любить без уважения...» (там же, стр. 236 — 237).
Ответ Н. А. Захарьиной от 7 — 20 апреля 1837 г. — Изд. Павл., — 266.
— Ред.