177. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ И Э. М. АКСБЕРГ
23 — 26 апреля 1838 г. Владимир.
23 апреля 1838. Владимир.
Наконец, Наташа, небо начинает проясниваться, оно устало гнать нас за то дивное блаженство, которым подарило, указав нам друг на друга. Будь же спокойна, молись, скоро совершится судьба наша, царственное повеление бога не останется втуне.
за него папеньку, к нему прибегнул я и с другой просьбой, которая давным-давно тяготила душу: я просил твой портрет. Вымеряй же теперь нее расстояние, которое мы прошли с тех пор, как я в Владимире, невеста, ангел!
Пап<енька> пишет, что скоро будет Алексей Александр<ович>, — вероятно, он противудействовать не будет, а Лев Алексеевич уже доказал, что страдания наши тронули его. Призвание наше высоко — мы должны молитвою свести благословение неба на родителей и полной любовью заключить предыдущее, не вовсе светлое. И как же наша жизнь будет счастлива. Пламенным воображением поэта искал я земных идеалов и терялся, когда ты, религиозная и несчастная, явилась передо мною. Вместе с любовью я выучился молитве, так, как ты от молитвы перешла к любви. И будто кто-нибудь станет препятствовать такой любви — это невозможно. Вера » соединение незыблема у меня, она рядом с верой в тебя составляет краеугольный камень бытия. Странно, как решились другие явиться с предложениями. Что ты для них — хорошенькая собой и только, — как они не разочли вперед отказ, в то время как для меня ты была исполнение того огромного пророчества высшего, — это я чувствую с каждым дыханием.
Прощай же, милая невеста, прощай, благослови меня чистой рукой твоей нести еще наш крест.
Твой навеки Александр.
23. Поздно.
Ангел, ангел, улеглась ли буря в твоей душе? — О, ты, небесная, спокойна, ты опять одна любовь, одно созерцание бога и меня. Успокоился и я; но все еще кипит моя африканская кровь, я вышел из обыкновенной колеи и не могу втеснить себя в старую рамку. Завтра получу важные известия, неужели вы целым синклитом не сумеете взять свидетельство, жаль, что отставной поручик Богданов не мог дольше остаться, он достал бы его. Ах, Natalie, скорее, скорее к Александру, лети в его объятия, пей блаженство, я томлюсь без тебя, тоска прорывается всюду, Наташа, невеста, скорее же. По теперичнему расположению наших я вижу, что они удивятся и простят, время — тиран ужасный, провожая в могилу каждый день, я упрекаю его, — ну что в этих 24 часах, а те когда мой влажный взор останавливался на твоем влажном взоре?
Иногда середь мечтаний, таких близких, о будущем счастии, вдруг прорвет сомнение — и кровь остынет, и взор выражает безумие. Я тебе писал как-то, что после 3 марта мы можем вынести. ужасные несчастия, но не разлуку, я погибну, ежели не удастся соединение, я чувствую, что не вынесу: или сумасшествие спасет тело на счет души, или чахотка спасет душу на счет тела. Лети же, голубица чистая, неси и мирты и оливу в долго страдавшую грудь. Не откладывай никак до июля без необходимости, всего лучше сделай так: как получишь свидетельство, тотчас пришли его ко мне и уж не жди письма, а жди меня, между тем скажи Кетчеру, ежели вы не достанете коляски, я привезу, карета еще лучше, а то ты загоришь, я кокетничаю за тебя. Да накупи с Emilie побольше дамского снадобья, и как можно лучше, я ей писал, что могу прислать денег, я люблю comfort. Досадно: хозяйка дома, который я нанял, отказала, есть другой, прекрасный, но еще не кончил — а найму его. Ну не стыдно ли пап<еньке>, для чего он препятствует, как бы все хорошо мог он устроить, ты бы приехала с мам<енькой> или с Праск<овьей> Андр<еевной>, приехала бы и Emilie, все спокойно, тихо... Да, венчаться в 7 часов утра, так уж сказано, и священник — поэт, который в восторге от твоего Александра. Не дивно ли все это? А я тебе покаюсь, что с отъезда отсюда я не вспомнил до сегодняшнего дня час молитвы нашей. Фу, как бедно, бледно, недостаточно письмо после взора, поцелуя... Наташа, да приезжай же!
25 апреля.
Твои записочки получил. Нет, я теперь совсем не так спокоен, как ты. Скажу откровенно — я задавлен. Все знакомые заметили ужасную перемену во мне после приезда. Я не могу говорить, не могу скрыть внутренную тоску. Теперь я вижу, что прав был, когда говорил, что моя любовь должна быть ужасна, да, теперь только она и принимает характер ужасный; в то время как твоя душа плавает спокойно в океане света, моя, томимая, сожженная, вырывается огнем. Наташа, я страдаю с отъезда, Чувствую, что пылающая душа жжет тело, я весь болен, мне не хочется к тебе писать, огонь льется в жилах. Нет, Наташа, ты не знаешь этой стороны любви, и сохрани тебя бог ее знать.
«Ну так после поста». А я смотрю на эти слова — и слезы и кровь струится. Зачем мы виделись после 3 марта, зачем я целовал тебя, зачем рука моя смела обвить твой стан? Теперь отрезана былая жизнь, она невозможна. Не жди больше тех писем, где широкий восторг лился песнью. Вдали манил призрак, и мы шли, теперь он облекся в действительность... ты помнишь поцелуй прощальный, мой взор... И после опять разлука. О, ежели так, то ты права, 3 марта надобно было умереть. А мы свидевшись. Да неужели ты спокойна, о, тогда я снова преклоню колена пред тобою. После 3 марта я очистил свою жизнь, я был поэт. Теперь я готов судорожно ухватиться за все, я не могу жить сложа руки, хоть бы меня бросили в какую-нибудь тюрьму, хоть бы сильная болезнь утишила ядовитую боль. Наташа, Наташа, бога ради, спаси меня, я не могу дольше ждать, приезжай же — не то я буду играть в карты, пить вино, я с ума сойду. О, ежели б ты знала мученья души огненной, огнем земли, души, не достойной тебя... Фу!
26.
Цветы — опять тоже симпатия. Сейчас приехал из деревни. Прощай, ангел, — помни же, что я очень, очень страдаю, и торопись сюда.
Твой Александр.
Emilie, да что же вы все ничего не пишете? Пора, пора действовать.
Наташе.
Примечания
Печатается по втографу (ЛБ). Изд. Павл., стр. 576 — 578.
Часть письма от 25 и 26 апреля — ответ на письмо Н. А. Захарьиной от 20 — 21 апреля 1838 г. — Изд. Павл., — 574.
... письмо, посланное через папеньку... — Письмо неизвестно. См. о нем в письме 176, стр. 362.
... Лев Алексеевич уже доказал, что страдания наши тронули его. — См. комментарий к письму 175.
— Сам Герцен, приезжавший в Москву с паспортом поручика Богданова.
Я тебе писал как-то, что после 3 марта мы можем вынести ужасные несчастия, но не разлуку... — Возможно, речь идет о письме от 11 марта 1838 г. (наст. том, стр. 323 — 324) или 31 марта (наст. том, стр. 343).
Цветы — опять тоже симпатия. — — 21 апреля 1838 г. Н. А. Захарьина заметила: «Верно у тебя пет цветов, — так чтоб были к моему приезду...» (Изд. Павл., стр. 573).
— 30 апреля, а также от 1 — 4 мая 1838 г. — Изд. Павл., — 582, 584 — 585.