101. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
3—7 апреля 1837 г. Вятка.
3 апреля 1837. Вятка.
Март прошел в беспрерывных ожиданиях, ежели что будет, то непременно до половины мая — итак, опять ожидания, волнения, надежды, трепет радости и трепет страха. Хуже всего, что я теперь не могу ровно ничем заниматься. Возьму книгу — и мысль свидания, вечная мысль о тебе, останавливает, и я бросаю книгу, и все так любимое мною в занятиях кажется теперь сухо, холодно, мертво перед мыслию любви — но это пройдет, я деятелен по характеру, и как будто самая любовь похожа на dolce far niente[84] итальянцев, которые любят ни о чем не думать. Нет, она сообщает всему бытию какой-то взгляд особый, изящный, она разливает даже в чертах лица поэзию и блаженство. Наташа, есть люди, которые никогда не любили; это дурные люди, или дураки, которым глупость загородила душу от всех чувств, или холодные эгоисты, которые собою загородили от себя весь мир. Говорят, что были люди, которые с открытыми объятиями, с теплой душой вступили в мир и не нашли привета — я не совсем верю этому; конечно, толпа может хохотом принять живое чувство, но будто не найдется симпатическая, а разве не довольно одной души, твоей души мне, моей души тебе? Может, были в самом деле, как исключение, такие несчастливцы, но не так, как говорят нынешние поэты. Тассо был очень несчастен, любивши принцессу Элеонору, но он был наружно несчастен — Элеонора любила его, и он, собственно, был несчастен оттого, что, сын страны полуденной, не мог подняться до любви бестелесной, идеальной, которая была у одного! Данта, и то потому, что Беатриче умерла, когда Дант был в первой юности. Кстати, между тысячами дурачеств, которые все повторяют, находится общее правило всех романов: «Препятствия усиливают любовь». Что за жалкий народ, говорящий подобные сентенции. Как будто стройное, гармоническое чувство, спокойно, величественно развивающееся, ниже, слабее бешеного, сломанного чувства, в котором звук отчаяния пересекает звук блаженства. Как будто Океан в тихую минуту менее изящен, нежели поток, сердящийся на колесо мельницы. А может, эти препятствия и нужны для душ без энергии, чтоб их расшевелить. Плохие поэты пьют водку для того, чтоб прийти в восторг. Но гений, Гёте, Шекспир — не унизит себя до насильственного средства, да оно ему и не нужно, так, как не нужно костыля здоровому. Толпа имеет свои афоризмы, свой катехизис, где всё по их мерке, все пригнано к их уродству, к кривым глазам, к горбам на их душах. И они верят в свои правила твердо, незыблемо, и этих правил тьма у них на все случаи. Слыхала ли ты от них, что после брака любовь простывает? Это — pendant к предыдущему, и опять в своем отношении они правы; ежели в жене видеть одну физическую женщину, ежели любовь основывается на одном хорошеньком лице — то правило верно. А разве у них бывает другая любовь?.. Но что тут и толковать, дай бог, чтоб толпа поправила свою уродливую душу, — это и будет, но когда?..
— Что вы находите так много и часто писать в Москву? Это страсть марать бумагу, — сказал Витберг.
Я улыбнулся — и не сказал ни слова, он не знает о моей любви, он не знает тебя, прощаю ему. Впрочем, ежели б и знал, он всего не оценил бы, ему 50 лет, и его жена — хорошая, добрая, очень неглупая женщина, так, как бывают женщины хорошие, добрые и очень неглупые. Ее можно любить, целовать, холить — но делить с ней душу, всякую мысль нельзя; она не подымется на твою высоту, я был бы несчастлив с такой женою. Он счастлив — погруженный весь в одну мысль своего дивного труда и своих несчастий; он, так сказать, одни минуты отдыха делит с нею. Горе, ежели он когда-нибудь потребует более!— А ты сравнивала себя с Веренькой Полевого — и через несколько дней сердилась на меня, что я сказал, что ты прибавила мне чистоты твоей небесной фантазии. Будто ты не знаешь, как сходны, созвучны наши думы. Я знаю, что ты меня любишь со всеми недостатками, словом, так, как я есть, — так любит Ог<арев> меня, и, признаюсь, я не могу полной дружбой платить тем, которые любят мои таланты, а не меня самого; чтоб любить достоинство, на это еще нет нужды быть другом, на это надобно одно только уменье оценить. Но при всем том, ты не можешь знать многих недостатков и пороков во мне и, сверх того, как естественно тому, что мы любим, придать еще и еще достоинство. Я себя, напр<имер>, никогда не сравнивал с Phœbus de Chateaupers (в «Notre Dame de Paris»), a ты не побоялась унизить себя до Вереньки. Кто прав, mademoiselle?? Верь же, верь, мой ангел, что мой выбор, т. е. выбор провидения, был не ошибочен; ты — все, что требовала моя душа, все и еще более, нежели я требовал.
