144. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
19 — 22 января 1838 г. Владимир.
Владимир. Января 19. 1838.
Наташа! Хочешь ли видеть близкого родственника и узнать в нем твои прелестные черты? Я тебе покажу. Сегодня я перебирал все старые письма прежнего времени; их немного: часть сожжена, часть затеряна, а часть осталась в комиссии, я нашел только три письма от Ог<арева> того времени. Ну, слушай, он пишет июля 24-го 1833 года: «Друг! Твое письмо оживило меня, я теперь опять возвысился на точку, с которой почти не замечаю ничего, что вокруг меня, с которой не вижу пошлых частностей, но только одно общее, великое. Одно идеальное могло меня извлечь из этой пропасти, мне оставалось или сравняться с этими людьми или укрыться в недоступный для них мир идей — мог ли я с ними сравняться? Так мир идей, в нем моя жизнь...» Прислушайся, Наташа, к этим звукам, к этому бегству от земли, к этому мощному действию моего письма... и ты увидишь себя тут; переставь одно слово, и можно думать, что это из твоего письма, слово «идея» замени небом, молитвой. — Слушай, я долго не писал к нему, он болен, его душа томится, и он пишет: «Герцен, сжалься надо мною, напиши что-нибудь... Нет ни дум, ни мечтаний, ни вдохновений, все убито морозом, самые лучшие цветки сшибены. От тебя письма не было, в первую минуту восторга искренно желаю умереть. Скучно мучительно. Да ради бога пиши, я схожу с ума! Сжалься, Герцен, боже, боже!..» Наташа — это ты, оставленная две, три недели без моего письма. О, вы брат и сестра, вы-то одни и проводите меня сперва до могилы, потом до бога — и там останемся. Ты писала мне раз: «Тебе 25 лет, а у тебя есть друг, есть подруга, — и какой друг, и какая подруга!» О ангел небесный — и ты выше, святее друга. Нет, тогда в Загорье я тебе скажу все — не говоря ни слова... Прочь, прочь все земное, — зная тебя, любить земное... Далее о письмах. Теперь обращаюсь к себе. В это самое время, т. е. в 1833, мечтал я, что влюблен в Л<юдмилу> П<ассек>, но тогда еще любовь не могла проникнуть сквозь тройную бронь гордости, славы и общих идей. Я писал к нему о том, что влюблен, но писал робко и сказал между прочим: «Любовь меня не поглотит, это занятие пустого места в сердце, идеи со мной, идеи — я». Он отвечает (августа 18): «Герцен, ты или шутишь, или не понимаешь ни любви, ни самого себя. Вникни в идею этого слова „любовь”. Если она и поглотит тебя, то не уничтожит ничего благородного, она очистит тебя, как жрецы очищали жертвы, которые готовились богу». Огарев прав, я равно тогда не понимал ни любовь, ни себя, и вот лучшее доказательство, что это была мечта. А он понимал, оттого что он поэт, оттого что он все понимал не рассуждением, а вдохновением. Сравни меня теперь, как я открыто говорю им и всему миру, что моя жизнь для них кончилась, что моя жизнь — ты. В последнем письме моем из Владимира я писал ему: «Во всю жизнь два человека на меня сильно действовали: это ты и она, больше нет ничьего влияния на меня. Но и сотой доли ты не сделал того, что она.
Eine weiße Taube
Wird fliegen...
……………………….
Verherrlichen, denn er ist Allmächtig!
Перед ее силой и высотой я склонил свою гордую голову, когда-нибудь ты прочтешь ее письма — и ты склонишь голову». Какое пространство между сухой мыслью о любви, брошенной в 33 году, и этой яркой любовью в 1838! — Я думаю, ты поймешь эти стихи из «Иоганны», они очень просты.
С маменькой пришлю я тебе начало моей биографии; как прочтешь, возврати с Егором Ивановичем. Тебе понравится предисловие и VI глава под заглавием «Пропилеи». Остальное шалость, но я не уничтожу, это заставляет меня в грустные минуты улыбаться. Я виноват, что не посылаю «Симпатии», ей-богу, так ненавижу переписывать, что все день за день откладываю. Когда будет досуг, спиши мне «22 октября 1817» — у меня нет. Пришлю тебе еще трагедии Шиллера, — работай над немецким языком — ты увидишь из «Пропилеи», что был для меня Шиллер. Заглавие мое вот почему: перед входом в афинский Акрополис был сделан торжественный вход, через него народ-царь, народ-юноша входил в свой дворец, — это-то был Пропилеи, у меня так названо вступленье в юношество — мой Акрополис изящный, как афинский, такой же вольный, такой же языческий. Будет и путь к святым местам, будет Сион и Святая дева — это во второй части.
20-е.
