143. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
11 — 18 января 1838 г. Владимир.
11 января 1838. Владимир.
Этого письма, мой ангел, ты долго не получишь, его привезет тебе Егор Ив<анович>, который еще в Москве — а до тех пор тебе пост, — но теперь, когда столько ярких, близких, сбыточных надежд, теперь ты можешь легче перенесть дней десять без письма. А может, получишь и скорее.
Перечитывал твои письма 1836 года. Знаешь ли, когда твоя душа взмахнула крылами и поднялась на ту недосягаемую высоту, на которой она теперь, когда она развилась всем бытием и так дивно? В половине 1836 было много надежд, ты предалась им безотчетно, как только предается душа чистая, — они обманули. Удар был силен — ты перенесла его, и в то же время душа твоя выросла необъятно (сентябрь) и с тех пор все росла и росла до той дивной высоты, с которой ты приняла гнусную историю сватовства. И после этого, ангел мой, можно ли сетовать на несчастия, на провидение? Мы похожи на детей, которые плачут за книгой, доставляющей всю пользу им. Теперичнее мое направление без сомнения выше предыдущего: вспомни — еще в мае месяце 37 года я увлекся самолюбием (при проезде наследника), и сравни мой язык последних писем. Да, господь больше нас печется об нас — он хочет, чтоб при встрече нашей в этой душе — Наталия и Александр — ничего не было, кроме Любви и Веры, оно и совершается. Да, смело скажу, что, выехав за вятскую заставу, я много земли стряхнул с себя и приготовлялся к этому последними днями (письма мои от 23 ноября до выезда). Остается благодарить Отца и смириться.
Теперь о свиданье. Дело решенное: ежели до лета я должен безвыездно прожить здесь, я буду в Загорье (постарайся, чтоб кн<ягиня> в мае ехала). Я думаю, Костенька всех сметливее, я остановлюсь версты за две; научи меня, кого спросить, пошлю за Костенькой, буду тебя ждать, приеду в тот час, в который тебе удобно, пожалуй, пробуду сутки, двое — всё в твоей воле. Губернатор здесь старичок предобрый, он сам мне сказал, что это сладить можно, жандармский полковник на моей стороне. — Но прошу быть очень аккуратной в назначении места и всего, чтоб не попасть ее сиятельству. Это свиданье будет гораздо лучше, нежели как мы себе воображали. А может, и прежде, будь уверена — ни дня, ни часа, ни секунды не пропустит твой Александр. Несомненно, что пап<енька> знает, а то почему бы ему так противудействовать отпуску.
Жуковский, прочитав «I Maestri», сделал на тетради отметки, вот драгоценность — жаль, что я не видал.
Ты пишешь 1-го декабря 1836-го года: «В ноябре 1834 ты написал первую записку из Кр<утиц>, в ноябре 1835 писал впервые о любви, ноябрь 36 года прошел так, что-то будет в ноябре 37 г.?» И в ноябре именно 37 года произошла та огромная перемена, приблизившая меня к тебе, положилось твердое основание скорому свиданью! Вот ответ на твой вопрос. К концу 36 года ты очень грустна, тут начались прямые гонения за меня от кн<ягини> и М<арьи> С<тепановны>, ты изнемогаешь в иные минуты и в одном письме болезненно спрашиваешь меня раза три: «Когда же, когда же из Вятки?» Это письмо от 29 декаб<ря> — ровно через год, может, в самое то время я выезжал из Вятки. Да, половина бедствий пройдена и уже уходи в прошедшее.
12 января.
С самого приезда во Владимир я был очень весел, целых десять дней. Сегодня мрачные думы облегли душу... уж теперь я и эти несколько месяцев не могу переждать, необходимость видеть тебя жжет. До мая долго — хочу ехать теперь, на днях, и работаю — но все еще без успеха, и душа стонет, сердце рвется. Я баловень, Наташа! И четыре года не научили меня покоряться обстоятельствам. Да правда ли это, ангел мой, что надежды так сбыточны? Душа моя, не призрак ли все это? — Фу — чья душа столько перенесет счастия. А ведь в Загорье свиданье лучше. Тут эти фигуры, принуждение в такую торжественную минуту, которую ты ждала с 9-го апреля 1835.
