Герцен А. И. - Огареву Н. П., 14 ноября - 4 декабря 1839 г.

44. Н. П. ОГАРЕВУ

14 ноября — 4 декабря 1839 г. Владимир.

14 ноября 1839. Владимир.

Вот тебе, друг, большущее послание, т. е. которое будет большущее, ежели напишется все, что очень хочется сказать. Все время после отъезда Сатина я постоянно думал о друзьях и о себе, думал — ты пойми — это не значит тосковал, нет, думал об вас и как-то так ясно анализировал, как-то совершенно объективно понял вас и себя яснее оттого. Середь этого анализа вдруг письмо от тебя, в котором ты, как на блюдечке, любящий, поэтический и ленивый. Благодарю тебя за грусть при вести о Наташиной болезни, этой-то грусти и хотелось мне тогда как врачеванья. Но к делу.

Ни я, ни ты, ни Сатин, ни Кетчер, ни Сазонов (которого вы уже как-то совсем отчуждили) не достигли совершеннолетия, мы вечноюные, не достигли того гармонического развития, тех верований и убеждений, в которых бы мы могли основаться на всю жизнь и которые бы осталось развивать, доказывать, проповедовать. Оттого-то все, что мы пишем (или почти все), неполно, неразвито, шатко, оттого и самые предначертания наши не сбываются, — как иначе может быть? Сколько раз, например, я и ты шатались между мистицизмом и философией, между артистическим, ученым, политическим не знаю каким призванием. Нет, друг, не таков путь творчества, успеха. Причина всему ясная: мы все скверно учились, доучиваемся кой-как и готовы действовать прежде, нежели закалили булат и выучились владеть им. А ты, caro, пишешь я отвык читать, в то время как одно из мощнейших средств для нас теперь чтение. — Я не отвык, я и иду вперед, решительно иду. А ты часто стоишь с твоими теургически-философскими мечтами. Грех нам схоронить талант, грех не отдать в рост, иначе мы ничего не сделаем, а можем сделать, право, можем. Ты говоришь, что много пишешь опять, я учусь, учусь истории, буду изучать Гегеля, я многое еще хочу уяснить во взгляде моем и имею залоги, что это не останется без успеха. Мы ничего не потеряли, что теряли много времени в отношении образования, мы жили, и как полна была наша жизнь последних годов, как свята любовью, мы узнали практический элемент человечности; тем лучше можем усвоить себе многосторонность и глубину. От наших будущих произведений не будет пахнуть лампой кабинета, они прозябли на чистом воздухе, под открытым небом; прибавить соков — и плоды будут свежи, как лимоны в Италии... или мы просто ничтожности, о нет, anch'io son pittore, и ты больше, нежели я! Я рад, что так холодно мог рассмотреть нас, да это оттого, что время не терпит. Кончились тюрьмою годы ученья, кончились с ссылкой годы искуса, пора наступить времени Науки в высшем смысле и действования практического. Между прочим меня повело на эти мысли письмо Белинского к Сатину (с которым однако я не вовсе согласен, Белинский до односторонности многосторонен), еще прежде самая встреча с новыми знакомыми, еще прежде свои ум (довел же Ляпкина-Тяпкина свой ум до узнания, как было сотворение мира); но я все боялся анализа, было много восторженности, полно ликовать.

И что за удивительное различие в людях близких между собою, больше, нежели между мышью и петухом, больше, нежели между кошкой и фазаном. Ты и я все еще сходнее, нежели ты и Сатин, я и Сатин, ты и Кетчер, я и Кетчер, Кетчер и Сатин, Сазонов и пр. (помнишь N. P. Q. — ... учил Давыдов). Никто лучше бога не пишет варьяций на одну тему, может, оттого, что ни у кого темы такой нет. Кетчер человек решительно практический, характер его выражается весь двумя словами: симпатия и доброта, но этот характер завернут в какую-то угловатость; террорист и Лафайет, он прескверно сделал, что обелинился не занимается положительными науками, отчего не переводит учебные книги, зачем служит при театре, с потерею времени, зачем присутствует в коллегии Бажанова так часто? Люблю его, как родного брата, но ругаю. Примусь ругать Сатина, потом тебя и себя, которых также люблю, как братьев.

