146. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
27 — 29 января 1838 г. Владимир.
27 января 1838. Владимир.
Получил твое письмо от 21-го; отчего ты еще не получила моего письма от 18-го — не знаю, я писал всякий день, стало заметно, ежели письма нет. Ну, придумала ли ты с Emilie наше свидание? Жду ответа. Знаешь ли, кто нам подает руку помощи? Прасковья Андреевна собирается говорить — но это тайна, никто не должен знать, ни даже мам<енька>. Тогда узнаем, как нам действовать. Я прав, совершенно прав — вот ответ от пап<еньки> на письмо, о котором писал я тебе. Что же, нарочно не хочет понимать — да и, главное, тут во всем нет ничего против него, мы не должны делать много уступок. О, как я был прав, говоря, что не счастие ждет ту, которая соединит свою судьбу с моею. Счастие — да на что его, когда есть любовь, блаженство.
Это письмо едет с мам<енькой> — она тебе доставит «Симпатию», «I Maestri», «Дон-Карлоса» Шиллерова; ежели ты поймешь, то в этой пьесе найдешь много. Любовь несчастная, любовь пасынка к мачехе — и любовь чистая, как только могла она выходить из чистой груди Шиллера. И дружба — маркиз Поза. Но тебе не позволяют читать, так брось. — Придет время, прочтешь. Теперь перед тобою развернута поэма моей любви, и ту нельзя запретить читать. Перестала ли ты горевать о моем ушибе? Вот тебе еще анекдот, тут ясно, что ангел-хранитель бережет для Наташи Александра. Когда Зонненберг был в Вятке, отправился я с ним и с Сипягиным на охоту. Шли топью, беспрестанно поскользаясь, Сипягин передо мною, ружье на плече, вдруг он оступился. Я почувствовал что-то горячее возле щеки, потом чрезвычайно громкий выстрел, не мог догадаться. Смотрю, Сипягин, бледный, как полотно, спрашивает меня: «Ничего?»... Я спросил его: «Да в чем дело?» Вот в чем: падая, ружье зацепило за сучок и, обращенное дулом ко мне, выстрелило, заряд пролетел в каких-нибудь пяти, шести вершках от меня. Понимаешь ли ты, что в таких опасностях есть своего рода высокое наслаждение — оттого-то я трусов больше ненавижу, нежели преступников. Никогда вера в провидение не бывает ярче, как в эти минуты. Взгляни, как жалки люди, которые берегут себя, они готовы отрезать всякое наслаждение, чтоб только продлить свое существование. — До тех пор, пока я тебя не увижу, я не погибну, в это я верю так, как в бога, ибо до тех пор моя земная жизнь не совершена. Верь и ты и не бойся за меня ничего. Ну, прощай, мой ангел, писать много теперь не могу, для того, чтоб писать к тебе, я должен засесть один и кругом чтоб была тишина.
Я с удивлением слушал, как мам<енька> рассказывала о симпатии, которую мне изъявляли люди вовсе посторонние после моего отъезда, как добивались увидеть мой портрет, прочесть статьи, как вымаливали экземпляр «Речи», наконец, как у Левашовой на вечере читали Жуковскому «I Maestri», а Кетчер объяснил, кто ангел. Право, я удивился, это награда за теплую веру в человечество, за открытое объятие всякой симпатии; представь себе, что даже просили вылитографировать мой портрет. Уж это, ангел мой, не с тех ли пор, как я отказался от славы, она начинает заигрывать со мною, как кокетка, которая пренебрегает, покуда за ней ухаживают, и ухаживает, когда ею пренебрегают. Стало, стоит продолжать презирать ее. — Я все малейшие подробности расспрашивал о тебе, мне было приятно слышать твое имя. О Наташа! — Что же, неужели никакой нет возможности иметь мне твой портрет, пусть Emilie умоляет княгиню как милость, пусть скажет, что у нее есть знакомый, и пошлет за глухонемым, он сухими красками превосходно рисует, чтобы ни стоило, все равно. Устрой, ежели есть малейшая возможность. Только чтоб делал артист, хоть не скоро, ну как она замуж выйдет. Я был сегодня в монастыре, в котором погребен был Александр Невский, и что же — мне вдруг так ясно представилось, что под этими сводами, под которыми стоял святой князь, перед этим черным иконостасом стою я и ты, живо-живо. Вот священник в облачении надевает кольца, вот мы взглянули друг на друга, и горячая слеза молитвой катится из глаз, твоя рука в моей... и я готов был плакать, и сердце билось. Нет, нет, ты должна быть моя, год сроку — не больше.
