123. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
28 сентября 1837 г. Вятка.
28 сентября 1837.
Наташа! Мой чистый, светлый ангел, вот твое письмо, в котором ты пишешь о «I Maestri». Никто не понимал так весь быт — но оно меня застало мрачного; будущее что-то покрывается тучами громовыми, и мне приходила мысль наша давнишняя — умереть в минуту свиданья, ибо за нею будет ряд страданий — но что же страдания? В них свое упоение, Наташа; рука об руку — и в обетованную землю.
Ты меня обижаешь в письме, приготовляясь и на разлуку, и на лишения для моего поприща. Я люблю славу, как всякая огненная душа, но, Наташа, неужели я ее буду приобретать ценою любви нашей? Это нелепость! Главнейший элемент моей жизни с 1835 года, основа нравственности, алмаз, на котором колеблется моя жизнь, — это любовь к тебе, и я буду жертвовать ею, я накличу разлуку, зная этот медленный яд, я оставлю тебя в когтях полузверей? Нет, ежели слава придет — пусть придет сама, и ее венок уж будет не первый; лавр найдет уж мирт на голове. Есть минуты, когда я стремлюсь и к власти, и к силе, так, как бывают минуты, когда я охотно пью вино, — это влечение к сильным, потрясающим ощущениям и больше ничего. Все эти дни меня занимали совсем иные мечты. Цель жизни человека есть высшее развитие какой-либо стороны души — мы развили любовь и, следственно, все земное совершили. Больше желать было бы грешно. Я тебе говорю: одно свиданье — и довольно. Но свиданье необходимо. Что-то черное видится мне в будущем, какое-то пророчество гнетущее — но я готов все несчастия земные (других не будет) взять на плечи за блаженство быть любимым ангелом...
Эта статья тебе разом показала, как ты пересоздала меня. «Встреча с Дмит<риевым>» показывает, каким я вышел из рук воспитания, две остальные показывают, каким ты меня сделала. Расстояние неизмеримое. В первой встрече есть огонь — но огонь ума, огонь без теплоты, фосфор. Во второй и 3-й все проникнуто теплотою души, которая перелилась из небесного сосуда. Дай мне твою руку, посланница божия, дай прижать ее к груди, дай напечатлеть на ней поцелуй благодарности. Ты восхищаешься статьей; вспомни же, что то, чему ты восхищаешься, — это твое, это именно оторванные звуки той песни ангела! И мне жертвовать этими звуками, — звуками труб и литавр. Нет — ты все мое бытие; люди, возьмите все остальное и самую землю — все это лишнее Гадости, которые с тобой делают, ужасны, но твоя душа светлее моей; на меня часто налетают такие мрачные минуты (как я писал в прошлом письме), что я близок к отчаянию; я не умею сдерживать порывистость души; у тебя она растворена небом, у меня отравлена страстями. Наташа! Неси крест — за меня несешь ты его.
Не думай, ангел мой, чтоб надежды совсем иссякли; нет, еще алеет восток, еще не померкла звезда, предшествующая солнцу. Почты от 30 августа из Вознесенска через Петерб<ург> нет, а должна скоро прийти — молись, молись, Наташа. — И Emilie писала ко мне; боже мой, как мы счастливы, как пламенно вас любят! Я был очень тронут ее письмом. Между прочим, есть там совет и, кажется, необходимый — «быть осторожным при свиданье»; признаюсь, это ужасно — но, Наташа, твоя душа сильна; ежели нужно будет, скрой от их глаз все, не давай им на поругание нашей святой любви. Наташа, Александр умоляет тебя об этом; я вижу, что то, что пишет Emilie, совершенно справедливо. Одним взглядом мы передадим друг другу всё. — Зачем она уехала и куда? Ежели б тогда она была в Москве, она все учредила б. Фу, господи, да когда я исторгну тебя из этого княжеского дома! Наташа — бог мне дал много силы в характере, и этой силой я много раз подавлял людей посторонних; тот злодей «Калибан-гиена» — и тот не смел никогда со мною меряться лицо к лицу. Неужели я не в состоянии буду склонить отца, и отца, который любит меня? Употреблю всё: и прямой, открытый путь, и хитрость, и лесть, и любовь — но надобно тебя исторгнуть, или — умрем; там свобода и бог. Прощай, мой дивный друг, моя милая сестра.
Твой Александр.
на службу; запрячу далеко-далеко чувство, — я привык заниматься с каким-то тупым вниманием, и день пройдет — и я вытолкну его в прошедшее. Целую тебя, о Наташа!
На обороте: Наташе.
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано: Изд. Павл.,. — 352. На автографе пометы Герцена: «173» и Н. А. Захарьиной: «7 октя<бря>...»
Ответ на письмо H. A. Захарьиной от 1 — 11 сентября 1837 г. (Изд. Павл., стр. 340 — 344).
... ты пишешь о «I ». — 1 сентября Наталья Александровна писала Герцену: «Другой день у меня „I Maestri” и письмо до 18 августа <...> Встречу Тебя <...> — тут-то, в этих встречах, ты, мой Александр! Они рассказаны тем языком, которым ты говоришь со мною в письмах и без писем, твоим языком. И я часто не могла продолжать, — с глазами, полными слез, с душою, полною восторга, останавливалась и долго слушала его звуки не здесь, а там, в небе, раздающиеся. Только одно лицо описано страшно, я содрогнулась, вспомнив, что оно существует на самом деле, особенно при конце, — у меня даже посинели ногти» (Изд. Павл., «Калибана-Гиену» — Тюфяева. 3 сентября она продолжала: «Всего лучше для меня в этой статье мир dei Maestri и видение; нонет, вся хороша, особенно 35 и 37 годы, мудрено ли, что посторонние были тронуты до слез <...> Немудрено, ежели я скажу, что я во всем, что ни читала, не находила столько высоты и души, это скажут и другие. Я перечитывала 1-ю встречу — прелестная и она, везде отпечаток твоей огненной, богатой души — но она далека от двух последних» (там же, стр. 342).
— «Много делают надо мной глупостей теперь, сватовство продолжается, они на это употребили здешнего священника, знакомого Снаксареву, который не решается иметь жену без ста тысяч, беспрестанно бедного посылают в Москву, торгуются, а тот не уступает. Ты не можешь вообразить, сколько употребляется тут подлостей, низостей, это бездонная кадка. Я не смотрю на это, иногда смешно, иногда гадко, — вот уж в полном-то смысле сватовство» (там же, стр. 342).
И Emilie писала ко мне... — Письмо Э. М. Аксберг неизвестно.
Ответ Н. А. Захарьиной от 8 — 17 октября 1837 г— Изд. Павл., стр. 359 — 362.