142. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
9 — 10 января 1838 г. Владимир.
Владимир-на-Клязьме, 1838. января 9.
Наташа, твое письмо от 6 я получил 8 — как быстро! Ангел, ты страдаешь, тебя мучат, и я все еще не могу прямо и открыто протянуть тебе мою руку. Потерпи еще, ты терпишь за меня. — Ничего упущено не будет, чтоб ускорить возможность отъезда. Ты терпела столько — терпи еще, до июля мы увидимся — я клянусь тебе[111]. Но отчего же ты не получила письма моего, в котором я писал о дороге (от 4 или 3 января)? Зачем ты так надеешься на пап<еньку> — пишут совсем иное. Скоро будет Егор Ив<анович>, может, даже я не успею отправить письма — но с ним я буду мало говорить о тебе, ибо я не знаю, прошло ли у него несчастное чувство, ты ничего не пишешь.
Я продолжаю беспрерывно перечитывать твои письма, все еще не перехожу к 36 году. 35 имеет особую прелесть, ты еще дитя, но какое милое, прелестное дитя! Как ты борешься и изгибаешься, чтоб представить любовь дружбой, и как громко и ярко высказывается, любовь. Одно письмо я пропустил, именно где писано о Ег<оре> Ив<ановиче> — оно делает на меня неприятное впечатление. При всех своих недостатках и странностях этот человек сделал мне много добра и делает все, что может, хотя и по-своему — я ему обязан, во-первых, нашей перепиской. А что был бы я без твоих писем? В сентябре месяце ты в первый раз как бы нехотя употребила слово «ангел», потом уже и слово «любовь» прорывается — но как только придется сказать прямо — ты говоришь «дружба». Дитя! прелестное дитя! Я улыбался, и слезы навертывались на глазах.
Я еще в Москве до Крутиц предвидел твою любовь; но боялся за тебя, я еще не знал твоей силы и не знал себя. Когда после долгого сна, после долгой_ грязи я осмотрелся, т. е. в конце 35, тогда-то 9 апреля мне блеснуло, тогда-то я видел и сон, в котором мне говорили, что ты не сестра мне. Перечитывая так разом много писем, совершенно переносишься туда и забываешь настоящее. — Прощай, возьму письма 36 года. — Ты хвалишь меня за попечения о М<едведевой> — это удар тупою стороной меча! Но обманывал ли я тебя или сам обманывал себя? — Обманывал. 1-го марта 1836 ты первый раз спрашиваешь о тайне — стало, тогда только я начал очищаться перед тобою. Какое гадкое пятно! Впрочем, тут при смерти ее мужа я поступал чисто и от всей души. Еще чище я поступил при прощанье. Ты мне писала как-то: «Не давай надежд, когда поедешь». Я больше сделал: я прямо сказал, что нет любви, я дал почувствовать о тебе — она поняла. Что-то с ней? Еще нет ни одной весточки из дальней Вятки.
— тут пауза — я лежу на диване без галстуха, Полина вся в слезах держит спирт, Скворцов, бледный, стоит возле меня. Я ничего не понимал, мутно смотрел на всех, жал руку Полине и Скворцову, спрашивал, в чем дело; вот в чем: со всего разбегу я ударился головою в дверь и мертвый брякнулся на землю. Скворцов схватил руку, пульс не бьется, дыханье остановилось, лицо посинело. Полина положила голову мою на колени — прошло несколько минут, перемены нет. Аптекарев помощник принес спирт — не действует. «Да он не жив!» — сказал он, и Полина (о прелестное существо) только и могла проговорить «Natalie, Natalie, зачем не ты на моем месте». Послали за доктором, чтоб пустить кровь. Я все лежал мертвый, это продолжалось около часа. Потом пришел в себя. Но долго не мог опомниться, даже когда привезли домой, я все еще был как пьяный. Скворцов не отходил от меня. Боялись следствий — и все прошло очень скоро. Боялись отпустить меня в дорогу — но я перенес ее. Вот тебе история о моем! ушибе, это второй в Вятке: раз летом я как-то неосторожно подошел к круглым качелям и беседочка, возвращаясь, сшибла меня с ног. Я, кажется, этого не писал. И об этом пишу только для того, чтоб показать тебе Полину — первая мысль была о тебе. День целый не могла она прийти в себя. Зато весь город два дни только и говорил, как я расшибся. Несколько дней болела голова и затылок, который я ушиб падая — теперь и следов нет! — 14 марта 1836 ты подписалась под письмом Наташа Герцен. Дитя опять — но я долго-долго смотрел на эту подпись. Подпишись опять когда-нибудь так. — Я начинаю желать, чтоб они тебя дели куда-нибудь вон из Москвы (только не в Петербург), — тогда-то я явлюсь к тебе и тогда проведем мы в раю несколько дней. Папенька молчит — но все знает, и молчание его не добрый знак. Скоро война, это я чувствую. Бог за нас! Придумывай же средства — времени довольно, а Саша выполнит, я на нее надеюсь как на друга.
