126. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
20 — 26 октября 1837 г. Вятка.
20 октября 1837. Вятка.
Ангел мой Наташа! Ну, наконец, перелом миновал — я выздоровел душою. Судорожная боль прошла, я спокойно взглянул на свое положение, господь дал новые силы. Слава богу! Ну слушай же, как это было. Ты видела из двух-трех последних писем, что моя душа страдала — сколько слез пролила ты, ангел, над ними! — Наконец, тело уступило душе, я занемог, и — не дивен ли господь — эта ничтожная болезнь вылечила сильную боль души. Совершенно один сидел я в моей комнате эти дни, изредка посещали меня — но больше был я один. Не знаю, как мечты черные улеглись, твой образ, как месяц из-за туч, вырезался величественно, кротко, спокойно — и воскресла сила. Теперь я здоров и телом. Моя грусть приняла вид скорбней печали, а не жгучей, ядовитой боли, как было до этого. Мысль о будущем блаженстве нашем воссияла над пропастью настоящего.
Помнишь ли, ангел, ты мне писала, и именно как средство рассеяния, чтоб я писал мою жизнь. — Я исполнил твой совет, и он тоже помог мне. Я описал отдельными чертами все мое ребячество от 1812 до 1825. Боже мой, как эти алые, пестрые воспоминания заняли меня; первое воспоминание похоже на первый взгляд в даль: видишь одни крупные массы, но смотри дальше — и мало-помалу начнут оттеняться подробности; так и с моими воспоминаниями, одни теснятся за другими. Когда отделаю первую часть под заглавием «Дитя», то пришлю и тебе. Я вижу, что ежели буду продолжать, то почти все статьи взойдут в эту общую статью; впрочем, я себе дал слово не писать никак дольше 1835 года; это время и следующие 3 года тогда только буду писать, когда увижу тебя во второй раз. — Эти спокойные, тихие три-четыре дня убедили меня еще раз, что чем дальше от людей, тем лучше; я жалею теперь, что я живу не один; я заперся бы кругом, мечтал бы, фантазировал, и свинцовое время шло бы далее. Но в сторону эгоизм — было много причин, почему я живу не один, и между ними есть столь священные, что можно пожертвовать для них своим удобством. Прощай, моя милая, мой друг, прощай...
22 октября.
День рождения моей Наташи, день воплощения ангела — слезою молюсь — велик, необъятен бог в благости своей.
Посылаю тебе фантазию, которую я написал для этого дня, — она мне нравится.
Посылаю тебе поцелуй пламенный, поцелуй любви бесконечной. — Писать решительно не могу, душа так полна, так полна, чувства так сильны, что я не могу настолько их охладить, чтоб писать... Ты поймешь.
Год тому назад ты получила портрет год тому назад ты писала: «Был великий день для меня 9 апреля, будет другой великий день, это наше свидание. Первый — луна, последний — солнце, а нынешний день — звездочка между ними». О, с каким восторгом читал я твое письмо тогда, весь небесный огонь перенесся на бумагу и отогрел мою душу. Много было прелестных минут в нашей разлуке. Наташа, несчастия наши заключают в себе больше блаженств, нежели их счастие. Я сейчас перечитывал твое письмо от 22 окт<ября> 1836 года. О мой ангел!
Вот весь этот день у меня перед глазами. Дождь — и нет надежды, чтоб приехал папенька (тогда он прекрасно поступил, ежели бы всегда так!). Вот вы садитесь за стол. Карета; вот он входит. Наконец, портрет в твоих руках. О, это была торжественная минута в твоей жизни; это была одна из тех минут, которых пять, шесть дарит небо из рая земной жизни человека. Много восторгов испытал я, восторгов дружбы самой чистой, восторгов симпатии, восторгов самолюбия (о, и они сильны; доселе живы в памяти поздравления целой аудитории, когда я читал лекцию при министре...), но что все они перед 9 апреля? А когда я получил твой браслет — сегодня весь день он будет на мне.
надежда исполненная. Прощай — тесно что-то в груди... Полина тебя поздравляет и Витберг... Прощай же!
23 октября.
Ну, вот и этот день прошел. Вот уж за родным днем явился другой, посторонний, чужой... Идет время с своим гордым пренебрежением, со своей холодной неумолимостью. Твое рождение я провел не так, как хотел, — я недоволен собою. Как нарочно, посторонние люди мешали весь день предаться мысли о тебе. Как серые облака, мешали они светить солнцу.
