Герцен А. И. - Кетчеру Н. Х., 10 сентября 1837 г.

121. Н. Х. КЕТЧЕРУ

10 сентября 1837 г. Вятка.

Скажите, бога ради, что вас всех заставляет хранить со мною такое совершенное молчание? Я говорил, повторял, что можно писать, и едва ли в целый год приходит строка — а если б вы знали, как дорога такая строка, она вызывает тени былого из грустной души, облекает их в вещественность, и бедное, страдательное положение забыто. Мне было бы очень тяжело, ежели б не та песнь ангела, о которой ты читал в «I Maestri». A propos, нравится ли тебе эта статейка? Может, кой-что не понравилось Amicus Piatonis, sed magis amicus veritatis... тут, брат, всё истина; итак, прошу привязываться не ко мне, а к самой истине; не я виноват, такова она или нет. Есть еще кой-что писаного у меня; может, пришлю — а может, нет, — сам привезти не надеюсь скоро, все эти надежды похожи на китайские тени; вот светлое пятно, увеличивается, черты лица образуются, блинке, ближе, ты хочешь обнять — а все еще темнее, и нет больше даже и светлого пятна. Много, очень много я испытал в это время, многое изменилось во мне. Юность отлетела от гнета обстоятельств; но это только по наружности, большая часть ее осела алмазом в душе; на этом алмазе обращается вся фантазия. Но в наружности заменила ее положительность. Что я вынес в продолжение последних 9 месяцев губернаторства Тюфяева — этого, брат, и сказать нельзя; но я молчал, не жаловался, не испрашивал участия, я и это принял за испытание, за главу воспитания провидением. Представь себе этого «Калибана-гиену», который, наконец, инстинктом понял, что я его ненавижу, и который всей гнусностью своей хотел задушить меня, и что же? Тут, в этом гадком положении явился оплот, там, где я его но ждал, явилась защита, совсем нежданная — жандармский штаб-офицер всей властью своей остановил того, и удар прошел мимо, ограничась одними обидами и унижениями. И середь этих обстоятельств явился наследник и его свита — победа осталась на моей стороне. Но чего стоило дойти до нее! Теперь мне очень хорошо, Корнилов — умный, просвещенный человек, я свободнее вздохнул с его приезда. — Сначала я здесь развратничал, потом сделался светским человеком, потом сделался ничем, т. е. несколько месяцев спал и ел, потом стал заниматься — все надоело, все опротивело... и я, как пловец, который для облегчения ищет новой манеры толкать волны, — теперь принялся за службу, сделался ein Dienstmann[94], и это мне наскучит; но и этим я убью несколько месяцев, а там выдумаю что-нибудь новое. А. все это вместе оставляет на душе разные слои и хотя они перемешаны с грязью, но душа выплавляет из них сумму опытов, итог практических заметок и мечтаний, деловых бумаг и фантастических образов, и от этого делаешься многостороннее, прилагаемее — и польза очевидная. Вы, messieurs, не знаете России, живши в ее центре; я узнал многое об ней, живучи в Вятке. Большая часть ваших синтетических мыслей основаны на книгах; у меня их мало, но я их утвердил на самом, совершающемся деле, на фактах юридических. Ты видишь, я сделался эмпириком. Вадим этим обидится; но делать нечего, я не могу из одного ограничения человека местом и временем выводить пандекты Иустиниана, так, как не могу из борьбы Олеговичей и Мономаховичей вывести учреждение магистратов. А между тем в душе есть потребность объяснить то и другое. Что Вадим, издает, что ли, свои «Очерки»? Я для него собираю чертежи всевозможных трубок курительных черемис, вотяков, чуваш и приобрел покупкою два замка — один Логиновской волости, а другой Шурминикольской; из этих важных национальностей очень легко будет ему объяснить, почему в Вятской губ<ернии> нет помещичьего права и почему здесь в августе месяце морозы; ежели пробуду здесь долго, то еще привезу ему образцы бород здешних мужиков для раскрытия соотношения между бородою вятчан и каменным углем, который здесь найден. — Il a du talent[95], все это найдет — но вряд найдет ли читателей! — это дело реальное, fi donc!

Ты виделся с Огаревым. Вот год жизни за то, чтоб его увидеть на один час; его люблю ужасно; Она[96] и Он — вот куда я перенес все святое, все теплое, все верования; ими я люблю людей, ими я люблю себя. Exegi monumentum! Этого ни само всемогущество бога не отнимет у меня, это моя слава, это моя рекомендация человечеству — ее любовь и его дружба! Но монополя тут нет, люблю и вас всех, люблю душевно, часто, часто поминаю я с одним здешним приятелем (который в полной мере заслуживает быть приятелем всех моих приятелей и заглавие которому А. Е. Скворцов), и он уже вас знает наобум. А наши вакханалии, которые начинались идеями, а окончивались рвотой; а Сатин — Байрон и в бордели, бледноликий и унылый, смотрит на луну из окошка, там, возле Старого Вознесенья, а Николай Платонов — почтеннейший вечно тих, вечно отстанет, а бывало, налижется прежде, нежели успеем обернуться; славное было время, ему эпиграф, прекрасный эпиграф: вольная комета, а над нею две звезды.

