110. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
28 (?) — 30 июня 1837 г. Вятка.
И примерно не знаю, которое число.
Сейчас прочел я «Ундину» Жуковского — как хорош, как юн его гений. Я пришлю ее тебе. Вот два стиха, служащие лучшим выражением моего прошлого письма, продолжением его:
Мы два потока; ты — широкий, ясный, отражающий вечно голубое небо, с солнцем. Я — бурный, подмывающий скалы, ревущий судорожно, — но однажды слитые, не может быть раздола. Пусть люди делают что хотят, волна назад не польется. А ты, ангел, дала место какому-то сомнению в душе твоей. «Я потеряла веру в наше соединение», — пишешь ты; посмотри, как что-то страшное, чудовищное выглядывает из-за этих слов... как оно сильною рукой отбрасывает меня в сторону, тебя в другую. Наташа, не давай места этому голосу в душе твоей — он убийствен.
Мои «Maestri» исправлены, эта статья очень хороша. Я вообще эти дни порядочный человек, т. е. живу больше за письменным столом, нежели с людьми. — Нет, я не утратил надежды на скорое свиданье; по всем вероятностям, оно не может замедлить долго; тогда я сам прочту тебе мои статьи, и во всех ты найдешь себя — ангела-хранителя моей души. Странная вещь, как на нас действует практический мир; кажется, в нем все так мелко, так лишено средств действовать на душу — а между тем крошечные опыты оседают больше, больше, и в минуту экспансивности, в минуту, когда хочешь людям передать свой опыт, огромный кристалл уже составлен в душе из песчинок, ни одной не пропало, все тут, все сливаются в одно тело. Душа, умеющая понимать, ничего не теряет, и давно забытое при случае выходит, как привидение из гроба. Эта статья «I Maestri» — первый опыт прямо рассказывать воспоминания из моей жизни — и она удачна. «Встреча», которая у тебя, — частный случай; эта уже захватывает более и представляет меня в 1833, 1835, 1837 году — годы, отмеченные в ней тремя встречами: Дмитриев, Витберг и Жуковский. — Ты писала мне с месяц тому назад, чтоб я занялся моею прошлой жизнью — вот исполнение. До двух предметов я боюсь дотронуться. 40 дней поста и молитвы должны бы предшествовать этому труду. Ты и Огарев. Вы являетесь у меня как идеал, как фантазия; нигде не осмелился я описать — Дело решенное: повести — не мой род. «Там» решительно натянуто, смертный приговор ей — заклеивать окны на зиму. Я перечитал «Легенду» и помирился с нею; это документ моего перелома перед 9 апрелем. Теперь набралось у меня статей на маленькую книжку; но еще не решаюсь скоро печатать, надобно больше сделать, а то отдать людям на поруганье такие святые страницы из жизни — больно; какой-нибудь важный труд должен им служить рекомендательным письмом. Тогда я их издам под заглавием «Юность» и посвящу тебе и Огар<еву>. — Вам посвящена и душа моя; надеюсь, не поссоритесь за это чересполосное владение.
29 июня 1837.
Боже мой, не могу без ужаса вздумать, каким ты неприятностям подвержена теперь. И сколько ни думаю, сколько ни ищу, нет средств помочь, поправить.
Ежели явно с ними рассориться — что я не считаю за худшее, — то куда деться? В Петербург к Ал<ексею> Ал<ександровичу> — моего согласия на это нет; это человек бездушный, ежели скромный жизнью, то развратный душою; я его очень знаю, дай бог, чтоб ты, мой ангел, никогда не была в соприкосновении с этими испорченными людьми. Он по теории безнравственный человек и по душе холодный эгоист. И что за образ жизни? Нет, нет, дальше от этих людей, они запылят тебя. Итак, что же? По-моему, в самом крайнем случае монастырь — лучшее; ведь жизнь там начальная не обязывает ни к чему. Воля заниматься, воля видеться, и тут что-то есть возвышающее душу. Да, у тебя есть сестра, не знаю почему, а я ее не люблю: могут громко обвинять человека — но и к ней лучше, нежели к А<лексею> А<лександровичу>. — Светская, пустая женщина не может иметь ни малейшего влияния на тебя. Тебе, может, странно мое мнение об Ал<ексее> Ал<ександровиче>. — Я буду у него очень часто в Петерб<урге>, мне что? моей душе ни опыта прибавить нельзя, ни потрясти ее; я и в трахтире бывал часто, и где я не бывал. — Разумеется, я очень знаю, что и на тебя он не может иметь вредного действия; но его теоретическая безнравственность дунет ядом на твою душу, она покажет тебе образ мыслей, который ты не должна знать. К сестре лучше; но возьмет ли она? Это не продолжит разлуку — я буду скоро после возвращенья в Петербург. Напиши же на все это подробно твое мнение. Прощай, ангел мой!
30 июня.
Ты в деревне — слава богу, душе стало легче. О Наташа, как пламенно, как безгранично я люблю тебя.
Твой Александр.
Наташе.
Печатается по автографу (ЛБ). НС, 1897, № 6, стр. 60 — 63 (без начала). На автографе пометы Герцена: «[171] 154» и Н. А. Захарьиной: «19-е июля». Приблизительная дата начала письма устанавливается по датированной приписке Герцена.
Продолжение ответа на письмо от 3 — 9 июня 1837 г. (Изд. Павл., стр. 297 — 299).
«Ундину» Жуковского... — Герцен имеет в виду издание: «Ундина, старинная повесть, рассказанная в прозе бароном Ламот-Фуке, на русском в стихах В. Жуковским», СПб., 1837.
«Встреча», которая у тебя... — Речь идет о «Второй встрече» («Человек в венгерке»).
Ты писала мне с месяц тому назад, чтоб я занялся моею прошлой жизнью... — «Разве мешает что тебе написать из жизни своей то, что еще свежо? Будет время, когда не будет свежо, но будет и охоты писать несвежее» (Изд. Павл., стр. 283).
Тогда я их издам под заглавием «Юность» и посвящу тебе и Огар<еву>. Это намерение Герцен частично осуществил в «Былом и думах», предварив издание этого сочинения следующим посвящением, датированным 1 июля 1860 г.: «Н. П. Огареву. В этой книге больше всего говорится о двух личностях. Одной уже нет, — ты еще остался, а потому тебе, друг, по праву принадлежит она» (VIII, 7).
— Характеристику А. А. Яковлева см. в «Былом и думах» (VIII, 109 — 115).
... у тебя есть сестра... — Анна Александровна Орлова, жившая и Петербурге.
… —
Об ответе Н. А. Захарьиной см. в комментарии к письму 111.