135. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
27 — 28 декабря 1837 г. Вятка.
Декабря 27, опять Вятка.
Ангел, ангел! — вот такою я тебя люблю, о, как прелестно твое письмо от 18-го. Ангел, ангел! Друг мой, дай твою руку, я ее прижму к сердцу, дай твои уста, я напечатлею на них поцелуй любви чистой, неземной. — Витберг велел тебе скакать, что он слезами омочил твое письмо, и я видел это. Как ты высока, изящна, Наташа, с тобой я спасен, с тобой я выше человека. Тебе странно покажется, что я не писал к тебе в праздник, я ушибся, и у меня болела голова, а вчера я ездил г, <абря> 1833, и в казармах упал с лестницы 25 дек<абря> 1834; наконец, 25 дек<абря> 1837 я ушиб себе голову — что за странное повторение. От этого я и не поехал 26, ибо очень неприятно с головною болью ехать по вятским ныркам. Может, поеду послезавтра, потому что завтра на бале у губернатора. Впрочем, я не тороплюсь — ранее ли, позже ли несколькими днями во Владимир — это все равно, а мне жаль здешних друзей. Жаль Витберга, хотя он, закованный вечно в свое монументальное величие, и старается скрыть горесть; но она прорывается. А там Полина и Скворцов — мне кажется даже, что я не могу любить их наоборот столько. Представь себе, что Сквор<цов> на днях сказал мне со слезами на глазах: «Герцен, будь весел в день твоего отъезда, а то, ежели и ты будешь грустен, я не знаю, что со мною будет». Вот какая симпатия сопровождает твоего Александра. Твой Александр и должен находить ее повсюду, тобою — и не утверждаю в них. Увидим!
Вся жизнь моя во Владимире, которая, кажется, недолго продлится, будет посвящена одному поклонению Наташе: там издали я помолюсь ангелу, там буду очищать душу, ибо буду один. Так пилигрим останавливается, не доходя Иерусалима, где-нибудь в Еммаусе и просит господа прощения прошедшего и милости коснуться гроба Христова; так омывает он пыльное тело в воде Иордана, и с пылью сливаются с него пятна. Лишь бы по силам был срок — о, как тягостно видеть вблизи возможность и ограничиваться одной возможностью. — Я буду писать во Владимире, звуки настрадавшейся души, болезнь и судорогу сердца — надобно вылить на бумагу; это будут тени, а сама картина — блаженство любви, блаженство, которое вносит ангел в душу человека. Да, этой высоте, может, не противустоит холодный взор папеньки. Люди удивительны, я не знаю жертвы, которой он не сделал бы для меня, а тут и жертвы не требуются, и все выгоды с его стороны. А поневоле голос сомнения пронзительно свищет середь аккордов любви. А в сущности нам до этого дела нет, заботы о внешнем унижают любовь. Ежели Творцу угодно было, чтоб мы здесь были соединены, мы будем соединены, ежели нет, мы увидимся (этим я не могу пожертвовать) — и умрем! И наша жизнь отдастся назад так полною, как ежели б мы прожили 500 лет. Ты говоришь: «Широкий, светлый, один путь», — Совершено! Но до него я не хочу слушать о смерти. Это совсем не чувственное желание тебя поцеловать, упиться твоими прелестными чертами, обвить руку около твоего стана. О, нет! Узнать то, чего нельзя сказать пером, послушать тех звуков, которые льются из взора... нет, нет, это не чувственное, не вещественное желание. — Ты понимаешь!
28 декабря.
Все готово — завтра утром обниму друзей, пролью слезу им, другую той несчастной, и в повозку. Когда ты получишь письмо, я уже буду во Владимире; впрочем, Новый год, вероятно, буду в Нижнем. Прощай, мой ангел! С молитвою к богу, с молитвою к тебе на устах проеду я эти 800 верст. — Ну, друзья, утрите же и вы слезы — хоть моими слезами.
— ах, если б до свиданья.
Твой Александр.
Примечания
Печатается по тексту стр. 411 — 412. Впервые опубликовано (отрывок, в контаминации с отрывком из письма от 23 ноября 1837 г. и с изменениями) самим Герценом в составе «Былого и дум» (ПЗ на 1857, стр. 104 — см. VIII, 431). Полностью: Изд. Павл., стр. 411 — 412. Местонахождение автографа неизвестно.
— 19 декабря 1837 г. (Изд Павл., стр. 404 — 407).
... о, как прелестно твое письмо от 18-го. — 18 декабря Наталья Александровна писала: «Светло на душе, перечитываю письмо, — еще светлее становится. Сначала я ужасно радовалась переводу во Владимир, но, увидя твои мученья, — все померкло <...> Долго ли то моя жизнь будет литься в этих узких, безобразных берегах, поросших лишь тернием и на которых раздается один страшный противный крик ворона... скорее, скорее в раздолье, тот аромат, те цветы, те песни... О! скоро, смотри, уж последняя звезда гаснет» (Изд. Павл., стр. 406).
Витберг велел тебе сказать, что он слезами омочил твое письмо... — В письме, обращенном к Витбергу и посланном одновременно с письмом Герцену, Наталья Александровна писала: «Александр Лаврентьевич! Не приличие света заставляет меня писать к вам, а беспредельное уважение, которое внушает величие ваше, и благодарность, какую только может вместить моя душа. За все то, что вы дали Александру, один бог может вам воздать. Что было бы с изнуренным, больным изгнанником в мертвой пустыне! В вас он нашел всё. Может быть, несчастие подавило бы его. Вы собственным примером доказали, что страдание есть лестница, ведущая к совершенству, к блаженству высочайшему. Вы, как солнце, животворили его своими лучами, взлелеяли, возрастили его душу. Да благословит вас провидение. Сколько раз слезами восторга были облиты письма, в которых он писал о вас! как он благодарил бога за встречу с посланником Его, измерьте же мою благодарность, мою молитву. До конца жизни вы будете первым в воспоминаниях наших. При малейшей возможности я перейду тысячи верст, чтоб пожать ту руку, которая на бумаге одушевила черты Александра, которая сохранила его. Счастливым, священным будет тот день, в который я увижу Великого — без пего жизнь моя будет неполна, несовершенна. Вы смотрите на душу прямо, вам знаком ее голос, и потому я уверена, что вы не сочтете слова мои пустыми. Наташа» (PC, 10, стр. 274 — 275).
Ответ H. A. Захарьиной от 6 — 10 января 1838 г. — стр. 415 — 418.