Герцен А. И. - Голохвастову Д. П., 3 июля 1840 г.

77. Д. П. ГОЛОХВАСТОВУ

3 июля 1840 г. Петербург.

Милостивый государь Дмитрий Павлович! Я долго лишал себя удовольствия известить вас о моем приезде в Петербург, потому что хотел вместе с тем сказать, как я нахожусь в новых обстоятельствах и на новом поприще. Простое же извещение было бы лишнее и потому, что поехавши в Петербург, нельзя сбиться с дороги, особливо в дилижансе. Последняя приписка ваша от 15-го июня ускорила исполнение моего желания, и потому, поблагодаривши за нее, я начну.

Во-первых, графа вблизи я нашел далеко не таким грозным; при некоторых недостатках, он весьма добрый и благородный человек. Во-вторых, министерская служба и не отяготительна, и не трудна, хотя, сказать правду, в ней нет и особенных агрементов. Сквозь длинную анфиладу столов, отделений, канцелярий, департаментов начальнику никак нельзя и в микроскоп разглядеть, хорош или худ, умен или глуп какой-нибудь armer Titular-Rat[78].

Постоянной мечтой моей, idée-fixe[79], совсем не то. Малейшее место помощника, товарища библиотекаря или не знаю чего и свите цесаревича, я не променял бы на лучшее место в министерстве. В этом моя служебная вера, инстинкт, внутреннейшее убеждение. К. И. Арсеньев со мною несказанно хорош; у него я бываю, но молчу: пусть он узнает меня. Буду молчать и с В. А. Жуковским до поры. Но цели этой не выпущу из вида. Меня свите указало провидение.

Сережу вы видели; стало, мне писать об нем нечего. Мы нанимаем вместе квартиру в настоящем петербургском доме, т. е. не доме, a orbis[80]: тут есть лавки, магазейны, директоры министерств, m-me Allan, офицеры, винные погреба, шесть этажей и несколько сот окон; тут по подряду на весь дом ставят воду, топят печи, вставляют рамы, натирают полы. Все это совершенно противуположно московскому широкому комфорту; у папеньки, например, есть леса и степи на дворе старого дома. Вообще, новизны много для меня, несмотря на то, что я поглядел свет — в Вятке и Перми. Эта близость к Европе, которая всякий день подъезжает на пароходе по Английской набережной; эта необычайная деятельность и, наконец, море! Я теперь, как Камоенс, могу сказать: «И я плавал по широкому морю». Это все хорошо; но худо то, что до 1-го июля здесь дождливая весна, а с 1-го июля дождливая осень. А в Москве теперь так тепло, что даже папенька пишет об этом, qui est assez difficile[81], как вы знаете, на этот счет.

Жена и малютка здоровы. Дай бог, чтоб мое письмо и ваших застало так же здоровых, как я видел их. Свидетельствую наше усердное почтение Надежде Владимировне и примите еще раз удостоверение в тех чувствах истинного почтения, с какими остаюсь ваш покорный слуга

А. Герцен.

С. -Петербург, 1840 г. Июля 3-го.

Примечания

Печатается по тексту журнала «Русский архив», 1887, № 8, стр. 521 — 522, где было опубликовано впервые. Местонахождение автографа в настоящее время неизвестно.

Последняя приписка ваша от 15-го июня... — О какой приписке идет речь, не установлено.

... — Речь идет об управляющем министерством внутренних дел графе А. Г. Строганове.

Меня свите указало провидение. — О своей встрече с наследником, будущим Александром II, и сопровождавшими его К. И. Арсеньевым и В. А. Жуковским в Вятке 18 мая 1837 г. и о переводе, в результате их хлопот, во Владимир, Герцен рассказал в «Былом и думах» (VIII, 293—295); см. об этом также т. XXI, письма 106, 124, 131 и комментарий к ним.

Я теперь, как Камоенс, могу сказать: «И я плавал по широкому морю». — Герцен имеет в виду поэму Камоэнса «Лузиады».

Е pur se muove! — «А все-таки она движется!» (итал.). — Слова, произнесенные Галилеем, по преданию, после вынужденного отречения от теории Коперника.

[78] бедный титулярный советник (нем.);