165. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
14 — 15 марта 1838 г. Владимир.
14 марта. Понедельник.
Два дня не писал к тебе — чудеса! Вчера поздно получил твое письмо от 10-го, прелестное письмо, нет, ты не переменилась после 3 марта, милая невеста, а вздохнула свободнее, веселее, вольнее. То же и со много. Все твои советы как разумеется, никуда не годны. Никакой книги пап<еньке> подписывать давать не надобно, потому что он не подпишет, меня венчать не станут без позволенья губернатора — а я его возьму, тебя — без свидетельства о крещении и рождении, — и это достанем. Мы, раз обвенчанные, они теряют весь приз, потому что родства прямо не докажут, худшее, что может быть, — священника пошлют молоть муку — это он будет знать вперед и за это возьмет рублей 500 денег, а кто за деньги рискует, того жалеть не стоит. В дополнение прибавлю: 1) Я твердо остаюсь убежденным, что всякого рода выход из сиятельного дома полезен — о каких ты говоришь замках, нынче никого (кроме юношей) не держат под ключом, и какое право? 2) Что письмо к пап<еньке> потому-то и надобно писать, что он откажет, ибо... ибо этот отказ тебе будет величайшее оскорбление мне. Ну, и в сторону дела!
Посылаю тебе последнее письмо Мед<ведевой> ко мне. Оно покажет, что я твою руку протянул женщине, хотя не вовсе чистой, не вовсе неземной, но вполне достойной тебя. Ее убила жизнь, брат падший не есть брат погибший. Иногда тот, кто но может пасть, не падает от холодной души, и вся-то ее вина — что она любила юношу (достоин ли он, это вы сами знаете, Нат<алья> Ал<ександровна>!), тогда когда должна была любить пьяного старика, с которым, конечно, на смех обвенчали ее. Это письмо сняло с меня тяжкий крест (хотя но весь, ибо чувство, самознание дурного поступка осталось). Вот она, падшая Мария Магдалина, у ног твоих, будь же для нее ангелом-примирителем с людьми и пуще с богом. Ты почти можешь писать к ней, не дожидаясь ответа. Нет человека, на которого, через которого я столько вынес, как за нее; мир с нею мне дорог. Я на всех смотрю прямо — от тебя до Тюфяева — упрекнуть никто не может, одна она. Право ужасное, по счастию, она не понимает вполне, какой она шаг имеет надо мною.
«Симпатия» и теплое воспоминание — одни памятники этой дружбы, я думал, что строю прочнее!
Что я пишу после 3 марта — а вот что: написал VIII главу в свою жизнь, и написал очень хорошо, и уж, конечно, не догадаешься о чем — <миле> П<ассек>; тут и ты на сцене — трудно было, и очень, холодно писать о холодных отношениях к тебе — но написал, и ты явилась превосходно, чудом, какой-то священной мистерией, лилией, принесенной архангелом Гавриилом в день моего рожденья. Да, доволен, вообще биография идет прекрасно (я ее пишу по твоему. приказанию). Далее описана самая черная эпоха, от 9 июля 1834 до 20-го, но halte là. Как дойдет дело представлять тебя тобою, ибо ты уж очень близка была мне 20 июля, — перо дрожит, душа волнуется, и ангел ускользает от кисти земного богомаза. Однако напишу, я уж пробов<ал>. Ирония та, моя ирония, на месте тут. Зачем ты не любишь ее? Она проникает особым огнем целое, ибо это не насмешка, а внутренние неудовольствие за мелочничество людей, и мне она естественна, как дышать. Сердце твое сожмется, когда ты будешь читать 9 июля — не за него ли и было 9 апреля? А я думаю, весело о себе читать в статье, писанной с огнем и поэзией. Я не испытал. Да что ж ты не пишешь о повести — но я ее разлюбил и сам. Мне очень неприятно послать тебе мою жизнь, хотелось бы прочитать, ты села бы против, чтоб я мог пить вдохновенье из твоих глаз, из твоей улыбки, и я рассказал бы эту поэму жизни полной, энергической — и огонь в глазах, и жар ланит, все, все прибавил бы... ба, да я уж начинаю кокетничать! Избаловали твои похвалы. Вот когда я буду читать об архитект<уре>, тогда можешь сесть возле, тогда не на меня, а на картинки надобно смотреть, а там ведь жизнь-то моя, ведь это быль твоего Александра.
