148. Н. П. ОГАРЕВУ
22 апреля/3 мая 1843. Москва.
Письмо твое от 28/16 марта из Рима пришло, спасибо за него. Письмо это тем особенно замечательно, что ты в нем как на блюдечке. Истинно человек никогда не может выйти из себя, это оптический обман, то, что составляет единичность, lа раricularité individuelle, характер, особность, то с сознанием, с мыслию особое дело, не совпадающее. Противуречие это всего яснее в тебе. Есть области, в которых люди понимают друг друга, чем больше, тем меньше остаются самими собою, а именно личная особность друга, женщины и дорога, ее-то мы и любим, и в них-то (т. е. в индивидуальностях) и расходимся. Тебе труднее решиться шагнуть, сделать скачок, нежели мучиться в болоте, страдать ложным положением у своего собственного очага; а мы удивляемся, как ты не предпочтешь кончить разом, оттого что по-нашему легче именно то, что по-твоему тяжеле. В этих случаях дело друга сострадать и быть совершенно страдательным лицом; иногда, как барон, сластить речь кой-каким крепким словцом, разгневаться, закричать, а потом приняться за трубку и смириться — перед слабостию. Ты, Огарев, самый сильный характер из всех мною знаемых людей, у тебя железная воля — слабости. — Удивительно, вот рядом с твоим письмом грамотка от Виссариона. Какая противуположность. У тебя тягостные обстоятельства разрешаются в какой-то милый юмор, и видишь ясно между грустных строк — спокойную и светлую подкладку, которой дела нет до скорби, у тебя под слезой — ребячья улыбка, и под улыбкой — ребячья слеза, у тебя широкое пониманье всего общечеловеческого и тупое непониманье всего частноогаревского. И у Вис<сариона> юмор, юмор игрока, который видит, что дело идет плохо, от его юмору горло захватывает, в слезе его злая ирония и в иронии горькие слезы, он беснуется озлобленный, желчный. Он страдает больше тебя.
Что сказать о себе, об нас? Кажется, нынче да вчера, вчера как нынче — а посмотришь — бог знает какие перемены в душе. Последнее время (т. е. после твоего отъезда) я ужасно много изжил, к моему обычно светлому воззрению привился всеразрушающий скептицизм в жизни; я убедился в недостатке характера, я не могу уважать в себе многого, это меня давит. Ничтожные события по наружности сделали эпохи внутри. К тому же вечные несчастия, прикованные к каждому шагу моему. Здоровье Наташи разрушается, три гробика схоронили вместе с прекрасными упованиями полжизни ее. Ей надобно рассеяния, южной Италии, море — я было надеялся ехать; но — не еду. И остаться свидетелем, как это благородное, высокое существо изнемогает под тяжестию двух крестов: физического бессилия и душевной обиды (такие потери сильнейшие обиды)... Довольно. Если б я был эгоист, я сказал бы «приезжай сюда, брось Италию, приезжай потому, что мне скучно» — но я этого не скажу, нет, брат, гуляй, гуляй. Я поеду в Покровское на лето, а там, а там опять в Старую Конюшенную.
«От<ечественных> зап<исках>» сделали успех, я написал еще две: одну, которую ты хотел — «о формализме в науке», другую — «о специализме». — Они принесли мне много комплиментов, из которых некоторые приятны. Я глубоко понимаю бесполезность такого рода статей. Пишешь — себя тешишь. — А Висс<арион> говорит, что я на стали гравирую свои статьи, и в восхищенье. — Вчера был я на похоронах Гебеля, Иоганнис и Лангер на могиле устроили музыку, при страшной непогоде — это не было лишено торжественности. Он умер в крайности, ему помог, впрочем, Рубини, пел у него в концерте за неделю до смерти его.
Напиши к Сат<ину>, что он ужасно странно ведет себя, ну как же это с 6 декабря ни вести, ни строки. Вы можете писать чаще, мы иногда не знаем, куда адресовать, а Москва стоит на том же месте, где у боярина Кучки был хутор; перешли-ка ему копию стихов Лермонтова.
Ты, верно, получил еще письмо от меня и профессора (in spe[120], как он сам себя называет). Мы как-то написали было тебе дней пять тому назад письмо; покуда писали, казалось остро, перечитывая, увидели, что тупо, и изодрали. — Каким нимбом любви ты окружен в жизни, это израильское облако, прохлаждающее жар и освещающее тьму для тебя, заставляющее даже забывать ненавистный диссонанс, возле стоящий, демоническое, черное явление женщины, — которой ты так щедро расточаешь прилагательные «благородная и т<ак> далее». Напрасно ты обращаешься к одному Барону, уверяя его; сверх Барона, найдутся люди, которые с полным негодованием выслушают жалкую речь. Она оскорбительна для нас. «Ты ошибаешься», — скажешь ты. — «Ты ошибаешься», — возражу я, и мы разойдемся, как выше сказано. — Жизнь, жизнь, тяжела ее шапка, и к ней привязаны бубенчики дурацкого колпака или безумного. Я не помню туманнее времени для себя, а что сквозь тумана видно — то глупо. Давай руку, как бывало. Хороши были мы детьми. Из хороших детей всегда делаются жалкие совершеннолетние. Цветы, распускающиеся в апреле, — вянут и июле. Прощай. — Пиши непременно, как только получишь письмо. Ал<ексей> Ал<ексеевич> теперь в Петерб<урге>, но он на днях воротится, славный человек, он удивляется, отчего ты не извещаешь его о получении денег, в первый раз послано 10 т. да во второй, помнится, 7 т.
