Герцен А. И. - Кетчеру H. X., 4 - 11 октября 1844 г.

205. H. X. КЕТЧЕРУ

4—11 октября 1844 г. Москва

Рукой Н. А. Герцен:

Москва, октября 4. 1844.

Кажется, мы все больны одною болезнью, и потому я не упрекаю тебя за долгое молчание и за краткое писание, хотя подчас смертельно бы хотелось получить от тебя письмо и почитать его и перечитать — скорбное чувство сжимает сердце... но тут же вспомнишь и то, что и тебе подчас также хочется нашего письма, и нет его... и миришься с тобой, и враждуешь против время и пространства, которые так неумолимы. — Почти месяц как мы в Москве. Будущее лето ты приедешь к нам, и мы будем искать в окрестности Москвы маленькую деревеньку, жить лето в деревне для нас и для детей необходимо, Покровское далеко, страшная дорога, а потом и вид этого беспомощного разрушения наводит уныние, ездить на дачу — эта мысль приводит меня в утомление, и потому ты должен сыскать нам маленькую деревеньку, как хочешь, маленькую деревеньку!

Что же бы поинтереснее сказать тебе — начну с теснейшего круга: Николенька всё (т. е. не все)[190] хворает к зубам, которые режутся, да не прорезываются, Саша здоров как нельзя более, много вырос, и с развитием физических сил проходит его требовательность, в которой ты так винил меня[191]. Лиза носит фантанель, а делать все еще ничего не может, остальные все по-прежнему, да я мало и вижу всех, не езжу никуда, потому что мне от этого нехорошо, недавно пускала кровь, но от этого не лучше, впрочем, здорова, гуляю всякий день. Немножко жаль, что не увижу американских зверей и не услышу итальянцев, впрочем, немножко.

История Б<откина> замучила меня, тем более что люди, даже хорошие, большею частию смотрят ошибочно, даже пристрастно на вещи, а что еще хуже — слишком легко; я была уверена, что раздумье его продолжалось и что все истекло из него — рассказ Ar<mance> подтверждает это. Полет этой женщины определяется собственным ее выражением, что «вероятно, она сделала много ошибок, не знавши обязанностей жены», но дает ли это право ему забыть обязанности человека??

10 октября. 1844.

Да, конечно, в одной части над нами сбылась молитва Ефрема Сирианина: в духе многоглаголания нас обвинить нельзя; а между тем разные новости и старости. Об нас тебе лучшую весть мог сообщить Михаил Сем<енович>. Armance была у Белинских, и след. ты знаешь об ней, — все ничем эта безумная история не объясняется, зачем она шла за него, видя, что он холоден, — что за фатум его влек к браку, которого неловкость видел прежде. Эта история тебе пытка, тебе надобно сейчас приняться кого-нибудь ругать, ужаснуться сраму и запустению, что легко — да несправедливо. Мы все положили ждать объяснений Клыкова.

Мария Львовна скоро подарит Огареву наследника, привезенного из Италии, и le bon mari[192] премией за такое усердие признает его невероятно, отдаст имение, — для чего это? Я писал к нему и просил денег взаймы для журнала — ответа нет. Я еще напишу. Мне страшно думать, что он откажет. Всякая весть об нем меня глубоко огорчает и расстроивает — да когда же предел этим гнусностям их семейной жизни.

О журнале разрешения еще нет. — Может, и не поспеет к 45 году. Много говорим мы все о работах для журнала — делаем мало.

Грановский становится филистером и дал себя в обман тестю, который ему подвернул дом за 1800 в год, который едва ли стоит 800. — Редкин пламенно влюблен, что гибельно подействовало на его умственные способности. — Крюкову лучше, а место, ему обещанное, кажется, отбил милый Крылов. — Корш мил до бесконечности, острит, заикается и печатает в «Ведомостях» об О'Коннеле.

Бакунину велели выехать из Парижа. — Каков молодец!

Аксаков в бороде, рубашка сверх панталон и в мурмолке и терлике ходит по улицам. Хомяков восхищается этим и ходит во фраке. Иван Вас<ильевич> Киреевский приехал, «Москвитянина» у Погодина не взял, разошлись (NB, взял, сошлись); с нами тоже не хочет, да и нельзя. Я веду открытую войну с славянофильством, несмотря на все ваши предположения; о тебе слухи, что ты тратишь много денег — что, soit dit en parenthèses[193], я считаю добродетелью, — и не носишь вицмундира.

? Отдал ли письмо Зиновьеву и деньги, и сколько денег? — Если нет, прошу. — Письмо это пойдет через 4 дня с Анненковым.

Я занимаюсь естественными науками, слушаю анатомию у Глебова и читаю Каруса et C^nie, ты, может, засмеешься — и сделаешь глупо. Право, так бывает тяжко грустно, так болезненно пусто в этой жизни, где люди пригляделись да и притом маньяки — каждый в своем; без деятельности внешней я жить не хочу, спорить с совопросниками и славянобесыми не могу, все это потеряло для меня всякий смысл, интерес новости, потом все это пошло, глупо. — Что делает Самарин, он писал, что был у тебя, неужели он славянофильствует, лучше просто ходить к филям, кстати я читал постановление о девичьих общинах, мило — уж не ты ли сочинял? — Возвращаюсь, я думаю, мало-помалу можно дойти до разлагающего маразма и до того безразличия ко всему, что и хорошо сделается. —

Кабы я мог только сделаться чистым, отъявленным специалистом в чем бы то ни было.