У Сатина времени впереди больше нашего, и занимался он меньше зато. Его душа очень чиста и очень любяща, ну не жаль ли, что он не дал ей всего полета? Его образование не твердо, дамское, как локоны его, такое же, как у твоей жены например. Французская философия французских романов чуть ли это не равняется нулю, беда еще, коли минус чему-нибудь. Белинский во многом неправ относительно его, но во многом и прав. Пусть же он занимается немецкой литературой, укажи ему и философию, да пусть в нее входит со смирением; философского образования он еще вовсе не имеет. Завтра наш черед; теперь прощай, ибо давно уже 14-е ноября перешло в 15. Felicissima notte, Eccelenza!^[47]

Слабость характера и лень — вот тифон твоей души, это наказание тебе за твои чудные достоинства: у тебя и взгляд обширен и чувство верно — разум силен, и все то вместе растворено в флегме. Не верю, чтоб воля не могла победить. Ежелн про тебя Белинский скажет так решительно, как про Сатина, что ты не поэт, не художник, он соврет, я сознаю в тебе поэтическое призвание не потому, что твои стихи хороши, а потому что знаю тебя с первого дыхания в мире умственном и художественном. Я тебе писал в 1833, что ты поэт, и теперь повторяю; но поэт in potentia, от тебя зависит развить эту возможность или подавить ее. И про Сатина я не скажу так резко, он еще не поднялся до мира высших сознаний, почем мы знаем, как он на него подействует; Сатин в высшем развитии, т. е. он же, но с обширной творческой мыслью, мне сдается Шиллером (у них и лица сходны); а ведь как хочешь люби Шиллера, в нем нет той универсальности, как в Шекспире и Гёте. Шиллер понимал односторонно жизнь, оттого-то он и аспирировал беспрестанно к будущей жизни, оттого ему и казалось und das Dort wird nimmer Hier[48], , этого никогда не поймет Сатин, слишком нежна, слишком аркадическа его душа, оттого он написал «Ты позабыл, ты человек!» Blasphème!^[49]

2 декабря — вечером.

— во-первых, твои мистические фантазии улетучиваются ad totalem evaporabionem[50], во-вторых, ты жалуешься на недосуг от дружбы и друзей. Capisco[51], повторяется 1833 год в улучшенном издании, как «Дон-Кихот» Масальского. Я настоятельно требую перемены в твоей жизни, признай мою власть, она законна, свята, ты знаешь источник ее. Повторяю: пусть грустно мне будет без тебя в Петерб<урге>, но хорошо, что я не возвращаюсь в Москву. И ты поговариваешь «о глуши, о Саратове».

Еще многое я придумал. Все это будет темой, о которой мы поговорим, лишь бы нашелся досуг. Теперь прощай, я думаю, что тебе не нужно писать, что я лечу на твои именины — ты узнаешь факт прежде сообщения.

4 декабря.

Я получил сейчас твое последнее письмо — зачем я его получил — о зачем! Я совершенно забыл все холодные отношения и, как дитя, радовался сюрпризу, который сделаю тебе, явившись в твои именины, — прочитавши письмо, я испугался, была минута (одна минута, прости!), в которую я сомневался, ехать мне или нет. — Ты обвиняешь меня, «это факт», — говоришь ты. Дай бог, чтоб ты был прав, я чист в своих поступках, не раскаиваюсь, так понимал я, — ежели ошибся — вина ума. Зачем все это протеснилось между Николаем и Александром? — двадцатый раз повторяю, благодарю бога, что я в Москве буду проездом; Наташа сейчас принесла мне записку к вам, я прочел ее, и слеза навернулась, прелестная душа, — она не умела даже обидеться обидным молчанием. Пусть так, свезу записку, свезу и себя, ведь я для тебя еду, а ты — ты будешь рад, мой Николай.

Примечания

Печатается по автографу (ЦГАЛИ— ЛН, т. 56, 1950, стр. 131—132; впервые полностью: ЛН, т. 61, 1953, стр. 386—390.

Ответ на ряд писем Огарева: письмо, написанное около 4 ноября (датируется по упоминанию о годовщине со дня смерти отца — 2 ноября); два письма от середины ноября (написаны не ранее, чем через несколько дней после возвращения H. М. Сатина в Москву 8 ноября и не позднее 22 ноября — кануна дня именин Герцена) и письмо от 25 ноября (см. РМ, 1888, № 11, стр. 7—11; РМ 1, стр. 1—4; Огарев, II, 301—304; датировки первых трех писем в указанных публикациях ошибочны).

Все время после отъезда Сатина... — H. М. Сатин возвратился из ссылки в начале ноября 1839 г. По дороге он провел около 5 дней у Герцена во Владимире, откуда выехал в Москву 8 ноября (см. письма 43 и 45).

...∞ при вести о Наташиной болезни. — Речь идет о письме Огарева, написанном около 4 ноября 1839 г., которое начиналось словами: «Наташа больна. Вот что прежде всего поразило меня...» (РМ, 1888, № 11, стр. 7).