Ив<ан> Павл<ович> скоро едет в деревню. Он много развился, пропорционально отдалению от вампирического влияния.
[121] вот тебе стихи Лермонтова, нигде не печатанные:
Не плачь, не плачь, мое дитя,
Не стоит он безумной муки.
Верь, он ласкал тебя шутя,
Прекрасных юношей найдется,
Быстрей огонь их черных глаз
И черный ус их лучше вьется!
____
Он к нам заброшен был судьбою,
Он ищет славы и войны,
И что ж он мог найти с тобою?
Он ласки дорого ценил,
Но слез твоих он не оценит!
<них> стиха, есть еще несколько вновь открытых пьес, долю их посылаю, остальную до следующего письма.
Может, Б<отки>н привезет тебе и самую книгу, впрочем, я не думаю, чтоб вы до августа встретились.
Печатается по автографу (ЛБГМ, 1913, № 7, стр. 190—191.
Ответ на письмо Огарева от 28 (16) марта 1843 г., адресованное В. П. Боткину (РМ 12, стр. 7—12). Герцен получил его 15 апреля (II, 276).
.... — Письмо Белинского к Герцену, о котором здесь идет речь, неизвестно.
Какая противуположность ∞ Он страдает больше тебя. — Ср. запись в дневнике Герцена от 15 апреля 1843 г. (II, 276—277).
...... — Огарев уехал за границу 20 июня 1842 г.
...три гробика схоронили вместе с прекрасными упованиями полжизни ее. — Н. А. Герцен тяжело переживала смерть своих детей: Ивана (родился и умер в Петербурге между 11 и 20 февраля 1841 г.), Натальи (родилась 22 декабря, умерла 24 декабря 1841 г.) и Ивана (родился в ночь с 29 на 30 ноября, 5 декабря 1842 г. умер; см. запись в дневнике Герцена от 9 декабря 1842 г. — II, 248).
...— не еду. — См. комментарий к письму 146.
Я поеду в Покровское на лето... — Герцен приехал с семьей в Покровское 12 июня и пробыл там до 26 августа.
«От<ечественных> зап<исках>» сделали успех... — Речь идет о первых двух статьях из цикла «Дилетантизм в науке», напечатанных в январской и мартовской книжках ОЗ «Русская литература в 1843 году» в числе «замечательных статей учено-беллетристических», и Грановский (см. главу XXIX части четвертой «Былого и дум» — IX, 126).
... я написал еще две: одну ∞ «о формализме в науке», другую — «о специализме». — Заключительные статьи цикла «Дилетантизм в науке»: «Буддизм в науке» (ОЗ, 1843, № 12, отд. II, стр. 57—74) и «Дилетанты и цех ученых» (ОЗ, 1843, № 5, отд. II, стр. 1—16).
<арион> говорит, что я на стали гравирую свои статьи, и в восхищенье— Этот отзыв Белинского о первых двух статьях Герцена из цикла «Дилетантизм в науке» содержался, по-видимому, в утраченном письме Белинского к Герцену. Уже после появления первой статьи Белинский писал о ней В. П. Боткину 6 февраля 1843 г.: «Скажи Г<ерцену>, что его „Дил<етантизм> в н<ауке>"— статья донельзя прекрасная — я ею упивался и беспрестанно повторял — вот, как надо писать для журнала» (Белинский, XII, 130).
...ему помог, впрочем, Рубини, пел у него в концерте за неделю до смерти его— 2 апреля 1843 г. итальянский тенор Джовани Баттиста Рубини пел в концерте, который любители музыки давали в зале Благородного собрания в пользу Франца Ксаверия Гебеля.
Ты, верно, получил еще письмо от меня и профессора (in spe, как он сам себя называет). — Это письмо Герцена и Грановского не сохранилось. Грановский иногда подписывал свои письма «Tuus professor in spe» («Твой профессор в надежде») — см. письмо 147, стр. 142 наст. тома.
Мы как-то написали было к тебе дней пять тому назад письмо... — См. комментарий к письму 147.
...∞ обращаешься к одному Барону... — В ответ на упреки друзей, видевших в Марии Львовне причину всех семейных неурядиц Огарева и склонявших его навсегда расстаться с ней, Огарев в письме к В. П. Боткину от 28/16 марта 1843 г. писал: «не вините никого в моих обстоятельствах, кроме меня самого. Из двух страдающих лиц одно благородно, другое нет. Это другое лицо — я. Не сердись, барон, — это правда. Узнаешь — поверишь <...> Мне кажется, что я похож на klein Zaches'а. Все, что дурно сделаю, не падает на меня. Меня спасает в ваших глазах моя способность любить и ваша способность любить меня» (РМ, 1889, № 12, стр. 10).
<ан> Павл<ович> ∞ развился, пропорционально отдалению от вампирического влияния. — Имеется в виду влияние Марии Львовны, в которую И. П. Галахов был влюблен.
...... — В письме от 28/16 марта 1843 г. Огарев просил прислать ему стихотворения Лермонтова. Герцен приводит далее стихотворение «Не плачь, не плачь, мое дитя..» (ОЗ 6, отд. I, стр. 195).
Может, Б<отки>н ∞ я не думаю, чтоб вы до августа встретились. — См. комментарий к письму 156.
—17 (4—5) июня 1843 г. — РМ 3, стр. 4—10.
[120] в надежде (лат.). — Ред.
[121] На закуску (франц.). — Ред.