Я торопился читать твои письма до 37 года: мучительно видеть страдания разлуки и эту даль, мучительно вспоминать, что одной слезою я мог отвечать. 37 год по крайней мере последний. Нет, моя вера в свидание с тобою нынешним годом незыблема. — К папеньке же нет веры, его слова — лед в последних письмах. Ежели так, закрою душу от него. Мы можем с ним быть друзьями, когда между нами 1000 вер<ст>. А он любит меня — и я люблю. Да что ж из этого, он не хочет понять меня, — бедный отец, какого сына лишается он, какую пламенную любовь отталкивает холодной рукой.
13 января.
Писал к Ог<ареву> — а все грустно. И самое счастие для меня пахнет бедой. Арсеньев и Жуковский работают — и вдруг удастся им, меня возьмут в Петербург, не ужасно ли? А впрочем, может они тебя до того будут теснить, что Ал<ексей> Александрович> в необходимости будет взять, — а когда я там, тогда можно, ветерок не дунет на тебя. Боже, как таинственно и странно идет наша жизнь — но покорность святой деснице, покорность! — Главное свидание — оно будет, всем пожертвую, но свиданье сзову с неба. — Между мною и Вяткой протесняется много, как бы то ни было, но мы чужие — я и Вятка. Скворцов и Полина — вот самые близкие родственники — но они счастливы своей любовью, 31 было обручанье, они вступают в новый фазис жизни — и я им не нужен; было время, когда я вел эту девушку, когда ходил на нею как за прелестным Цветком и довел ее до него. Мое влияние кончилось. Витберг — несмотря на всю нашу симпатию, мы никогда не были очень близки. Лета, понятия уже клали между нами препятствия, уважение без границ ему — но уважение меньше дружбы на моем языке. И потому уж мы но могли быть близки, что я не уважал его жену, что я в ней видел и вижу одну гирю, которая прибавляет тягость и стягивает его на землю. Жена Витберга — что это должно быть за существо, что за высокое призвание для существа высокого! А эта... фи.. отвернемся.
Вот что значит дома и в гостях. Как давно я расстался с Ог<аревым> — но между мною и им ничего не изменилось. Мельком видел я его 31 марта 1835 года — сколько времени, но сердце бьется при его имени. — В Вятке я огнем своей симпатии добился ответа, но ответ, может, только от Полины был на моем языке, от Скворцова тоже... третьего никого. Я видел много слез при прощанье, много объятий, много благословений душевных, но они — как надпись на известковом камне; придут непогоды, камень выветрится, буква за буквой исчезнут, и трудно будет прочесть. Впрочем, я им сам сказал: «Я не ваш!» А Мед<ведева> — об ней не имею вести, а пламенно желаю. О, сколько я перестрадал за нее. Я тебе решительно говорю, что разлука с тобой не принесла столько горечи, сколько встреча с нею. И страдальческий голос несся к тебе иногда — и ты, Наташа, его не понимала. Да, это я вижу по твоим ответам, ты в себе искала причину мрачных минут моих — тогда когда ясно, из какого источника он шел. Ежели я услышу, что она спокойно перенесла мой отъезд, я помолюсь — камень с груди долой. Сколько раз, бледный, полумертвый, в какой-то лихорадке, бросался я на свой диван, страдал, мучился и бросался на какую-нибудь вакханалию, чтоб шумом, вином, людьми заглушить голос совести. Я как-то на днях перебрал всю историю. Помнишь ли, каким судорожным языком я начал тебе говорить о любви, — это была ужасная эпоха, особенно время, предшествовавшее ей, когда я боролся между дружбой и любовью, между 20 июлем и 9 апрелем. — Я был болен, сломан — тогда встретился я с нею. Я рад был, что меня поняли, мне жаль ее было, мне нравилось, что меня — и гибель ее была решена злым духом.