— в фантазии; вчера я ее похвалил сгоряча. Но прими ее как маленький цветок, — подносимый любовью...
Вот твои письма от 8 до 14-го. Ангел мой, сердце облилось кровью. Я всё прочел, чего ты не писала. Надобно действовать — писать ли к папеньке? Ах, ежели б можно было надеяться, что Прасковья Андреевна возьмет тебя к себе. Боже мой, я поцеловал бы ногу ее; но боюсь и думать, я отвык верить в благородные порывы. Наташа... Раз мы увидимся, непременно, этого я требую от бога. Тогда пусть бьет буря в нашу грудь. Но — послушай — ежели тебя — нежный цветок — они сломят до моего приезда, и ежели в крайнем обстоятельстве не поможет письмо к Тогда мы свели наши счеты, тогда мы чужие. Фу, какая пустота у меня пред глазами, и пульс бьется в голове, как молотком. Наташа, тогда я с ума сойду и принесу на новоселье одну любовь, одну любовь.
Твой — твой Александр.
Ей-богу, они и предвидеть не могут, что делают, — вот одна извинение им.
Примечания
(ЛБ). Впервые опубликовано: Изд. Павл., стр. 367 — 368. На автографе помета Герцена: «178». В датах (в тексте) Герценом были допущены две ошибки, исправленные им же самим: « 22 февраля» вместо «20 октября» и «22 февраля» вместо «22 октября».
— 17 октября 1837 г. (Изд. Павл., стр. 359 — 362).
Я описал отдельными чертами все мое ребячество от 1812 до 1825. — Речь идет о сохранившемся лишь частично произведении Герцена «О себе» (см. о нем I, 502 — 505 и 537, и ЛН, — 55).
Посылаю тебе фантазию... — «Это было 22-го октября 1817» (I, 136 — 138). Через много лет, в марте 1852 г., Наталья Александровна писала относительно «22 октября 1817 года» М. К. Рейхель: «Он писал это с верою; я верила тому, что он писал» (ЛН, т. 61, стр. 321. Ср. «Русские пропилеи», т. I, стр. 273).
Был великий день для меня ~ ». — Неточная цитата из письма Н. А. Захарьиной от 22 — 26 октября 1836 г. (Изд. Павл., стр. 162).
... весь этот день у меня перед глазами. — Герцен излагает здесь содержание того письма Натальи Александровны, в котором она подробно описывала день своего рождения, когда И. А. Яковлев вручил ей портрет Герцена (там же, стр. 162 — 164).
... поздравления целой аудитории, когда я читал лекцию при министре... — Герцен прочел в Московском университете лекцию «О кристаллизации, ее условиях, законах, формах» перед студенческой аудиторией, профессорами и почетными посетителями из московской знати, среди которых находился и министр народного просвещения С. С. Уваров. См. подробное описание этой лекции в «Былом и думах» — VIII, 126 — 128.
... сердце облилось кровью ~ Надобно действовать... — 8 октября Наталья Александровна сообщала Герцену: «Приготовления к все шли далее и далее, ты можешь вообразить, с каким отвращением ездила я в город покупать приданое, но меня не трогали, и я была почти покойна, не думала об этом вздоре, и ты царил во всей славе, в незатуманенной, незапыленной душе моей. Наконец, Лев Алексеевич привозит С<наксарева> <...> На другой день я всё была в волненье, потому что уж надо было ждать предложенья, и вот началось! Ласки, обещанья, все выгоды жениха, всю мою обязанность, всю власть надо мною, ну, словом, всё, всё было употреблено орудием, чтоб взять с меня слово; я миновала все низости, которые бы тут были даже нужны, — слова не дала, ни даже надежды на согласие. К<нягиня> пока поступает очень деликатно, заманивает разными безделушками, обещаниями и ласками; Мак<ашина> же думала поразить меня гневом, но, увидевши, что это слабое слишком средство, — ласкою, наконец, тобою, но осталась при том же. Я слышала, как она говорила к<нягине> о тебе, ей это кажется невероятным, однако она сказала: “Я ни за что не позволю, и брат не позволит”»(Изд. Павл., «Прощай, мой Александр, навевай на меня своей святостью, силою, — я выступаю на брань. Сегодня опять был Сн<аксарев>, хотел скоро быть опять, чтоб переговорить, — пусть их! Необъятна твоя любовь, утону в ней, и этим букашкам не достать меня...» (там же, стр. 362).
— 7 ноября 1837 г. — Изд. Павл., — 377.