При сем вложено письмо к Огар<еву>. Прошу отправить немедленно. Entre autres[97], тут есть и просьба к нему, хочу у него занять денег для Витберга и попрошу его эти деньги доставить тебе, а тебя доставить их Егору Ивановичу, а далее уж я сам распоряжусь. Я доселе не знаю, дошло ли до Огарева письмо, писанное мною к нему за несколько месяцев; прошу написать. — Где Сазонов? Он у меня в памяти и в душе чаще прочих; или я дурак, или этот человек уйдет далеко (во времени), а я ушел далеко (в пространстве), теорию Вадима приладить ко всему можно.

Прощайте, Николай Христофорович, больше не буду писать, довольно с вас. Да, вот что: есть ли des hommes comme il faut[98] в редакции «Наблюдателя»? И советуешь ли туда что-нибудь послать? И берешься ли доставить? Да, пожалуйста, пиши, ведь ото скучно, — и просто пиши по почте, ибо ежели кто прочтет твое письмо, то это наверное один душою любящий

А. Герцен.

Что Н. А. Полевой? Морошкин — доктором прав — стоит, Надеждин стал умно писать с тех пор, как сослали: о древней географии в «Б<иблиотеке> для чт<ения>» — славная статья. Читал ли ты Устрялова историю? Пиши же о литературе; я, пожалуй, тебе напишу о ревизии казенной палаты.

Примечания

Печатается по автографу (ЛБ) Отрывок впервые опубликован, «с ошибочной датой: «17 сентября 1837 г.», в статье П. В. Анненкова «Идеалисты тридцатых годов» — BE,  3, стр. 148. Полностью (по копии): .Л I,464 — 465.

...песнь ангела... — См. комментарий к письму 117.

— «Я друг Платона, но еще больше друг истины» — несколько измененная латинская поговорка.

... жандармский штаб-офицер... — А. Г. Замятнин.

Что Вадим, издает, что ли, свои «Очерки»? — «Очерки России» В. В. Пассека вышел в свет в 1838 г. Герцен вспоминал впоследствии, как Вадим Пресек, «выпущенный из университета кандидатом, в преизбытке сил, с необузданным самолюбием, с русской удалью делил все мечты, все увлеченья» герценовского кружка (с конца 1831 до начала 1834 г.). «После женитьбы, — замечал Герцен, — он много изменился, а может, не он, а мы двинулись вперед, а он остался на старом месте <...> Мы расстались довольно холодно» (II, 237 — 238). Ироническое отношение Герцена к «Очеркам России» объяснялось как реакционными тенденциями, откровенно проявившимися в этой книге, так и эмпирическим и ненаучным характером очерков.

Ты виделся с Огаревым. — О своем недавнем свидании с Кетчером Огарев упоминает в письме к нему, датируемом октябрем 1837 г. (Огарев, II, стр. 289).

—

Exegi monumentum! — Начальные слова одной из од Горация, взятые Пушкиным в качестве эпиграфа к стихотворению «Я памятник себе воздвиг нерукотворный».

... вольная комета, а над нею две звезды. — Фирменная этикетка шампанского вдовы Клико (появление кометы в 1811 г. совпало с необыкновенным урожаем винограда во Франции).

При сем вложено письмо к Огар<еву>. — Письмо остается неизвестным, как и более раннее письмо, упоминаемое далее Герценом.

Где Сазонов? — (ЛН, т. 41-42. стр. 250).

... есть ли des hommes comme il faut в редакции «Наблюдателя»? — «Московский наблюдатель» издавался в это время под редакцией В. П. Андросова и С. П. Шевырева. Произведения Герцена в «Московском наблюдателе» не появились.

Что Н. А. Полевой? — «Северной пчелы» и «Сына отечества».

Морошкин — доктором, прав... — В 1837 г. Ф. Л. Морошкину, защитившему диссертацию «О владении по началам российского законодательства», была присвоена докторская степень.

Надеждин стал умно писать ~ славная статья. — Статья Н. И. Надеждина «Опыт исторической географии русского мира (статья первая)» была напечатана в «Библиотеке для чтения» 1837 г., № 5. Отзыв Герцена, возможно, имеет иронический характер.

— Первый том университетского курса Н. Г. Устрялова «Русская история» вышел в 1837 г.

Ответ Н. Х. Кетчера неизвестен.

[94] службистом (нем.).