Ты мне светила издали, как утренняя звезда, к тебе моя любовь (еще не сказанная) была так небесна, так чиста, на тебя я должен был смотреть вверх. Она стояла возле — не ангел, а женщина, женщина пламенная; я увлек ее сначала, не давая себе никакого отчета; когда же она так безрассудно бросилась в мои объятья, тогда я увидел, что она мне ничего, увидел разом все — но было поздно. Ровно два года прострадал я за этот поступок (все это было в конце 35). Тогда-то я понял всю разницу между тобою и ею, между ангелом и женщиной. И когда я получал твои письма — я терзался, кусал себе пальцы, что я мог так поступить. Но прошедшее, как свидетель уголовного дела, стояло тут, хладнокровное, укоряющее, неумолимое. Я ей говорил о молитве, о ее детях, все худо удавалось — она была больна, и я должен был надеть маску, спрятать мою любовь к тебе и оставить ее в недоразумении. Витберг сознался под конец, что дивную силу характера надобно иметь, чтоб выдержать роль два года так, что живущие в одном доме ничего не могли заметить, даже 14 ноября 37 года! Я исполнил, для нее я это сделал. Но, ангел мой, чего мне стоила эта роля — при вспоминанье сердце обливается кровью. Но уехать так я не хотел — она, кажется, знает все. Дай бог ей силы забыть эту встречу. И ты, с удивленьем слушая, что я говорил о медали, на которой с одной стороны Иисус, а с другой Иуда, отвечала: «Вижу, что я для тебя ничего». А разве не так, разве я не ангел тебе и не демон для нее? Этот урок не забудется мною во всю жизнь. Ну, прощай, моя милая, моя единственная подруга, моя Natalie. Нет пылинки на моей душе, которую бы ты не знала, так и быть должно. Статью мою о Полине я тебе пришлю, она готова. «Симпатия» — маленькая статья, как Полина, но и хороша, как Полина. Тебе она понравится: она писана тем языком, каким «I Maestri» — много выражений из моих писем — это неудивительно. Мои письма — я. И вот странная двойственность моей души: одни статьи выходят постоянно с печатью любви и веры — это «Встречи», «I Maestri», «Симпатия», «Мысль и откровение». Другие — с клеймом самой злой, ядовитой иронии, — это путевые письма. Наконец, в двух статьях то и другое: отрывок из повести «Там» и «Моя жизнь». Виньеткой к первым статьям Озирис, ко вторым Тифон, а к третьим стакан шампанского (пена и вино). Ты многого еще не читала; я тебе велел переписать, да и подарил при отъезде Скворцову. Простите, m-selle! Иронию ты не любишь — она и не свойственна твоей душе, тебе слишком мало знакома внешняя жизнь — и не знакомься с нею.
14 января.
Твои письма от 11-го. Ты все моя небесная, мой ангел! Строго судишь ты Emilie — она не ты. в эфире, я знаю человека. Ты пишешь (в начале 1837), говоря о Егор<е> Ив<ановиче>: «Ежели б в самом деле я могла себя упрекнуть, я уничтожилась бы». Я могу себя упрекнуть — но не уничтожился. Вот оно, вечное adage[112], которое я повторяю: во мне больше земли, в тебе больше неба. Очень желал бы видеть Сашу Б<оборыкину>, я ее люблю всей душою, но желал бы видеть, желал бы посмотреть, кого ты ставишь так рядом с собою — доселе я не видал ни одного существа, которое я осмелился бы сравнить с тобою. Ни даже в сочинениях поэтов. Верю в нее, но напрасно она отталкивает любовь, и ты согласна с этим, ты, в которой ничего нет, кроме любви. Что жизнь девы без любви? Молитва или любовь — третьего вам нет. Мужчине — поприще, слава, да и то все как бледно перед любовью.
Я боюсь твоего суждения о моей биографии, боюсь потому, что там много иронии, часто шалость, редко желчь. Предисловие хорошо, оно понравится тебе. Со временем это будет целая книга, вот план. Две части: 1-я до 20 июля 1834. Тут я дитя, юноша, студент, друг Огарева, мечты о славе, вакханалии, и все это оканчивается картиной грустной, но гармонической, — нашей прогулкой на кладбище (она уже написана). Вторая начнется моей фантазией «22 октября». Вообще порядка нет: отдельные статьи, письма, tutti frutti[113], все входит; за этим «Встреча», «I Maestri» и «Симпатия»; далее — что напишется. В прибавлении к 1-му тому «Германский путешественник», эта статья проникнута глубоким чувством грусти, она гармонирует с 20 июлем. Знаешь ли, что я ее люблю больше «Легенды». Пожалуй, тут можно включить и мои «Письма к товарищам»: «Пермь, Вятка и Владимир» — эта статья тебе не понравится. Я помню, ты, читая мою «Встречу» Саше, пропустила обед, несмотря на то что он необходим как улика пошлой жизни. Только не во вторую часть их — там гармония, любовь, там ТЫ. Это напечатается, и меня тешит мысль, что Русь узнает прежде и тебя и мою любовь, нежели они. — с утра до ночи за работою. В биографии я сначала задел было крепко Тат<ьяну> Пет<ровну>, но смиловался и выпустил. В первой части один святой — Ог<арев>, но его владение ограниченно, его влияние ограниченно. Во второй ты святая, и твое владение безгранно, и я на коленях перед тобою. Осмелюсь ли я писать 9 апреля? Боюсь.