...Сазонов (которого вы уже как-то совсем отчуждили)... — Н. И. Сазонову посвящена специальная глава в «Былом и думах», где есть страницы о его судьбе в период ссылки Герцена и об отношении к нему московских друзей в это время (X, 321—322). Очерк жизни и характеристику Сазонова см. в ЛН—42, 1941, стр. 178—187.

∞ не знаю каким призванием. — Ср. письма Огареву от 5 и 19 июля 1833 г. (XXI, 16—20) и письмо Огарева Герцену от 7 июня 1833 г. (ЛН, т. 61, стр. 714).

А ты, caro, пишешь я отвык чиmamь— Возможно, что Герцен имеет в виду слова Огарева в письме, написанном около 4 ноября 1839 г.: «Читал я мало» (РМ, 1888, № 11, стр. 8).

Я не отвык, я и иду вперед... — О чтении Герцена в этот период см. письма 7, 26 и 28.

Ты говоришь, что много пишешь.— В одном из писем от середины ноября 1839 г. Огарев сообщал: «Я пишу много, что увидишь при свидании» (РМ, 1889, № 1, стр. 2).

А я так намерен много жечь. — В письме к Н. X. Кетчеру от 1 марта 1838 г. Герцен высказал то же намерение в еще более решительной форме (см. XXI, 309). Неизвестно, привел ли он его в исполнение. Во всяком случае многие из его ранних произведений сохранились, в том числе и те, о которых сам Герцен отзывался в высшей степени критически (см. письма к H. A. Захарьиной от 29 сентября 1836 г. и 9 февраля 1838 г., к Н. X. Кетчеру от 22—25 февраля 1838 г. — XXI, 104, 282 и 296).

Одна моя биография хороша, одушевленна, она и останется— Герцен имеет в виду незаконченную автобиографическую повесть «О себе» (I, 170—182), которую он писал в 1837—1839 гг. (см. о ней ЛН, т. 63, 1956, стр. 9—55).

...пойдем в школьники опять ∞ хочу уяснить во взгляде моем. — Речь идет о необходимости серьезного изучения социальных наук и философии Гегеля, без знания которых человек, по мнению Герцена, «не полон, не современен» (см. «Былое и думы» — IX, 23).

...anch’io son pittore! — «И я художник!» — Это восклицание, вырвавшееся у итальянского художника Корреджио при виде картины Рафаэля «Святая Цецилия», вошло в поговорку как проявление уверенности в своем призвании.

...меня повело на эти мысли письмо Белинского к Сатину. — Это письмо неизвестно. Об отношении Белинского к Сатину см. далее.

...помнишь NPQ  .... — Во время пребывания Герцена в университете И. И. Давыдов читал курс «чистой математики» (см. «Биографический словарь профессоров и преподавателей имп. Московского университета», ч. I, 1855). Видимо, Герцен хотел привести формулу числа перестановок или числа сочетаний, которыми открывался курс высшей алгебры (см. «Высшая алгебра Франкера, изданная при Университетском благородном пансионе Иваном Давыдовым», М., 1824).

Кетчер человек решительно практический ∞ обелинился. — В конце 1830-х — начале 1840-х годов взгляды Кетчера определялись его дружбой с Белинским, воззрения которого он всецело разделял. В этом проявилась та его характерная черта, о которой впоследствии Герцен говорил в «Былом и думах», отмечая, что для Кетчера «вопросы шли под знаменем лиц, а не наоборот» (IX, 250). В ироническом замечании Герцена, что его друг «обелинился», выражено не только понимание несамостоятельности воззрений Кетчера, но и несогласие со взглядами Белинского, который в это время стоял на позициях примирения с действительностью. В сентябре 1839 г. во время приезда Герцена в Москву это несогласие проявилось настолько резко, что привело его к полному разрыву с Белинским (см. «Былое и думы» — IX, 22—23). Конец возникшему тогда отчуждению был положен летом 1840 г., когда Герцен встретился с Белинским в Петербург (см. там же, 27—28): к этому времени Белинский уже пришел к сознанию необходимости революционной борьбы. Характеристика, которую дает Герцен Кетчеру, совпадает с его портретом, нарисованным позднее в «Былом и думах» (гл. «Н. X. Кетчер» — IX, 250), и почти дословно повторяет образную зарисовку его характера в повести «О себе» (I, 171).

...bonhomme Patience— Персонаж романа Жорж Санд «Мопра». Герцен использовал этот образ, характеризуя Кетчера в своей автобиографической повести «О себе»: «Он похож и на bonhomme Patience Жорж Санда и на самого Карла Занда, а всего более на террориста» (I, 171). Ср. письмо к Н. И. Астракову от 5 июня 1838 г. (XXI, 380—381).