Есть у меня еще повесть, но ее боюсь тебе послать: мрачна, как черная ночь. — Перечитывая сегодня, я сам содрогнулся. Привезу сам, а то мрачного и без того довольно. Да ее же надобно поисправить. — Перечитывал твои письма второй половины 37-го года. Вот это ужасное письмо, полученное 14 ноября. Боже, что я перестрадал в тот день! «Унижение и смерть без меня» — вот две мысли, около которых собралась истерзанная душа. Как я тогда плакал! Скворцов, испуганный, бросился к Эрну. Я был в аптеке, заставил Полину петь, а та не могла духа переводить; бледный, как полотно, сидел я на стуле, и горячие слезы лились. В комнате было жарко, я дрожал от холода. Когда приехал Эрн, я захохотал, сжал ему руку и сказал, что я жду от пап<еньки> приглашенья быть шафером на твоей свадьбе. Эрн содрогнулся, у него и у Скворцова показались слезы. Я начал петь французский водевиль — это было вроде предисловия к сумасшествию. «У него завтра горячка», — сказал Эрн. — «Ежели...», — начал Скворцов; я понял его, обратился к Полине и сказал: «А, как хотите, горько покидать жизнь». Потом воротился я домой, лег на диван и уснул, проснулся больной до невозможности, грудь болела, голова была в огне... А тут твое письмо, которое успокоило меня, я полетел к Полине. Но физическая часть отстала — две недели был я болен после этого, и, выздоравливая, первую весть, которую получил, был перевод во Владимир. Этот день много очистил мою душу, много возвысил меня. Нет, ты напрасно упрекаешь себя, что написала все это, ежели скроешь что-нибудь. Всё пополам. Разве я скрывал свои минуты грусти? А предложения Эрна, Скворцова — одно слово, и они полетели бы в Москву. Но что бы сделали? Откуда ты берешь надежды на пап<еньку>, не постигаю; теперь поближе начал я разглядывать и понял, как он будет действовать. Что-то он на мое прошлое письмо?
21-го.
Сегодня ночью я очень много думал о будущем. Мы должны соединиться, и очень скоро, я даю сроку год. Нечего на них смотреть. Я обдумал целый план, все вычислил, но не скажу ни слова, в этом отношении от тебя требуется одно слепое повиновение.
Маменька приехала, твои письма, едва прочтенные, лежат передо мною, а я мрачен, черен, как редко бывал и в Вятке. — Да, завеса разодрана, вот она — истина нагая и безобразная. Наташа, ради бога, я умоляю тебя, не пиши ни слова против следующих слов: «Ты должна быть моя, как только меня освободят». Как? — все равно. Найдется же из всех служителей церкви один служитель Христа. Но ни слова против, Наташа, ангел, скажи да, отдайся совершенно на мою волю. Видишь ли, ангел мой, я уж не могу быть в разлуке с тобою, одним небом. Слезы на глазах... Никого, никого... Ты только... но ты имеешь надо мной ужасную власть, ты меня отговоришь — и я буду страдать, буду мрачен, буду, как ты не любишь меня. Ежели скажешь да — — не отнимай у изгнанника. Всё против меня — это прелестно; наг, беден, одинок выйду я с моей любовью... День, два счастья полного, гармонического... А там — два гроба! Два розовые гроба. Я не хочу перечитывать писем — после; только зачем ты так хлопочешь об ушибе, душа размозжена хуже черепа. Фу, каким морозом веет от этого старика, которому мой ангел, моя Наташа, целует с таким жаром руку. Ты находишь прелесть в этой подписи: Наташа Герцен; а ведь он не Герцен — Герцен прошедшего не имеет, Герценых только двое: Наталия и Александр, да над ними благословение бога. — Знаешь ли ты, что Сережа говорил об тебе, что ты безумная, что ты не должна ждать лучшего жениха, как дурак тот, что ты не имеешь нрава так разбирать, а его сестры имеют. — От сей минуты я вытолкнул этого человека из сердца, он смеет называть меня братом, — в толпу, тварь, в толпу, куда ты выставил голову, в грязь — топись! Ангелы не знают этого ужасного чувства, которое называют месть, — а я знаю, стало быть, я хитрее ангелов.
Наташа, божество мое, нет, мало... Христос мой, дай руку — слушай: никто так не был любим, как ты. Всей этой волканической душой, мечтательной — я полюбил тебя, — этого мало, я любил славу — бросил и эту любовь прибавил; я любил друзей — и это тебе, я любил... ну, люблю тебя одну, и ты должна быть моя, и скоро, потому что я сиротою без тебя. Ах, жаль мне маменьку. Ну, пусть она представит себе, что я умер. Я плачу, Наташа... Ах, кабы я мог спрятать мою голову на твоей груди. Ну, посмотрим друг на друга долго. Да не пиши, пожалуйста, возражений, ты понимаешь чего. Дай мне окрепнуть в этой мысли. Прощай — ты сгоришь от моей любви: это огонь, один огонь.