Полина все так же мила, все так же от всей души любит тебя и кланяется всякий раз. Да, я хотел тебе написать: в прошлом письме ты спрашиваешь о Соколове, т. е. о Скворцове. Вниманье к друзьям, которые и здесь отогревают мою душу! Скоро 9 апреля — большой праздник в нашем календаре, крест в кружке, это нашей жизни. Прощай, иду к губернатору обедать; опять будни, опять душу застегнуть, унижения... Но у меня есть ты...
6 апреля.
Как ты хороша, ангел мой; вся эта душа, чистая и развитая одной любовью, выражена на твоем прелестном лице, в твоих глазах. Я так хорошо, так хорошо видел тебя во сне. Мы сидели на диване — я долго смотрел на тебя и прижал к своей груди...
Весь день носился этот образ передо мною. Кто поспорит со мною в счастье! А вот я тебе расскажу вздорный случай, но я был от него в восторге. На днях один знакомый шутя начал раскладывать карты, надобно было загадать несколько дам; я загадал тебя на червонной даме, и 4 раза лег червонный залет подле нее. Повторили гаданье, и вышло опять то же; признаюсь, я был вне себя от радости. И тут, и тут воля Его должна была подтвердиться.
будущие московские неприятности часто приходят мне в голову, доселе я не предвижу ни малейшего средства пособить этому; а ведь грустно нам будет иногда от этих мелочей, очень грустно! Ты пишешь: «Скорей к концу, скорей решенье». Да как, где же возможность? Или я твердой волею разобью песочные камни капризов и предрассудков — не смею надеяться; ты права, в наружном отношении мы несчастны, но наружное преходяще, а внутреннее вечно, как наша любовь, а с нею и блаженство. Наташа, неужели отец может отвергнуть горячую, пламенную просьбу сына, неужели отец своей рукою может из рук сына вырвать чашу питья небесного и заставить его пить из лужи? Разумеется, я чашу не пущу из рук; но горько же видеть руку отца, протягивающуюся для того, чтоб отнять ее, — а может, она протянется, чтоб благословить! Может быть... — а плохо верится. «Не захочет огорчить сестрицу». Ха-ха-ха, это было бы похоже на то, чтоб врач, боясь разбудить спящего, не пошел бы на помощь умирающему. Досадно, черные тучи подымаются там, где я хотел бы одно яхонтовое небо, светлое, как твое чело, голубое, как твои глаза...
7 апреля.
Душа моя, я сейчас писал письмо к княгине и приписку к тебе, и мне так было смешно, что я мог бы написать целый лист глупостей... Мочи нет, смешно; я, твой Александр, я моей милой, прелестной подруге, моей Наташе, пишу деликатно-вежливое письмо.
тебя, тот уже в моих глазах имеет огромные права. Прощай, моя... да как бы тебя назвать? все мало... моя божественная Наташа, мой серафим, мой ангел-хранитель.
Нет еще светлой вести о свободе. — Ах, и страшно, да лишь бы тебя обнять, лишь бы впить в себя свет твоих глаз, как пьет подсолнечник лучи солнца.
Прощай! Полинино кольцо уже начинает осыпаться, несмотря что она его вставила в золото. Браслет всегда со мною, но не на руке, — чтоб глаза толпы
На обороте: Наташе.
Примечания
Печатается по автографу (ЛБНС, 1, стр. 55 — 58. На автографе пометы Герцена: «136» и Н. А. Захарьиной: «20-е апреля. Вторник». Приписка от 6 — 7 апреля находи отдельном листе.
Ответ на письма Н. А. Захарьиной от 8 — 9 и 13 — 16 марта 1837 г. (Изд. Павл., стр. 239 — 240 и 240 — 245).
~ чистоты твоей небесной фантазии. — См. письмо 99 и комментарий к нему. 14 марта Наталья Александровна писала Герцену: «Скажи, друг мой, когда же уверишься ты, что я люблю не мечту, а тебя? Мне это больно <...> Нет, нет в самом деле смертельно больно мне, ежели ты думаешь, что я воображаю более, чем ты есть» (Изд. Павл., — 242).
— О «губернаторских обедах», на которых вынужден был бывать Герцен, см. в «Былом и думах» (VIII, 249). См. также комментарий к письму 103.
... один знакомый... — О ком говорит здесь Герцен, не установлено.
... я сейчас писал письмо к княгине и приписку к тебе... —
Я передал Эрну твое воспоминание о нем... — 25 февраля 1837 г. Наталья Александровна спрашивала: «Что Витберг? Что Полина? Я части, часто о ней вспоминаю. Что Эрн? Что Соколов?» (Изд. Павл., стр. 229).
— Прасковья Андреевна Эрн.
Ответ Н. А. Захарьиной от 20 — 28 апреля 1837 г. — стр. 270 — 277.
— Ред.