Моя статья для 1 № готова, в ней только рассматривается отношение греческой философии к естествоведению, и преимущественно Аристотель. Да и две или три следующие заготовлены, вероятно, их хватит N-ов на пять, а потом напишу еще о Розенкранцевой биографии Гегеля. — Занимаюсь теперь вообще довольно.

Буде найдешь возможным и хорошим, познакомь с Анненковым Самарина, да и сам познакомься с обоими хорошенько, Анненков мне очень нравится. А Самарину скажи, что я не теряю никак надежды, что он отбросит, как детскую курточку, монахующий славянизм. Чем долее я живу в Москве, тем далее себя чувствую от этого бесплодного направления. Разумеется, Петр Васильевич хорош в своей абструзной странности — но... но...

Да и прощай.

Рукой Н. А. Герцен:

10-е.

<анович> бранил меня за это, говорит, что надо сообщать все, что поражает нас, тому кого любишь, а меня уже давно не поражает ничего, мелочами боюсь надоесть; кажется, никогда еще жизнь моя не текла так ровно, полно и спокойно, нет судорожного блаженства и судорожного страдания, лучше ли это, не знаю, знаю только то, что мне хорошо. Может быть, это старость, может быть, прозой пахнуло в душу, а может быть, это и величайшая поэзия!..

Решительно сижу все дома и вижу почти только тех, кто меня хочет видеть, а таких немного, и потому я все с детьми, часа по два провожу на бульваре каждое утро, к матерьяльному спокойствию моему прибавилось много — порядочная очень женщина, немка, я теперь похожа на барыню, и мне это очень приятно.

Что ты, наш милый ворчун? Сердишься или нет? Размахиваешь руками или сидишь смирно? Посмотрел бы на тебя, а портреты-то твои, что у нас, все нехороши, что бы догадаться и прислать хорошенький; 22-е же будет мое рожденье, что б сделать сюрприз, ну, если и не подарить, так хоть поздравить-то письменно учтивость требует...

Обо всех бы написала, да ужо будет и Гр<ановский>, и Корш, может, и сами напишут. Прощай. Белинскому и Яз<ыкову> искренний поклон, тверда ли опора семейства последнего? Странно, что у Николеньки до сих пор нет зубов — 10-й месяц; он будет совершенная противоположность Саши: тих, кроток, терпелив до бесконечности. Ну, прощай же. Гости.

11-е.

Все хотели писать, и не написал никто. Саша велел сказать тебе, что он тебе кланяется, обнимает тебя, целует и что говорит немножко по-немецки и читает немножко по-французски.

<аила> Сем<еновича> и кланяемся ему.

И я.

Примечания

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано, по копии: Л III, 414—416 (без вставок Герцена в текст Н. А. Герцен); письмо Н. А. Герцен — ГНМ—105.

Дата перед письмом Н. А. Герцен поставлена рукой Герцена.

Мария Львовна скоро подарит Огареву наследника... — Герцен не раз в письмах упрекал Огарева за слабость характера, мешавшую ему навсегда порвать отношения с Марией Львовной, на которой он был женат с 1836 г. Наконец, в 1843 г. супруги расстались. В этом же году Мария Львовна сблизилась в Риме с художником С. М. Воробьевым. В августе 1844 г. она приехала в Берлин, где 17 октября у нее родился ребенок, вскоре умерший.

— ответа нет кого-нибудь десять тысяч рублей на год, обещая уплатить этот долг по приезде в Россию (Огарев, II, 340—345).

О журнале разрешения еще нет. — См письмо 188 и комментарий к нему.

. — Д. Л. Крюков был приглашен в 1844 г. на должность инспектора классов в институте обер-офицерских детей Московского воспитательного дома. Однако в связи с его болезнью место инспектора было предложено Н. И. Крылову.

Корш ∞ печатает в «Ведомостях» об О'Коннеле. — Е. Ф. Корш в сентябре и начале октября 1844 г. помещал в отделе «Иностранные известия» газеты «Московские ведомости» сообщения из Лондона, в которых много места уделялось информации об О'Коннеле.

Бакунину велели выехать из Парижа— Слух о высылке М. А. Бакунина из Парижа оказался ложным.

Иван Вас<ильевич> Киреевский приехал, «Москвитянина» у Погодина не взял... — 25 июня 1844 г. Грановский писал жене, находясь в имении И. В. Киреевского, которого он посетил проездом в Орловскую губернию: «Я провел два хорошие дня с Иваном В<асильевичем>. Всякий день мы сидели с ним до трех часов ночи и говорили о многом. Он почти решился взять „Москвитянина" и рад, что у нас может быть свой журнал. Он очень хорошо понимает, что нам невозможно быть постоянными сотрудниками в журнале, которому он хочет дать один характер. А с ним сойтись нетрудно <...> Но друзья его!» (Грановский, II, 259). См. также комментарий к письму 208.

...... — Начиная с октября 1844 г. Герцен посещал лекции профессора Московского университета И. Т. Глебова по сравнительной анатомии (см. II, 385 и 386—387, а также «Былое и думы», часть IV—IX, 205—206).

Моя статья для 1 № готова... — См. комментарий к письму 198.

...а потом напишу еще о Розенкранцевой биографии Гегеля— См. комментарий к письму 222.

– Ред.