37. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
6—12 июня 1835 г. Вятка.
Письмецо твое, Natalie, я получил, это первый голос московских друзей, ибо я, кроме писем из дому, ниоткуда не получал. Грусть навело оно на меня... Какое немое и больное чувство-разлука. Я готов был плакать, все перевернулось в моем сердце. Нет, страшны письма, когда разлука так грозна и так непроизвольна.
Что тебе сказать о себе? Перемены! Перемена в душе, собственно, не бывает у людей, у которых есть душа. Но я не тот же. Ты не знаешь, что такое быть изгнанником в чужбине, где (по словам Гёте) часто протянешь руку и вместо человеческой руки сдавишь кусок дерева. Были минуты сладкие, горесть имеет гною поэзию, минуты полноты душевной, минуты, в которые даже надобно было хоть несколько излить все в ней клубящееся. Но все-таки какая-то пустота в сердце, и это меня мучит; вообрази себе, что я мало занимаюсь; иногда часы целые после обеда лежу я в dolce far niente[33], двадцать раз привожу себе я память минуты счастия в Москве и с какой-то насмешкой сравнивая тогда и теперь. — Природа одна могла бы мне заменить друзей; но и она здесь так скупа и свирепа, что доселе я мало пользуюсь ею. Но не думай, что я сделался томным, печальным с виду; нет, я все с той же наружностью, все так же острю, заставляю хохотать и смеюсь; но вдруг середь этого смеха... Душно, Наташа. Душно!
— но разве Он не верил, когда, изнемогая от злобы людей, Он — сын божий — просил, да мимо идет его чаша сия.
Теперь я в Вятке, Пермь меня ужаснула, это преддверие Сибири так мрачно и угрюмо. Здесь получше и ближе, теперь я не 1400, а только 1000 верст от Москвы. Говоря о Перми, я вспомнил следующий случай на дороге: где-то проезжая в Пермск<ой> губ<ернии>, ночь я почти не спал, ибо дорога была дурна; на рассвете я уснул крепким сном, вдруг множество голосов и сильные звуки железа меня разбудили. Проснувшись, увидел я толпы скованных на телегах и пешком отправляющихся в Сибирь; эти ужасные лица, этот ужасный звук, и резкое освещение рассвета, и холодный утренний ветер — все это наполнило таким холодом и ужасом мою душу, что я с трепетом отвернулся — вот эти-то минуты остаются в памяти на всю жизнь.
Да, ты правду пишешь, что в последнее свидание ты, забыв говорить, высказала всё... Да, Наташа, я все понял, и на что были слова? Может, не все сказала бы ты; может, они ослабили бы то, что мы понимали той высшей симпатиею той гармониею душ, которая так сблизила наши существования[34].
...«Ты смотришь на Пермь и иногда забудешь, что в уголке Москвы живет Наташа...» О, это-то и лучшие минуты, когда я забываю всё; побольше этих минут забвения, в них я только и отдыхаю; это сон души, не упрекай меня за них. Прощай! Еще напишу несколько слов, но не теперь... (6 июня 1835. Вятка).
12 июня.
Ал. Герцен.
На обороте: Наташе.
Примечания
(ЛБ). Впервые опубликовано: РМ, 1893, № 1, стр. 109 — 110. На автографе помета Герцена: «7». Строки: «Да, Наташа, я все понял со наши существования» и «когда я забываю ~ Прощай!» подчеркнуты карандашом.
Ответ на письмо Н. А. Захарьиной от 28 мая 1835 г. — 15).
... кроме писем из дому, ниоткуда не получал. — Письма родителей и брата к Герцену не сохранились.
Теперь я в Вятке... — 13 мая 1835 г., после двухнедельного пребывания в Перми, Герцен был переведен в Вятку. Он прибыл в этот город 19 мая. Перемещение его было вызвано тем, что отец И. А. Оболенского, сосланного в Вятку по тому же делу, что и Герцен, возбудил ходатайство о переводе его сына в Пермь, где служил председателем уголовной палаты их родственник. Ходатайство было удовлетворено, и оба сосланных поменялись местами ссылки. 1 июня Герцен был определен на должность переводчика Вятского губернского правления (см. Л I, стр. 177 — 179). Пребывание Герцена в Перми и последовавший затем переезд в Вятку описаны в «Былом и думах» (VIII, 225 — 233).
... где-то проезжая ~ на всю жизнь. — Этот эпизод рассказан Герценом в автобиографическом отрывке «Часов в восемь навестил меня...», входившем, по-видимому, в состав повести «О себе» (I, 256; ЛН, т. 63, стр. 44 — 47).
... ты правду пишешь ~ высказала все... — Н. А. Захарьина писала по поводу своей последней встречи с Герценом: «Помню, ярко помню день нашего свидания и прощания; сказать тебе не умею, себе отчета дать не могу в чувствах, волновавших тогда душу мою: небо и земля, рай и ад! Сердце мое было так полно, так полно, что я забывала говорить, но как будто высказала все, будто незаметно мне самой душа моя вылилась в твою душу; тогда я забыла весь свет, глядя на эту маленькую горницу, забыла, что у меня есть жилище, что есть здания красивее; глядя на тебя, забыла все на свете; я не видала, как прошли эти часы; все это время показалось мне одним мгновением, а минута прощания — о, горькая минута! — тысяча счастливейших в будущем едва ли мне заплатят за нее» стр. 14).
Ответ Н. А. Захарьиной от 17 июня 1835 г. — Изд. Павл., стр. 18 — 19.
— Ред.
[34] Позднейшее примечание Герцена: лучшие