15 января
Ты, может, удивишься, что моя статья «Симпатия» посвящена Вере Александровне Витберг. Я об ней ни разу не писал, ее не смешивай с его женою, она дочь Витберга. Прелестная душа и любит до безумия Полину. — Наташа, как хочешь, а я бы лучше готов был подождать, только бы увидеться в Загорье на воле... Дна той странице что писал. Как ты думаешь, ангел?
Письма 37 еще выше всех остальных. Остановись, довольно, ежели еще шаг, тебе надо будет оставить Александра на земли, больше совершенства человеку не дано. Мы должны быть соединены здесь, и скоро. Мы должны узнать жизнь до дна, весь бокал выпить и тогда идти. Любопытны некоторые сближения чисел. В. мае месяце ты целую неделю грустишь ужасно, наконец, вечером 18 числа с каким-то восторгом пишешь, что радость снова посетила твою душу, что ты опять тверда и высока. В эту самую минуту я стоял перед наследником, и Жуковским, и Арсеньевым — это была одна из решительнейших минут моей жизни, она привела меня в Владимир, она, может, еще проведет и черезо всю жизнь. — Сегодня год, что я представлял Данта. Говорят, я был очень хорош в костюме пилигрима, с длинными распущенными волосами, хорош и потому, что я тогда, был в восторге и бледен, как полотно, и глаза блистали.
16, вечер.
Когда кто-нибудь из наших поедет, пришли, друг мой, все мои письма и записки до 1-го января 1836, я тебе их очень скоро возвращу, у тебя есть любимая — величайший почитатель мой, теперь он только и думает, как бы увидеть тебя. А ты со всех сторон окружена Сашами, начиная с меня и до твоей фрейлины, которой прошу поклониться, — я ее, верно, увижу прежде тебя.
17 января.
Твое письмо, прелестное письмо от 14, я получил, но оно опоздало. Я уже подал формальную просьбу об отпуске на 29 дней в Москву. Отдадимся откровенно и совсем Его воле; отпустят — я явлюсь в Москву (ответ от министра можно ждать к половине февраля), не отпустят — Загорье. И мне оно лучше нравится. Вспомни, что, ежели пап<енька> приедет прежде, я не нахожу никакой возможности быть в Загорье без явного раздора. Как светло твое письмо. О божественная!
Наташа, милая Наташа! Как полна и как изящна наша жизнь! Кому нам позавидовать? — Да, мы много страдали, много Наталию, да, я принимаю долю создания, я велик. Но и ты, Наталия, создала долю Александра — ты велика. Часто приходит мне в голову твое замечание, как всё, что пишут о любви, далеко от нашей любви, не платонической, а христианской, исполненной молитвы и религии. Иногда касаются нашей любви, помнишь Антиоха у Полевого, есть и у Шиллера — но уж всегда под гнетом громовой тучи — а может, и над нами туча. И казнь из Твоих рук приму, целуя ее. Попроси Егора Ив<ановича> достать «Библиотеку для чтения» за декабрь прошлого года и прочти «Катенька». Во-первых, в слоге Веревкина (Рахманин) есть чрезвычайное сходство с моим слогом, а в Катеньке есть кое-что твоего. Прочти. Когда я прочел, я положил книгу и не мог перевести дух, я готов был заплакать, ужасная повесть.
хочется ее видеть (немудрено, скажет всякий); но помнишь, ты раз писала, что разумеешь под словом «хочется». Говорят, что с Ег<ором> Ив<ановичем> приедет Кетчер, вспомню юность прошедшую — я от нее отделен юностью настоящею. Прощай, до завтрего, мой ангел, моя святая. Завтра еще строчки две. Кажется, mademoiselle не будет иметь причины пенять, что мало пишу. О сестра!