Твой Александр.
22-е.
— я мрачен, как ночь. К этому письму есть вторая страница, не знаю, пошлю ли, только не теперь. Прощай. Мам<енька> и Пр<асковья> Ан<дреевна> кланяются.
Примечания
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано: стр. 430 — 433. На автографе помета Герцена: «206».
Ответ на письма Н. А. Захарьиной от 12 — 14, 14 — 16, 17 — 19 января 1838 г. (Изд. Павл., стр. 423 — 426, 426 — 429, 429 — 430).
«Друг ~ в нем моя жизнь...» — Не совсем точная цитата из письма Огарева к Герцену от 29 июля 1833 г. После слов «из этой пропасти» в оригинале: «в которую я насильно втащен» (см. II, стр. 264).
… «Герцен, сжалься ~ Герцен, боже, боже!..» — Неточная цитата из письма Огарева к Герцену от 23 июля 1833 г. (см. РМ, 1888, кн. VII, стр. 7 — 8).
...«Тебе 25 лет, а у тебя есть друг, есть подруга, — » — Речь идет о письме Натальи Александровны от 25 марта — 6 апреля 1837 г. (см. комментарий к письму 105). 19 мая 1837 г. Н. А. Захарьина, делясь впечатлениями от письма Огарева к Герцену, переписанного для нее Герценом в письме от 30 апреля — 5 мая 1837 г., восклицала: «Какой друг у тебя, какая подруга!» (Изд. Павл. стр. 292). В памяти Герцена эти два высказывания объединились в одно.
...«Любовь меня не поглотит ~ — я». — См. письмо 18.
...«Герцен ~ готовились богу». — Выдержка (неточная) из письма Огарева от 18 августа 1833 г. (см. РМ,
В последнем письме моем ив Владимира... — Это письмо к Огареву неизвестно.
со Allmächtigel — «Орлеанская дева» («Die Jungfrau von Orleans»):
Есть чудеса! Взовьется голубица
И налетит с отважностью орла
……………………………………
Творец земли себя в смиренной деве
(Перевод В. А. Жуковского)
... предисловие и VI глава под заглавием «Пропилеи». — «Пропилеи» — одна из глав первой части повести «О себе». О содержании этой несохранившейся главы см. ЛН, — 16 и 26.
...«22 октября 1817» ... — «Фантазия» Герцена «Это было 22-го октября 1817» была послана Наталье Александровне ко дню ее двадцатилетия с письмом от 20 — 26 октября 1837 г. (см. № 126). Сохранилась копия, сделанная ее рукою, с поправками Герцена (см. I, 136 — 138 и499).
~ повесть ~ мрачна, как черная ночь. — Неизвестно, о чем пишет Герцен. Возможно, о повести «Елена».
— — 31 октября 1837 г., в котором она рассказывала о своих переживаниях в связи со сватовством полковника А. И. Снаксарева (Изд. Павл., стр. 368 — 371).
... твое письмо, которое успокоило меня... — Письмо от 1 — 7 ноября 1837 г., в котором Н. А. Захарьина сообщала, что Снаксарев отказывается от сватовства (там же, стр. 373 — 377). См. комментарий к письму 129.
— В письме от 23 — 28 ноября 1837 г. Н. А. Захарьина раскаивалась в том, что написала Герцену о сватовстве Снаксарева (там же, стр. 390).
Что-то он на мое прошлое письмо? — Письмо Герцена к отцу не сохранилось. См. о нем в письме 143 (стр. 264).
Маменька приехала ~ — Л. И. Гааг приехала во Владимир с П. А. Эрн 21 января и пробыла до 29 января. От них узнал Герцен о новом сватовстве; — А. О. Миницкого.
... ты писала прошлый раз, что жертвуешь для меня небом и землею. — Наталья Александровна писала 12 января 1838 г.: Долго красота земли и неба были слиты с тобой, в тебе их изящное, в них твоя черта, я люблю все в тебе, тебя во всем; но вот растет душа, взор чище, доступнее ты, отделяется земля, ближе, ближе к небу, но, вот и оно уже бледнеет, гаснет — исчезло! Бог и ты!» (Изд. Павл., «... я говорю земле и небу — прощай. Ты, только ты!!!» (там же, стр. 425).
... этого старика... — И. А. Яковлева.
Ты находишь прелесть в этой подписи: Наташа Герцен... — Так подписала Наталья Александровна письмо от 15 января.
~ только не теперь. — См. письмо 145.
Ответ Н. А. Захарьиной от 26 — 28 января 1838 г. — Изд. Павл., — 440.