Victoria, victoria — никакого надзора нет, и ежели нельзя в отпуск в Москва, то в Загорье можно. Сам губернатор говорил — но ты не говори об этом никому из посторонних. Итак, наконец бог услышал наши молитвы. Прощай, еду обедать к жандармскому полковнику — тот настаивает, чтоб меня прямо в Москву отпустили. Слезы восторга на глазах. Папенька явным образом отклоняет мой приезд в отпуск — это будет для него сюрприз. Во всяком случае ничего прежде марта, может, опять 9 апреля. — Я помолодел, готов опять юношей броситься к всякому на шею, всякому сказать, что скоро, скоро увижу Наташу. Но почему до марта? — не стоит того чтоб рассказывать все подробности, тогда узнаешь.
10 января.
Прощай, милый друг, и, может, на несколько дней. Егор Иванович пока будет здесь, мне некуда адресовать письма к тебе. Итак, прощай! Пусть мысль скорого свиданья витает беспрестанно в твоем уме. Прощай... еще бы слово, еще бы, жаль и письменно расстаться.
— Natalie.
Твой Александр.
На обороте: Наташе.
Примечания
(ЛБ). Впервые опубликовано: Л II, 11 — 14. Текст «... обманывал ли я тебя ~ Обманывал» — 5) зачеркнут в автографе фиолетовыми чернилами, по предположению М. К. Лемке — Е. С. Некрасовой. На автографе пометы Герцена: «201» и Н. А. Захарьиной: «14-е».
Ответ на письмо Н. А. Захарьиной от 30 декабря 1837 г. — 6 января 1838 г. (Изд. Павл., стр. 412 — 414).
... ты страдаешь, тебя мучат... — «... Кроме разлуки с тобою, здешняя жизнь несносна в полном смысле этого слова! <...> С таким стремлением ко всему чистому, изящному, высокому, с такой пространной грудью, с такими искренними объятиями — и что ж перед глазами? Шкаф с старыми календарями и бессмертный гранпасьянс...» 412). 5 января она добавляла: «... Я так утомлена, так измучена, даже физические силы меня оставляют, наконец, меня задушат вовсе, если ты не спасешь меня. Как после тяжелой самой работы, усталая, больная, бросаюсь в постель, но и встаю опять усталая, потому что мне не сон нужен, не покой, на что мне плотина, берег... Мне жизнь нужна, свобода, труд. А тут — вожу пером, и рука дрожит от страха, не слышат ли скрипенья, и на каждом слове оглядываешься, не подсматривают ли...» (там же, стр. 414).
... писал о дороге... — В письме от 30 декабря 1837 г. — 4 января 1838 г. (№ 136).
Зачем ты так надеешься на пап<еньку>... — «Да, ты весьма хорошо придумал открыть папеньке письмом; до сих пор моя уверенность в нем тверда...» (Изд. Павл., стр. 412 — 413).
... прошло ли у него несчастное чувство... — Намек на неразделенную любовь Е. И. Герцена к Н. А. Захарьиной. См. комментарий к письму 52.
~ где писано о Ег<оре> Ив<ановиче>... — Письмо Н. А. Захарьиной от 26 ноября 1835 г. (Изд. Павл., стр. 46 — 48).
«ангел»... — В письме от 24 — 26 сентября 1835 г. (Изд. Павл., стр. 34).
... 9 апреля мне блеснуло... —
Ты хвалишь меня за попечения о М<едведевой>... — Впервые — в письме от 29 января — 1 февраля 1836 г. (Изд. Павл., стр. 62 — 63), откликаясь на письмо Герцена от 22 января 1836 г., в котором он сообщал о смерти мужа П. П. Медведевой и о своем желании оказать помощь ей.
— Наталья Александровна писала 29 февраля — 1 марта: «... на душе твоей тайна? Почему же ты не скажешь мне ее...» (Изд. Павл., стр. 71).
…«Не давай надежд, когда поедешь»— Неточная цитата из письма Н. А. Захарьиной от 12 — 16 июля 1836 г. (см. комментарий к письму 71).
... в последнем письме из Вятки. — В письме от 27 — 28 декабря 1837 г.
... никакого надзора нет... — См. комментарий к письму 140.
— 16 января 1838 г. — Изд. Павл., стр. 426-429.
[111] Разве уж сам бог помешает.