18 янв<аря>.
В нынешнем письме к пап<еньке> в ответ на одну холодную фразу я написал много, ни разу столько не писал — это последний опыт. Я сказал, что на меня после пенять нельзя, что я хотел все обратится — веры нет, он будет хитрить там, где я буду поступать прямо. Прощай еще раз, целую тебя много, много.
Твой Александр.
Помилуй, будто нет средств видеться одним в Москве. Что за вздор! А утро 4 часа?
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано: Изд. Павл., — 423. На автографе помета Герцена: «202»
Ответ на письма Н. А. Захарьиной от 6 — 10 и 12 — 14 января 1838 г. (Изд. Павл., стр. 415-418, 423 — 426).
Этого письма ~ — Н. А. Захарьина получила письмо 22 января. См. ее письмо к Герцену от 22 — 25 января 1838 г. (Изд. Павл., стр. 434).
В половине 1836 было много надежд ~ — Говорится о надеждах на прекращение ссылки. См. письмо к Н. А. Захарьиной от 12 мая 1836 г., а также письма Натальи Александровны от 18 — 24 мая и 1 — 5 июня 1836 г. (Изд. Павл., стр. 93 — 97, 97 — 99).
... гнусную историю сватовства. —
... увлекся самолюбием (при проезде наследника)... — См. об этом в письмо к Н. А. Захарьиной от 15 — 19 мая 1837 г.
Губернатор здесь старичок предобрый... — И. Э. Курута.
«I Maestri», сделал на тетради отметки... — Содержание «отметок» В. А. Жуковского остается неизвестным. См. о них в письме 147 и комментарии к этому письму.
....«Когда же, когда же из Вятки?» ~ письмо от 29 декаб<ря>... — «Эта пустая и тяжелая жизнь утомила меня, без сильного восторга не могу представить жизнь с тобою, но когда ж, когда ж это будет?» (Изд. Павл., стр. 204).
Писал к Ог<ареву>... — Письмо неизвестно.
— Герцен надеялся на то, что К. И. Арсеньев и В. А. Жуковский, с которыми он познакомился во время приезда в Вятку наследника, выхлопочут освобождение.
... Ал<ексей> Ал<ександрович> в необходимости будет взять, а когда я там, тогда можно... — Ранее Герцен возражал против намерения Натальи Александровны в случае ссоры с княгиней Хованской переехать в Петербург к А. А. Яковлеву, опасаясь его «вредного действия» на нее (письмо к Н. А. Захарьиной от 28(?) — 30 июня 1837 г. — наст. том стр. 180). См. об этом же в письме 178.
... видел я его 31 марта 1835 года... — Во время чтения приговора. См. письмо 32 и комментарий к нему.
... 20 июлем и 9 апрелем. — См. описание прогулки Герцена и Натальи Александровны 20 июля 1834 г. (день его ареста) в письме к ней от 16 — 21 июля 1837 г. О 9 апреля 1835 г. см. письмо 34.
... даже 14 ноября 37 года! — См. описание «Истории 14-го ноября 1837 года» в письме 129.
~ я для тебя ничего». — Герцен вспоминает о своем письме к Н. А. Захарьиной от 1 — 4 ноября 1836 г. Наталья Александровна отвечала 17 ноября: «Опять все то же и то же! Опять будто ты туча, будто недостоин меня <...> Лучше бы ты сказал мне: „Нет, Наташа, как ты ни чиста, как ни высока, как ни прелестна ты, ты все еще недостойна любви моей; лети, лети выше, приближься хоть сколько-нибудь ко мне, будь хоть сколько-нибудь похожа на меня...» И тогда, — тогда я протяну тебе мою руку, отдам сердце и душу” (Изд. Павл., стр. 179). 24 ноября она писала, вспоминая письмо Герцена от 1 — 4 ноября: «Я была бледна и дрожала, и сердце ломилось оттого, что мой Александр называет себя ангелом и дьяволом, медалью, на которой с одной стороны Христос, с другой Иуда Искариотский» (там же, стр. 185).