....зачем присутствует в коллегии Бажанова... — Так Герцен шутливо называет московскую кофейную Бажанова, в которой собирались актеры и литераторы.

У Сатина времени впереди больше нашего... — H. М. Сатин был на два года моложе Герцена и на год — Огарева.

. — Характер отношения Белинского к Сатину виден из писем Сатина к нему (см. сб. «В. Г. Белинский и его корреспонденты», М., 1948, стр. 267—269). На основании этих писем можно предполагать, что прототипом одного из героев задуманной Белинским «Переписки двух друзей» был Сатин (Ю. Г. Оксман. Переписка Белинского. Критико-библиографический обзор. — ЛН, т. 56, стр. 224—225). Белинский писал об этом неосуществленном замысле: «я поражу прекраснодушие так, что оно устыдится себя» (Белинский, XI, 188).

Слабость характера и лень — вот тифон твоей души... — Ср. характеристику Огарева в письме к нему от 19 июля 1833 г. (XXI, 19—20).

... — О скептическом отношении Белинского к поэтическому таланту Сатина известно из письма последнего к Белинскому от 7 ноября 1837 г. («В. Г. Белинский и его корреспонденты», М., 1948, стр. 264).

Я тебе писал в 1833, что ты поэт... — Герцен имеет в виду свое письмо к Огареву от 7 августа 1833 г. (XXI, 23).

...und das Dort wird nimmer Hier— Неточная цитата из стихотворения Шиллера «Пилигрим».

В одном из последних писем ∞ твои мистические фантазии улетучиваются— В письме от середины ноября Огарев писал: «Некоторые из моих мифических убеждений начинают исчезать, другие преобразовываются в более светлое сознание» (Огарев, II, 301).

∞ 1833 год в улучшенном издании... — В письме от середины ноября 1839 г. Огарев писал: «Грустнее всего мой образ жизни, а вместе с тем и хорош; я в своей сфере, а душа подавлена. Если я просыпаюсь рано, то я еще могу заняться чем-нибудь. Но с 10-ти часов я уже на ходу. Сатин, барон, Катков, Боткин, Галахов, Иоганнис беспрерывно меняются в воображении и в действительности. Куча идей и образов, но они еще не связались в живое целое, и мне хотелось бы опять в степь, в глушь, в уединение, почти в одиночество. Там переработать всю эту массу новых понятий и примириться с миром и с собою...» (РМ, 1888, № 11, стр. 9). Называя образ жизни Огарева «улучшенным изданием» 1833-го года, т. е. той поры, которую он позднее охарактеризовал как «пир дружбы, обмена идей, вдохновения, разгула» («Былое и думы» — VIII, 150), Герцен имеет в виду, что к радости дружеского общения теперь прибавилась напряженная работа мысли и потребность творческой деятельности, пришедшая на смену неясным устремлениям юности.

...как «Дон-Кихот» Масальского. — Повесть К. П. Масальского «Дон-Кихот XIX века» неоднократно переиздавалась с исправлениями автора.

∞ не возвращаюсь в Москву. — Речь идет не только о том, что постоянные посещения друзей отвлекают Огарева от серьезной работы (см. его письмо к Герцену от середины ноября 1839 г. — Огарев, II, 302), но прежде всего о том светском образе жизни, который он в это время вел по настоянию жены. В нежелании Герцена возвращаться в Москву — отзвук его неприязненного отношения к М. Л. Огаревой (см. ниже).

И ты поговариваешь «о глуши, о Саратове»— См. комедию Грибоедова «Горе от ума» (д. IV, явл. 14). Отклик на письмо Огарева от середины ноября 1839 г.

...я лечу на твои именины... — Герцен приехал в Москву 7 декабря 1839 г. — на следующий день после именин Огарева. 11 декабря он выехал в Петербург.

Я получил сейчас твое последнее письмо ∞ что я в Москве буду проездом... — В письме от 25 ноября 1839 г. Огарев упрекал Герцена в недоброжелательном отношении к М. Л. Огаревой: «Ты был неправ в отношении Марии. Это доказывает факт; но что ты пользы этим никакой не сделал, как восстановил ее против себя жестоко и, может быть, надолго, это тоже факт» (, II, 303). М. Л. Огарева прилагала все усилия, чтобы оторвать мужа от его друзей и прежде всего от Герцена. О М. Л. Огаревой и ее отношениях к кружку Герцена см. «Былое и думы» (IX, 11—15).

Пусть так ∞ ты будешь рад, мой Николай. — О первом свидании с Огаревыми Герцен писал жене 8 декабря 1839 г. (см. письмо 47).

[47] Доброй ночи, ваше превосходительство! (итал.). — Ред.