Герцен А. И. - Грановскому Т. Н., 9 - 15 июля 1844 г.

196. Т. Н. ГРАНОВСКОМУ

9—15 июля 1844 г. Покровское.

9 июля. С. Покровское.

Мне Наташа сказала, что последнее твое письмо очень грустно, захотелось мне очень прочесть его, и я просил Л<изавету> Б<огдановну> откровенно сказать, приятно ли ей дать мне. Дружеские письма — достояние всех делящих симпатию и близких по жизни. Письма любви — достояние личности — они будто теряют свежесть, попадая в третьи руки. Л<изавета> Б<огдановна> дала мне письмо.

покоя, как эфирное масло, улетает, оставляя неопределенное благоухание. Для того только хранится многое, чтоб при первой буре все выбросить, как упрек, как memento страданий, потерь. Да, Белинский прав: маленькая возможность счастия и бесконечная — страданий. Почему ты думаешь, что я не понимаю этой стороны жизни? Это заставляет меня подозревать, что ты односторонно понял мой характер. Я знаю, что натура моя более деятельная — нежели созерцательная, что во мне нет того глубокого и всегдашнего раздумья поэтических натур. Но пониманьем и симпатией я не обижен; нет истинного чувства, которое я не оценил бы свято. А разве твоя любовь к сестрам — не истинна, и разве их смерть — не истина? Ты, caro, в этом случае судил меня, как судят почти все наши знакомые, исключая, может, одного, а еще выйдет на поверку und der hat mich mißverstanden^[175]. Ты смеялся не так-то давно над моим фаустовским письмом; а вот я тебе самому напишу то же. Чем я виноват, что многие стороны des Gemutes[176] не сохранили для меня той ореолы, которая цела для тебя, — я даже не считаю себя в проигрыше. Истина все истина, и если правда, что Шиллер заставил сказать Кассандру: Und das Irrthum ist das Leben, — то, конечно, всякий порядочный человек с презрением отказался бы от такого дара. Гамлет говорит: «Для одного это небо — хрустальный свод, жилище богов, для другого туманные пары». — Есть еще третье: умей принять туманные пары — и не потерять изящности их без маскирования. — Ты и я, мы разные натуры, и, как нарочно, и наружная обстановка совершенно разная. Я семейных отношений не знал, они явились детскому уму окруженные каким-то пятном, я должен был победить его, стереть — и сделал это, но потратил ту сторону непосредственной любви, которая в тебе широко развернулась сестрами. — Тебе жизнь нанесла два страшных удара: смерть С<танкеви>ча и сестер. Грановский, признайся, что среди горячих слез на могиле, среди тяжкого чувства пустоты, порожнего места — есть и свое елейное чувство примирения, есть молитва, в которой хранится память теней чистых, святых. Я не имел в жизни таких потерь, три маленькие гробика, которые я нес своими руками, не могли с собой унесть так много, они лишали надежды, а не действительности, смерть младенца — грубо оскорбительна. — Но и я перенес свои утраты на ином поле. Я верил, всею душой верил в себя и в Ог<арева> — его семейная история вдруг лишила меня этой веры. Я люблю его, ужасно люблю — но вся моя вера в индивидуальности сильно потряслась. Пойми и ты в свою очередь все консеквенции, я с иронией взглянул на жизнь, но этим не кончилось, мне надобно было смириться самому — и я имел случай видеть себя ничтожным, бесхарактерным, слабым. Да, я смотрел на себя без уважения много раз; а теперь это чувство всплывает, так, à propos des bottes[177]. Сколько раз я ни говорил вам этого, вы ни разу не нашли настоящего ответа, а это моя сторона der Gemüthlichkeit[178]. Может быть, если б у меня было больше fatuité[179] и меньше логики, — я никогда не дошел бы до этого сознания; но, однажды сделав его, я радовался, как критика точно так же жжет все, что к ней поднесешь, а между тем последний результат — знание трезвое — истинно тяжелый крест, и его никто не поможет нести — кроме шаткости натуры или ее способности зависеть от внешнего. На меня грусть самая тяжелая, самая разъедающая находит минутами — потом солнечный свет, теплый день, дружеское слово, слово любви, одно появление Сашки — и грусть проходит — но той веры в себя, но того вдохновенного настроения, с которым некогда входил в жизнь, — их нет. Я почти никогда не плачу — и не знаю, что такое облегчительные слезы; когда мне случалось плакать, мне казалось, что все существо мое истаевает. — А когда к этим домашним делам души прибавить среду, «умштенды», как говаривал один старик, — кирие елейсон!

— но я тебе не завидую. Знаешь, чем утверждают плотину? — грязью, она вяжет, и вода — как хочешь плещи, — да это не manière de dire^[180], не фраза, а в самом деле так. Я уверен, что я настолько приобрел эгоизма, что я крепче тебя, — а я не родился эгоистом. Жизнь — monsignore — жизнь! Но я завидую тебе в другом — завидую много: ты именно тот человек, который может бесконечно счастливою сделать женщину. Храните ваше счастие, боже вас оборони, чтоб пылинка села на него. Знаешь ли, что такое пылинка? Иной раз — это яйцо червяка, а червяк — это гомеопатический boa constrictor. — Того спокойного, кроткого благословения я не могу около себя распространить; я это чувствую вопреки всему, что вы можете сказать; душа Нат., перед которой охотно склоняюсь, в образе которой осталось все, что осталось святого для меня, — слишком нежна, слишком полна раздумьем, наконец слишком ясно видит она и понимает меня и жизнь, чтобы отдаваться безотчетно... Грановский, это тяжело, и знать, что так и быть должно, очень тяжело. — Прощай. Не отвечай на это письмо ни слова — не нужно. — Да и не рви его. Дай руку. Много сказал бы еще — раз думал я, раздумал я.