«Симпатия»... — Писалась Герценом с июля 1837 г. (см. письмо 114) по январь 1838 г. (о завершении «Симпатии» сообщается в настоящем письме 13 января 1838 г. Этим же числом датирован сохранившийся фрагмент — I, 324 — 325). По замыслу автора, произведение должно было войти во вторую часть повести «О себе». Помимо сохранившегося фрагмента, два отрывка «Симпатии» восстанавливаются предположительно по мемуарам Т. П. Пассек (см. ЛН, т. 63, стр. 47 — 55). О «Симпатии» Н. А. Захарьина писала 5 февраля 1838 г.: «Друг, знаешь ли, что вся статья “Симпатия”? Несколько писем ко мне. Каждое слово так знакомо, так родное, в каждом целый мир, целый океан, из каждого можно почерпнуть силу, блаженство, полную жизнь. Для других это галиматья, они не поймут ни строчки <...> После этой статьи я не могу уже более полюбить Полину, ни свиданье, ни даже если б мы жили с нею вместе, ничто уже не может сроднить нас более <...> Боже мой, каким это все вздором покажется тем, которые думают и находят всю жизнь в токе последней моды, в щегольском экипаже, в картах; даже люди этих прочтут, безжизненно взглянут в окно на улицу, и, как очнувшись, закричат: “Что ж долго не подают чай”. Им кудрявые романы, им над чем бы подумать, а тут размышлять не о чем, тут солнце, небо, тут беспредельная жизнь, лишь раскрой грудь, и рай исполнит все существо, и после лишь молитва, одна молитва. Этому недоступен свет, не дала бы я ему читать “Симпатию”» (Изд. Павл.,
...«Мысль и откровение». — Н. А. Захарьина писала об этом произведении 8 марта 1838 г.: «Мысль и откровение читала, незнакомые слова препятствуют вполне оценить ее...» (Изд. Павл., стр. 507). Было передано Н. А. Захарьиной через Э. М. Аксберг.
— Начало работы над «Письмами о Казани, Перми и Вятке» относится к 1836 г. Из них сохранилось лишь «Письмо из провинции» (см. I, 131, 498). Цикл фигурирует в письмах Герцена под разными названиями. В комментируемом письме он называет его также «Письма к товарищам: Пермь, Вятка и Владимир». В письме к Кетчеру от 22 — 25 февраля 1838 г. он упоминает о «вятских письмах». Герцен не раз говорит о сатирическом характере этих писем.
... отрывок из повести «Там»... — «Там» — первоначальное название повести «Елена». См. комментарий к письму 169.
... «Моя жизнь». — «О себе».
Строго судишь ты Emilie... — Наталья Александровна писала 7 января 1838 г.: «Emilie идет замуж <...> Она сама говорит, что идет так... Ее вина, иль провидение то допускало, свет играл ею, и следы этого остались на ней, и никто их не сотрет» (Изд. Павл., стр. 416).
«Ежели б в самом деле я могла себя упрекнуть, я уничтожилась бы». — Неточная цитата из письма Н. А. Захарьиной от 25 марта — 6 апреля 1837 г. Наталья Александровна не соглашалась с упреками Е. И. Герцена в том, что она скрывала свою любовь к А. И. Герцену (там же, стр. 257).
... напрасно она отталкивает любовь... — Н. А. Захарьина писала 11 апреля 1837 г. об А. А. Боборыкиной: «Она говорит, что душа ее не может вместить более любви, что весь мир ее, вся жизнь, вся душа — дружба» (там же, стр. 263).
... моей биографии ~ — Автобиографическая повесть «О себе» должна была, по замыслу Герцена, состоять из двух частей. Первая часть, посвященная детству, включала шесть глав. Н. Х. Кетчер передал ее Н. А. Захарьиной в марте 1838 г. Из переписки Герцена с Натальей Александровной известны следующие названия глав: «Дитя», «Огарев», «Деревня», «Пропилеи». Содержание первой части ограничивалось описанием событий до 20 июля 1834 г. Вторую часть Герцен вначале мыслил открыть VII главой под названием «Студент», из которой известен отрывок «вакханалия» («студентская оргия») — см. «О себе», I, 170 — 182, 502 — 504. VII глава давалась Герцену трудно, и он написал сначала главы VIII («Ландыш»)и IX («'Ανάγχη») (письмо к Н. А. Захарьиной от 21 марта 1838 г.). В привезенной им в Москву 16 апреля 1838 г. второй части рукописи были: описание «вакханалии», главы «Ландыш», «'Ανάγχη », а также страницы, посвященные пребыванию в Крутицкой тюрьме и прощанию с Натальей Александровной 9 апреля. В 1839 г., возобновив работу над повестью (см. письмо к Н. И. Астракову от 14 января 1839 г.), Герцен пишет главы «Университет», «Молодежь», «Холера», которые, очевидно, заменили ранее задуманную главу VII — «Студент». В одну из этих глав, по-видимому, было включено описание «студентской оргии». В письме к Наталье Александровне от 30 апреля 1839 г. Герцен извещает ее о том, что «студентская оргия» описана в IX главе, а не в VII, как было в первоначальном замысле. Наконец, во вторую часть «О себе» должен был войти материал «Встреч», «I Maestri», «Симпатии».
