127. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
29 октября — 2 ноября 1837 г. Вятка.
29 октября 1837. Вятка.
Что-то с тобою, мой ангел? — Как ни говори, а время ужасное. Унижение и беззащитность. Помнишь, при начале 1837 года я уныло обратился на 1836, я ему сказал, что моего благословения он не унесет в вечность. Сколько было мечтаний оперто на 1-е января 1837. И что же, только два месяца остается ему, а каким были остальные 10? Изменником, растворившим сердце надеждами и полившим уксусу и яду в растворенное сердце.
— но слишком тягостен крест; я чувствую, что мои рамена начинают дрожать от физической невозможности. Наташа — в тюрьме я молчал, и в ссылке изредка грустный голос вырывался. Обманутые надежды — растравили раны, и на них-то, свежих, кровавых, пала мысль твоего положения. Тебя терзают — я знаю, что душою ты выше, что ты тверда моей любовью, что ты моя небесная, святая Дева, — но именно то чувство беззащитности, о котором ты раз писала, ужасно. Огромный, большой шар и ни одной руки, которая бы хотела спасти, — а та рука, которая пойдет на отсеченье для тебя, на той гремит цепь.
Дивен мир, и ко всему самому печальному примешивается смешное — читая второй раз твое письмо, я расхохотался: у кого в голове родилась мысль, что я тайно обвенчан, — это гениальная голова. Вот нашли средство — истинно скоты! — Однако ж, Наташа, я тебе и себе сделаю одно замечание. Мы похожи на дитя, которое, не понимая хорошо следствий, высекает огонь над бочкой пороха; смотри, как легко несколько раз в нашей переписке являлось слово «смерть», а ведь это слово ужасное; одно выражение твоего последнего письма разорвало мне сердце... Я готов перейти в то обширное и светлое бытие, я не раскаиваюсь в моей жизни, она прелестна была под влиянием дружбы и любви, я не хочу от людей ничего больше. Но — лишиться тебя — о, это ужасно; чуждым, бесприютным скитаться по этой мрачной земле; я знаю, взор к небу будет тогда взор на тебя, но какая жгучая слеза канет всякий раз. Представь себе ту жизнь гармонии и любви, прелестную жизнь, которую мы можем здесь найти, — и лишиться ее, и быть одному, потерянному, как песчинка в горе. Нет, перестанем играть этой чудовищной мыслью. Смерть была наказание падшему человеку, она не входила в чертеж творца. Смерть была уступка земному началу.
Выраженье в твоем письме чуть не переломило меня, из него я понял весь ужас твоего положения. Храни себя, мой ангел, храни для Александра, соверши начатое — ты ему указала небо, дай же насладиться им, и тогда, тогда — вместе туда. Пусть солнце ни разу не встретит один из наших взоров. О Наташа, — страшно вспоминать утраченное блаженство — прочти Абадонну и ты узнаешь.
Сегодня видел я тебя во сне. Ты была бледна, вся в слезах, и на лице видны были следы печали и огорчений. Я взошел, ты бросилась в мои объятия, и мы долго стояли так... Я проснулся, и первая мысль представилась, что, может, и в самом деле ты вся в слезах, но я не приду утешить. — Ужасно мое настоящее положение, я не знаю, чего бы не отдал за возвращение. Жить спокойно, неделю ждать весть — и знать, что там беспрерывно мучают ее. О, каким испытаниям люди подвергают дерзких людей, мечтающих подняться над толпою. Вот такие-то минуты жизни стареют годами человека, это предел, на котором человек или удержится десницею бога, или падает в пропасть. Я наваливаю на себя тьму дела — чтоб всегда быть занятым посторонним, а в свободное время ищу шума и людей. Минуй же, горькая чаша! Ибо этот шум и эти занятия — это все одна ложка лекарства, растворенная в целом сосуде яда.
1-го ноября.
Получил твое письмо от 24 октяб<ря>. О ангел, сколько ты страдаешь. Не лучше ли прямо им сказать? Пап<енька> мне ни слова не пишет, он боится начать речь — по первому слову я ему сильно выскажу истину. Тогда молчать будет преступление. Наташа, об одном умоляет тебя твой Александр, у ног твоих: береги себя, береги из любви ко мне; эти отчаянные звуки, которые прежде никогда не вырывались из твоей души, ужасают меня. Бога ради, взгляни на эту слезу на моей реснице и береги себя. Умоляю, прошу, приказываю.
1-го ноября.
— нет, я хочу этим сказать, что я ее исторгну из того гадкого положения, в котором она теперь.