15 июля.

А дело-то в том, что притязание на счастие несколько нелепо. Ну, да об этом при свиданье. —

Примечания

ЛБ). Впервые опубликовано, неполно и неисправно: BE, 1883, № 4, стр. 542—543. Исправлено и дополнено по копии А. Н. Пыпина — Л III, 409.

На л. 1 автографа помета Герцена: «Грановскому».

Грановский, II, 260—262).

В текст письма в настоящем издании внесено следующее исправление:

, : это моя сторона вместо: эта моя сторона

Мне Наташа сказала, что последнее твое письмо очень грустно— 29 июня 1844 г. Грановский писал жене о тяжелом настроении, охватившем его по приезде к отцу в Погорелец, где он не был после смерти своих сестер (Варвара умерла летом 1842 г., Александра в январе 1843 г.). «Я никогда не утешаюсь в моих душевных утратах. Я беру с собой всякое горе на целую жизнь. Станкевич, сестры — они для меня ежедневно умирают снова. Но в этом нет того, что Герцен называет моим романтизмом. Это постоянное, глубокое настроение моей души» (Грановский, II, 260—261).

Правда ли ∞ как memento страданий, потерь. — В дневниковой записи от 9 июля 1844 г. Герцен продолжил свою мысль и записал то, что не высказал Грановскому, очевидно, щадя его религиозные убеждения: «Нет примирения, видно, до гроба, а за гробом ни войны, ни мира, одна логика. Пусть тешатся другие» (II, 364).

? — Грановский писал жене в цитированном выше письме: «Я никогда не говорил с Герценом о сестрах. Он как-то плохо понимал отношения этого рода» (Грановский, II, 261).

...исключая, может, одного— Подразумевается Н. П. Огарев.

Ты смеялся не так-то давно над моим фаустовским письмом... — Очевидно, речь идет о несохранившемся письме к Белинскому (см. о нем в дневнике — II, 355).

Чем я виноват ∞ с презрением отказался бы от такого дара. — В этих словах новый, более значительный намек на различие в миросозерцании Герцена и Грановского (ср. письмо 160). Герцен неточно цитирует здесь балладу Шиллера «Кассандра», героиня которой говорит: «Nur das Irrthum ist das Leben und das Wissen ist der Tod» («Только в заблуждении жизнь, в знании же смерть»).

... — Герцен перефразирует слова Гамлета из II акта трагедии Шекспира (сцена II), которую он знал в русском переводе (см. письмо Огарева к нему 1840 года с советом учиться английскому языку «ради Шекспира» — РМ, 1889, № 1, стр. 13). В конце 1830-х — начале 1840-х гг. был популярен перевод Н. Полевого, заменивший на сцене все ранние переводы «Гамлета». Возможно, что к этому времени Герцен был знаком и с переводом А. Кронеберга, который вышел в начале 1844 г. (см. рецензию на него — ОЗ 3).

Тебе жизнь нанесла два страшных удара: смерть С<танкеви>ча и сестер— Н. В. Станкевич был ближайшим другом Грановского. Он умер в 1840 г. «Его смерть надломила что-то в моей душе. Полное счастье невозможно более для меня, в сердце моем вечно останется пустота и сожаление», — писал Грановский 17 апреля 1841 г. (Грановский, II, 123).

...три маленькие гробика, которые я нес своими руками... — См. комментарий к письму 148.

∞ но вся моя вера в индивидуальности сильно потряслась. — Герцен имеет в виду отношения Н. П. Огарева с женой. 15 октября 1844 г. он писал в дневнике по этому поводу: «... были минуты, в которые я негодовал, и очень. Женщина эта мучит его, преследует и не выпускает из рук добычи. Он ее не любит и между тем не может отвязаться от нее, — психологическая задача» (II, 385; ср. также письмо 205). Позднее Грановский писал об Огареве: «... я не могу вспомнить о нем без глубокой печали. Герцен тоже. Как много природа и судьба дали этому человеку, и что он сделал из этих даров. Жизнь, преданная исканию мелких, дешевых наслаждений, припадки раскаяния, и потом успокоение себя в сознании собственного бессилия. Так мириться с совестью не трудно <...> больно потерять веру в человека такого, как Огарев» (Грановский, II, 420).

...и я имел случай видеть себя ничтожным, бесхарактерным, слабым— Герцен имеет в виду свое увлечение горничной Катериной (см. «Былое и думы» — IX, 96—99).

...«умштенды»... — Обстоятельства (нем. «Umstände»).

...кирие елейсон— Господи помилуй (ᾑὑζιε ελειcογ).

...boa constrictor. — Удав.

...раз думал я, раздумал я. — Каламбур М. А. Языкова. «Он никогда не пропускал случая сострить, — писала о нем Н. А. Тучкова-Огарева. — Раз на каком-то обеде, встав с бокалом в руке, он сказал с одушевлением: „Раз думал я, друзья", — все слушали его в нетерпеливом ожидании. „Раздумал я", — сказал он и сел на свое место» (Н. А. Тучкова-Огарева. Воспоминания, Л., 1959, стр. 76).