28 января.
Письмо твое от 25 получил. Во всякой строке ты — моя Наташа, отвечать не буду; а вот тебе мое приказание, то при первой ссоре объяви прямо, что ты уедешь, — они или испугаются или взбесятся, в первом случае предоставляю на твою волю, во втором тотчас уезжай. Не молчи при обидах, вспомни, что я — ты, следств<енно>, что обида сделана мне, поставь себя на другую ногу, но вперед чтоб положительно была готова квартира. 2-е) Покуда ты с Emilie не устроишь нашего свиданья, я не приеду, вот моя мысль; в назначенный день Emilie приедет за тобою, когда княгиня будет спать, ты с ней приедешь — куда? Где бы я мог ждать тебя, ну, у Emilie или инде. У княгини не спрашивайся. Тебе за это будут ужасно много неприятностей — но ты увидишься со мною. Да, минута блаженства требует жертву. Сверх того, не говори княгине, что виделась со мною, а выдумай что-нибудь. Ежели неприятности будут через меру, сейчас оставь княгинин дом. Но повторяю: прежде не приеду, покуда не устроите. Вот моя воля, ты решалась идти в Вятку — это легче; обо всем думал: о бумагах, которые нужно иметь, и пр. Не мешало бы писать к Ал<ексею> Александровичу), но это мое дело. Я тебе повторяю: кончено рабство, я не хочу больше, чтоб ты была в сумасшедшем доме, — за следствие отвечаю я и моя любовь. Препятствий нам нет — родства ничем доказать нельзя. Только вместе с выходом из кн<ягининого> дома прерви все сношения с фамилией гг. Яковлевых. Твердо, смело и с молитвой на устах поступай. Ты пишешь: «Меня и в ту комнату не пустят, где ты будешь», — так, не спрашивая дозволения, взойди в нее! Ну вот тебе и весь приказ. Прощай! Деньги есть; но очень немного, я отдал мам<еньке> 100 руб. ас<сигнациями>; ежели этого для Emilie достаточно, то пусть возьмет. — Я получил недавно предлинное письмо от Сатина, — не я брошу в него камень, еще свежа история моего падения.
29.
Прощай, мой ангел, маменька отправляется, следующее письмо будет через Эмилию и пошлется во вторник, т. е. 1-го февраля. — До получения ответа из Петерб<урга> не предпринимай ничего, а будь готова. Возьми у Эмилии письмо, которое я ей писал, там все объяснено, и причина, по которой я подал в отпуск. Тут и деньги.
Твой Александр.
Примечания
Печатается по автографу Впервые опубликовано: стр. 440 — 442. На автографе помета Герцена: «211».
Ответ на письма Н. А. Захарьиной от 20 — 21 и 22 — 25 января 1838 г. стр. 433 — 434, 434 — 438).
... экземпляр «Речи»... — Оттиск «Речи, сказанной при открытии публичной библиотеки для чтения в Вятке А. Герценом 6 декабря 1837 г.» был послан Герценом матери, Л. И. Гааг (см. в наст. томе стр. 432).
... неужели никакой нет возможности иметь мне твой портрет, пусть Emilie умоляет княгиню как милость... — — 1 февраля 1838 г. она отвечала: «Портрет вот когда: как Emilie объявит им, что идет замуж и едет в Петербург, а прежде догадаются и не дадут» (Изд. Павл., стр. 445).
... ежели Амалия может тебя взять надолго... — Наталья Александровна писала 22 января 1838 г.: «Вот разве мне оставить их и к сестре Emilie — Амалии...» (там же, стр. 435).
— 15 января 1838 г. Наталья Александровна писала об Э. М. Аксберг: «... Она сама должна хлопотать о приданом, а ничего нет» (там же, стр. 428).
... письмо от Сатина, — не я брошу в него камень... —
... у Эмилии письмо, которое я ей писал... — Письмо неизвестно.
Ответ Н. А. Захарьиной от 29 января — 1 февраля, 1 — 3 февраля 1838 г. — — 446, 449 — 451.