74. Ю. Ф. КУРУТА
11 июня. СПб. 1840.
Болтливость моей жены заставила меня приняться за другой листок, чтоб повторить вам, милостивая государыня Юлия Федоровна, давно известную преданность нашу. Отъезд наш удвоил это чувство, набросив на все воспоминания владимирской жизни ту неуловимую прелесть, которая принадлежит всему милому в прошедшем. Ежели сравнить прошлогодний июнь и нынешний, то разница огромна. Где тихий Владимир с своей скромненькой Клязьмой, с своими помороженными вишнями, — он исчез, и из него сделалась в памяти прелестная рамка, в которой нам виднеются ваши черты и вы сами, т. е. не одни черты лица, как на портрете, а черты души. Вместо Владимира — Петербург, город шестиэтажных домов, шестимачтовых кораблей, — мельница, в которой толкут страсти, деньги, подчас воду, но, главное, беспрестанно толкут с шумом, треском. Что сказал бы Соломон, который, спокойно сидя в Иерусалиме, находил, что там «суета суетствий и всяческая суета»?
Дом, в котором мы живем, — от души петербургский дом: во-первых, шестиэтажный, во-вторых, в нем нет секунды, когда бы, не пилили бы, не звонили бы в колокольчик, не играли бы на гитаре и пр. Жильцов малым чем меньше, нежели в Ноевом ковчеге, да и состав похож, т. е. несколько человек и потом от каждого рода птиц, рыб, животных пара. К числу людей я присчитываю M-me Allan, нашу ближайшую соседку. — Я уверен, что в год мне Петерб<ург> так надоест, что я буду проситься в Судогду или куда угодно, только вон отсюда; хорошие тротуары никак не удовлетворяют всем потребностям души. Когда-то сбудутся мои мечты о путешествии, вот оно, море, манит, зовет, пароход ждет, кажется, только нас, куря свою огромную сигару от Петерб<урга> до Любека.
«Нaben sie warten gelernt?» — говаривала мне m-me Proveau. — «Ja, ja, liebe Lisaweta Iwanowna, aber doch nicht ganz ausgelernt, blieb stehen am 4 Kapitel»[76], а эта 4 глава под заглавием: «Man will, was man kann!»[77]
Получили ли вы наше первое письмо, я теперь вспомнил, что оно было послано с лонлакеем из тракт<ира> Демута?
В заключение прошу вас передать мое глубочайшее почтение Ивану Емануйловичу, по службе еще ничего нет дурного, что не мешает никак и тому, что нет ничего хорошего. Подождем да посмотрим, что будет.
Усерднейшее почтение Софии Федоровне, послезавтра рожденье Сашки, этот день невольно приведет на память все то дружеское внимание, все одолжения, которыми в это время нас награждала так щедро София Федоровна.
Ольге Ивановне и моим ученицам также прошу меня напомнить. Где Евгения Ивановна? «Маленькая собаца» кланяется вам.
Однако большая собаца должна честь знать.
Душевно преданный вам
А. Герцен.
Сарнецкому попрошу вас передать поклон. Портрет П. Н. Безоб<разова> хранится у меня в столе.
«и в Петерб<урге > есть Минин и Пожарский, только стоят врозь».
Примечания
Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: РМ, 1889, № 6, стр. 4, с небольшой купюрой; там же приведена выдержка из письма Н. А. Герцен, написанного в тот же день, до письма Герцена и, очевидно, вместе с ним отосланного.
«И я к вам долго не писала, мой ангел, причиною этому было многое: неустроенная жизнь, хлопоты, покупки ‒ в голове не было ничего кроме мебели, квартеры, расходов и пр.; приехавши сюда, мы жили у Демута, потом переехали к сестре, поместились там совсем в двух комнатах, и в продолжение двух недель ежедневно искали квартиру, такая дороговизна, приступа нет, наконец нашли и 2500[254] — переехали, начинаются хлопоты о мебели, бедный Александр каждый день возвращался домой измученный, весь Петербург вытвердил наизусть, все, до последнего стула, до последней чашки надо было купить, и теперь еще кроме внутренних комнат все пусто; тяжкое время. Но, несмотря на это, хорош Петербург, хороша его Нева! Для отдыха мы ходим гулять, катаемся на лодке, раз ездили на взморье — за Лисий нос, поздно вечером там с нами были приключенья, наша маленькая лодочка стала на мель, гребец сбивался с дороги и мы возвратились домой в 12-м часу <...> Много, много новых ощущений для души, картина Брюллова (она в Академии, Эрмитаж переделывают) — долго стояли мы перед ней, наконец, кажется, гром и весь этот шум и треск слышен, кажется, нас самих сейчас ожидает гибель и смерть»; «Александр был два раза у Александры Григорьевны, но она не приняла его, не здорова...», «Мы были в театре, слышали „Фенеллу" и „Роберта"...»
Получили ли вы наше первое письмо... — Т. е. первое письмо из Петербурга (см. предыдущее).
Ольге Ивановне и моим ученицам также прошу меня напомнить. — См. письмо 25 и комментарий к нему.
.... — Первый публикатор письма В. И. Курута сопроводил это место следующим примечанием: «Во Владимире жил старик Ляпунов с семейством, имевший страсть к употреблению французских слов, не зная этого языка. Так, однажды он рассказывал, что ходил по своей „аллегории" (т. е. галлерее) и увидал на улице „филадельфию", что должно было означать драку двух пьяных мужиков» (РМ, 1889, № 6, стр. 5).
[76] Вы научились ждать?» — говаривала мне мадам Прово. — «Да, да, милая Лизавета Ивановна, но все-таки не совсем выучился, остановился на 4-й главе» (нем.);
— Ред.
<одный> брат, который будет пла<ти>ть треть.