Нет, 3 марта не может затмить никакой свет! Это ошибка, 9-е апреля, созданное во имя дружбы, и должно было побледнеть перед днем, созданным любовью; но любовь уже не имеет выше, ниже, светлее, темнее, нет, она — как вечность бога, так все теряется в самом понятии бесконечного, святого и изящного, везде средоточие, все проникнуто единым светом, и нет солнца, из которого течет он, а оно само свет.
— но ступайте, пожалуйста, направо, а я налево с Наташей. А впрочем, знает Пр<асковья>Анд<реевна>, имам<еньке> не следовало бы говорить, а то тут лед тонкий, провалишься, и с головою. Вообще мам<енька> поступает дурно и слабо, чего они боятся, когда я не боюсь. — Одна, одна Ты. И где грудь, которая может больше поместить.
Александр.
Отчего портрет не поспеет, ну не к 25, так к какому-нибудь — пожалуйста. — Bitte, bitte!
Наташа, когда у тебя будет свободное время, напиши о твоем ребячестве, о первой встрече нашей (твоя любовь давнее моей), о 20 июле и 9 апреле. Просто воспоминаньем. Ты напишешь прелестно — это я знаю. Попробуй. Целую тебя.
Твой Александр.
Примечания
Изд. Павл., — 520. На автографе помета Герцена: «242» и карандашная приписка Е. И. Герцена: «А вот что со мною сделалось, что Сережа затаскал меня почти всякий день в концерты, не исключая и сего дня, ибо уже присылал ко мне; дайте установиться этой суматохе и опять все будет по-прежнему, посылаю и письмо и 2 № Лит. Прибавлений».
Ответ на письмо Н. А. Захарьиной от 10 — И марта 1838 г. стр. 510 — 513).
— Герцен отвечает на следующий совет из письма Н. А. Захарьиной от 10 — 11 марта 1838 г.: «Послушай, я научу <еньке> в первом письме, чем хочет он подарить тебя 25-го марта, день твоего рожденья — жизнью или смертью, — что он тебе на это скажет. Праск<овья> Андр<еевна> говорит, что кн<ягиня> узнает скоро, и пап<енька> сказал, что меня не возьмет ни под каким видом; не думаю я, когда так, обратиться к нему с письмом, как ты писал прежде. Деться мне будет куда и без него, лишь бы выгнали, а то прощай письма, да меня, кажется, тогда за десять замков спрячут и никого не допустят» стр. 512).
... написал VIII главу в свою жизнь... — «Ландыш». О ее содержании и уцелевших фрагментах см. ЛН, т. 63, стр. 39 — 42, а также комментарий к письму 143.
Далее описана самая черная эпоха, от 9 июля 1834 до 20-го... — IX глава «О себе» («'Ανάγχη») охватывает период от ареста Огарева до встречи Герцена с Н. А. Захарьиной и прогулки на Ваганьковском кладбище. Сохранился отрывок из этой главы, описывающий свидание 20 июля. См. ЛН, — 44.
повести... — О повести «Елена» («Там»).
... <асковья> Андр<еевна>, и мам<еньке> не следовало бы говорить... — По-видимому, отклик на следующее место из письма Н. А. Захарьиной от 10 — 11 марта 1838 г.: «Праск<овья> Андр<еевна> с величайшим участием говорит мне: „Ну что ж, он сделал лучше, и так рискуя?” — „Ничего, — сказала я ей, — мы увидались только!”» стр. 511).
— 22 марта 1838 г. — Изд. Павл., стр. 527 — 530.