До последнего времени считалось, что от раннего автобиографического произведения Герцена «О себе» дошел лишь один отрывок «вакханалия» А. Н. Дубовикову на основании критического изучения воспоминаний Т. П. Пассек «Из дальних лет», материалов «пражской коллекции» и других источников удалось установить, что общий объем сохранившегося текста «О себе» достигает двух с половиной листов. Сохранились фрагменты из глав о детстве, глав — «Огарев», «Университет», «Холера», «Ландыш», «'Ανάγχη», отрывки из «Симпатии» (см. комментарий на стр. 539). Частью «О себе» должен считаться, по-видимому, и отрывок <«Часов в восемь навестил меня»> (I, 251 — 256). Подробно о плане повести «О себе» и сохранившихся фрагментах этого произведения см. исследование и публикацию А. Н. Дубовикова, ЛН, т. 63, стр. 9 — 55.
... читая мою «Встречу» Саше, пропустила обед... — Н. А. Захарьина писала 8 мая 1837 г. о чтении «Второй встречи»: «Читала я Саше Б<оборыкиной> твою Встречу (только пропустя описание обеда)...» (Изд. Павл., стр. 286). См. сатирическое описание провинциального обеда во «Второй встрече» (I, 125 — 127).
— 18 мая 1837 г. Герцен давал объяснения наследнику. В. А. Жуковскому и К. И. Арсеньеву на выставке в Вятке.
Сегодня год, что я представлял Данта. — См. об этом в письме 92.
... любимая записка... — к знаменательному для них дню 9 апреля (см. письмо 171).
... окружена Сашами ~ до твоей фрейлины... — А. А. Боборыкина, А. Г. Клиентова и Саша Вырлина («фрейлина»).
... письмо от 14 я получил, но оно опоздало. Я уже подал формальную просьбу об отпуске на 29 дней в Москву. — В письме от 12 — 14 января 1838 г. Н. А. Захарьина рисовала план предстоящего свидания в Загорье и возражала против Москвы: «Ежели б тебе можно было приехать и прежде Загорья — я не желала бы, потому что знаю, что все будет отравлено» (Изд. Павл., стр. 426). Рапорт об отпуске в Москву Герцен подал на имя владимирского гражданского губернатора 17 января 1838 г. (см. стр. 408 наст. тома).
... ежели пап<енька> приедет прежде... — Поездка И. А. Яковлева во Владимир не состоялась.
— Речь идет о герое повести Н. А. Полевого «Блаженство безумия» (1833). См. об этом же в письме Н. А. Захарьиной от 24 января 1838 г.: «Все охотно я читаю, все хорошее, как скоро о любви — мимо, мимо. Редко мелькнет черта нашей любви, вот Антиох, живописец, блаженство безумия...» (Изд. Павл., стр. 437).
... прочти «Катенька» ~ — Повесть «Катенька» Рахманного (псевдоним H. Н. Веревкина) была напечатана в «Библиотеке для чтения», 1837, № 11 — 12.
... писала, что разумеешь под словом «хочется». — «Как мне хочется прочесть „Мысль и откровение”. Ты скажешь: »что это такое хочется, слишком холодно, обыкновенно'; да заметь, что мне никогда ничего не хочется обыкновенного, потому я смело употребляю это выраженье» (из письма Н. А. Захарьиной от 20 — 28 апреля 1837 г., Изд. Павл.,
Ответ Н. А. Захарьиной от 22 — 25 января 1838 г. — Изд. Павл., стр. 434 — 438.
[112] присловье (франц.). — Ред.
— Ред.