180. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
1 — 4 мая 1838 г. Владимир.
Ночь на первое мая.
Итак, ужасный, огромный шаг совершился! Матвей скачет теперь, и через сутки все начнет действовать. О если б ты меня могла видеть теперь, дивная, святая — да, тогда бы ты узнала не любовь мою, ее ты знаешь, а бешенство моего характера. Я страшен теперь, я на шаг от всякого злодейства — И болен, болен телом, дрожу от холоду, а в голове жар, огонь.
Повторю в последний раз мою первую фразу: «Голубь принизан к ракете». — Но ты не боялась и тогда.
Измученный мечтами, страхом, бросаюсь я на постель, на минуту засыпаю и просыпаюсь в ужасе, в оцепенении. Ну если ты приедешь и найдут препятствия — горе, горе мне тогда.
Великий боже, вот моя жизнь, возьми ее, вот мое тело, пусть оно сломится под крестом — но да не надет пылинка на нее! Прощай — лягу; ежели это долго еще продолжится, и не знаю, что будет со мною. Ангел Наташа, ангел Наташа!
1-е мая. Поздно.
Ну поздравь меня, я вылечился, разумеется чем — письмом гноим. С каждой строкой воскресала душа, и оправилась, M отряхнулась при последних строках, и возлетела к небу. Итак, ты, ангел, теперь видишь сама, что ты выше меня. Однако, скажу откровенно, мне больно было читать: «Я буду бояться приблизиться к тебе». Наташа, у тебя есть еще за Александром небо — я всю жизнь перенес в тебя, я без боязни иду в вечную муку, лишь бы ты была моя. Я ль виноват, что в моих жилах льется огонь? Пусть Матвей тебе скажет, что было со мною, когда свящ<енник> отказался. Ты в своей тюрьме ждешь окончания, а мы придвигаем его, оттого ты и можешь быть покойна, а тут целый день борьба с людьми, переговоры, и мечты почернеют, и сон ночью бежит от глаз, и грудь болит физически.
Свящ<енник> сказал: «Итак, в пятницу, в 7 утра», — а теперь воскресенье. Не могу обнять этой близкой мечты, нет, она не по груди моей. — Ну, спи с богом. Матвей теперь действует. Ты хвалишь друзей, да что же толку, что они действуют, — действуют и всё не так, как следует: свидетельство и деньги, только и было нужно.
3 мая.
Смутно. Я смотрю на все глазами человека, которого разбудили. Сегодня вторник — еще страшнее, есть слух, будто нас простили, это было бы не вовсе уместно. Еще раз возвращаюсь к тому, что ты испугалась бешеного языка моего. Зачем же не верила ты, когда я тебе говорил, что ты мне много придала своего, идеального, зачем не верила ты в клокочущую грудь, в мои необузданные страсти? Душа моя, как порох: попала искра, и она разорвет все, что около.
<овых> письмо — и в самом деле, они всё делают, а я вместо благодарности бранюсь.
Главное необъятно. Почти невозможно, чтоб май прошел, не приведя соединения. О, время вятской жизни, потускло ты, ты заплачено 3 мартом; а 17 апреля и 18 были началом нового фазиса жизни. Промежуток — молитва.
Один человек здесь и есть, который отчасти близок душе, ето мой шафер Богданов. Помощники есть; но... но ничего про них не скажу. — Тебе хочется знать второй подарок приезжай, увидишь.
4 мая. Середа.
Может, нынче!.. уж довольно того, что есть возможность думать, что может. Мое опьянение продолжается, не могу ясно и чисто связать две мысли. Ты очень хорошо выразилась, сказавши: «как приговоренная к смерти», — да, я думаю, душа точно в том положении. Но не брани же меня, и ты в свою очередь — ежели бог тебе дал веры больше, то все любовь равна, с разницею лазоревого цвета и пурпурового оба они хороши в радуге господа, зачем же ты меня бранишь за любовь к тебе. О, она необъятна, моя любовь, и точно — обыкновенной женщине должно бежать такой любви. А ты — созданная для меня, умевшая в себе сосредоточить все лучи моей экспансивной души. Наташа, будто это возможно, через неделю, а может, через день. О! — когда мы останемся одни, тогда бросимся на колени и поблагодарим бога. Душа моя, а как неприятно вести переговоры с попами, фу... зато у архиерея я был хорош: я не просил, я дал волю языку и пламенно, бешено требовал, он обещал не препятствовать и прибавил: «Вот огонь-то, и ссылка и тюрьма не вылечили его».
Квартира по необходимости осталась та же. Возле почта, бубенчики и колокольчики всегда волновали меня, а теперь мелкий раз кровь бросается в голову.
Середа, четвертый час перед обедом.
Послушай, друг мой, что со мною было сейчас. Сижу у стола и ничего не делаю (я читать не могу), беспрерывно мчатся дорожные. Вдруг едет колясочка в четыре лошади, когда я взглянул, она остановилась у самых моих окон, кто сидит — не видно, а только часть дамского плаща. — Первое движенье мое было броситься вниз, но я не мог, холод пробежал по всему телу, до сих пор сердце бьется и руки дрожат. Кто-то эта дама, ей, чай, и во сне не грезилось взволновать меня прибытием во Владимир.
Примечания
(ЛБ). Впервые опубликовано: Изд. Павл., стр. 585 — 587.
— 30 апреля 1838 г. (Изд. Павл., стр. 579 — 582).
... мою первую фразу: «Голубь привязан к ракете» ~ не боялась и moгда — Фраза, сказанная Герценом во время свидания с Н. А. Захарьиной 9 апреля 1835 г. См. письмо 33 и комментарий к нему.
— В письме от 23 — 26 апреля 1888 г. (№ 177).
...«как приговоренная к смерти»... — Н. А. Захарьина писала 27 апреля 1838 г.: «Наружно я похожа на расслабленную, а посмотри на жизнь внутри, — жизнь, обнимающую мою душу, едва вмещающуюся в груди. Беспрестанно пересылаемся с Emilie, сотни хлопочут за нас из всех сил, ты тоже не сидишь, сложа руки, одна я, как » (Изд. Павл.,