И в этом письме опять ужасное выражение: «Жертвовать здоровьем, жизнью — мне ничего, и то уже все не мое!» Наташа, друг мой, и ты это говоришь мне, как будто твоя жизнь не есть моя принадлежность, моя жизнь. Фу — эта ночь целой жизни, это одиночество, это отчаяние. Нет, может, я ошибаюсь, что самоубийство есть преступление. Для чего я буду жить, когда не будет ее, может ли быть преступленьем то, что соединит меня с тобою? Жить и знать, что тебя нет, — это ужасно; впрочем, бог милостив, у меня довольно слаба грудь — и этого удара ей не вынести. — Наташа, нам необходимо увидеться, и я уже почти согласен, ежели не в Москве, так здесь. Только ничего не предпринимай без моего совета. — Ежели эти люди так низки, что ты должна будешь их оставить (а впрочем, при первой достаточной причине я очень был бы рад, чтоб тебя не было у кн<ягини>, то Галушка — человек с доброй душою, я его знаю; а ежели б можно к Пр<асковье> А<ндреевне> Эрн, я буду к ней писать.
За что так жестоко преследует тебя судьба?
2 ноября.
Времени нет. Прощай. Не забудь, ангел, хранить себя как сокровище, принадлежащее Александ<ру>.
Бог и Любовь!
Твой Александр.
На обороте: Наташе.
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано: Изд. Павл., — 373. На автографе пометы Герцена: «181» и Н. А. Захарьиной: «11-е ноября». Приписки от 1 — 2 ноября находятся на отдельном листе.
Ответ на письмо Н. А. Захарьиной от 18 — 24 октября 1837 г. (Изд. Павл., стр. 364 — 367).
Помнишь, при начале 1837 года я уныло обратился на 1836... —
... у кого в голове родилась мысль, что я тайно обвенчан... — 8 октября Наталья Александровна сообщала Герцену в связи с попытками окружающих убедить ее выйти замуж за полковника Снаксарсва: «... вообрази мое удивление, все, все, выключая Emilie и трех Саш, уговаривают меня! Это ужас, — люди, до которых доступнее низкое, вооружаются тем, что ты тайно обвенчан, другие, что это вздор, что никогда не может совершиться, как нелепейшая мечта» стр. 360).
... одно выражение твоего последнего письма разорвало мне сердце... — Вероятно, Герцен имеет в виду строки в письме Натальи Александровны от 16 октября: «С каждым днем, душа моя, кажется, отпадает от меня все земное, только жду твоего взора, это мгновение будет вся земная жизнь моя, » (там же, стр. 362).
... прочти Абадонну, и ты узнаешь. — См. выше комментарий к письму 89.
О ангел, сколько ты страдаешь. — 18 октября Наталья Александровна сообщала Герцену: «... вот смех, делают заговор, чтоб застать меня врасплох, послать за Львом Ал<ексеевичем>, за попом, и благословить так, чтоб я не успела образумиться и противиться им, а спрашивают: “Как подвигается ваше дело, в этом ли месяце свадьба?” Я не совершенный ангел и потому не могу быть всегда покойна в средине этих пресмыкающихся; когда ж одна — все забыто; ты, один ты, наполняешь душу, взор, слух, ты самый и воздух. Не мечтаю более о той полной, артистической жизни, об Италии, нет! Уж эти мечты, отобранные от сердца железно-ледяною рукой, улетели без возврата; отбросить все эти нечистые, предательские наряды, оттолкнуть тех, кто облекает меня в них, рубище, власяницу вместо их, всевозможные изнурения, лишь бы доползти к тебе и умереть!! Ты понимаешь, ты постигаешь меня вполне, ну, скажи, что б лучшее желать?» (Изд. Павл., стр. 364).
... эти отчаянные звуки, которые прежде никогда не вырывались из твоей души, ужасают меня. — 23 октября Наталья Александровна писала Герцену: «Боже, какою сиротою я в этой толпе, какое одиночество <...> Каково это, Александр, 20 лет, как я на земле! Загостились мы с тобою, ангел мой. Я жду одного свиданья, ежели Ему угодно, то сколько-нибудь пожить еще здесь, только далеко от всех, с одним тобою, и туда, туда!» (там же, стр. 366).
... Галушка — человек с доброй душою... — Отклик на письмо от 21 октября: «Маменька утешила меня весьма своим вниманьем, Егор Иванович сказывал, что она была у Галушки, чтоб заготовить мне убежище в случае нужды, я была сильно этим тронута: среди такого холода, среди этих ледяных движущихся масс струя теплоты отрадна» (там же, стр. 366). Ответ Н. А. Захарьиной от 12 — 14 ноября 1837 г. — стр. 379-381.