41. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
Вятка. 1835. 24 июля.
Друг мой, Наташа, я должен был себе на долгое время отказать в утешении писать к тебе; я знаю всё, что было в Москве; первый раз могу это сделать и делаю.
Я был грустен, очень грустен... несмотря на все опыты, я еще не совсем уверился в низости людей; на днях один из здешних[48] знакомых, также несчастный, также сосланный, поразил меня своею подлостью. Лед облег мое сердце, еще сверх сего одна ошибка в человеке, и лед стал толще. Но вдруг твое письмо! Наташа, ты мой ангел-утешитель! Ты и О<гарев> заняли всю душу мою. Как звучны, как исполнены высоких чувств твои слова. Благодарю тебя; это не какая-нибудь phrase banale, нет, эта благодарность вылетела из глубины души. — Как пусто все вокруг меня, пусто и в душе, есть минуты, в которые я натягиваю какое-то забвение; но обстоятельства не хотят никогда меня долго усыплять, холодная, костяная рука действительности будит меня среди сна. Отчаявшись найти человека, я сначала выдумал себе разные занятия, где было бы много всего, но мало людей, гулять за городом, ездить на охоту; но все это утомляет, а пустота, как умирающий с голоду, просит хлеба, пищи, а гут нет ее. Потом обратился я к светской жизни, ибо и здесь есть гостиные, — но сплетни меня выгнали, сплетни только по слyxy знают в столице; надобно побывать в маленьком городе. Чтоб узнать их, надобно углубиться в плоскую жизнь провинциала, чтоб ненавидеть ее. Что же оставалось? прихоти и нега упоении — но и тут подломит отраву, и с этим я должен был расстаться; что же осталось? То, с чего бы надлежало начать, — возвратиться в себя, употребл<яя все> силы, чтобы воскреснуть; для этого-то мне и нужны твои слова и слова О<гарева> — но последних нет и ждать нельзя скоро. Да, твое письмо потрясло меня, и это не в первый раз. Оттаял лед души моей. Твой образ, как образ Дантовой Беатриче, заставляет меня стыдиться моей ничтожности. Пиши же, пиши же, моя Беатриче. Не брани меня, друг мой, за это самозабвение, не брани, что я предавался страстям, как бы забывая свое призвание. Мой пламенный, порывистый характер ищет беспрерывной деятельности, и ежели нет ее в хорошем, обращается в худое. «Чем способнее к произрастанию земля, — говорит Дант, — тем более на ней родится плевел и тем диче, лесистее она становится, ежели ее не засевают»...
Прощай же, сестра, друг, моя Наташа; грустна жизнь Александра; но он не потерял ни веры в себя, ни веры в будущее.
Ал. Герцен.
Доставь прилагаемую записку Эм<илии> М<ихайловне>.
На обороте:
Примечания
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано: РМ, 1, стр. 120 — 121. Автограф поврежден; слова «употребл<яя все>» дополнены по смыслу. На автографе пометы Герцена: «13» и Н. А. Захарьиной: «Получено сентября 24-е». Строки: «Но вдруг твое письмо ~ душу мою», «твои слова ~ моей ничтожности» и слова «моя Наташа» (в последнем абзаце) подчеркнуты.
Ответ на письмо Н. А. Захарьиной от 26 июня 1835 г. (Изд. Павл., стр. 20 — 21).
... я знаю все, что было в Москве... — В своем письме Наталья Александровна сообщила, что ей строжайше запрещено переписываться с Герценом. В более раннем письме, от 17 июня, она писала: «Может быть, мне запретят брать перо в руки, и тогда я совсем не буду к тебе писать, а может быть... о, тогда много, много буду писать! Мне был допрос, не получаю ли от тебя писем, не пишу ли к тебе? Разумеется, я отвечала нет, а папенька сказал маменьке, что я пишу; она говорит: “Мне послышалось”. Итак, видишь, как страшно к тебе писать. Но что будет, то и будет, я не боюсь страшного, я подниму руку и с тяжелою цепью и сквозь железную решетку достану начертить слово, когда ты этого хочешь»
... один из здешних знакомых... — Речь идет о С. И. Додашвили, о котором см. запись в дневнике Герцена от 28 марта 1842 г. (II, 203). В чем заключался неблаговидный поступок Додашвили — не установлено.
Как звучны, как исполнены высоких чувств твои слова ~ эта благодарность вылетела из глубины души. — В уже цитированном выше письме Наталья Александровна писала Герцену: «Друг, ты узнаешь, ты поймешь, как утешило меня твое письмо. Это — ясный луч солнца, изредка освещающий мрачное мое жилище; это звездочка, которая горит на темном своде и светит во мгле. Гори, гори, моя звезда, освещая путь мой, свет твой сладок и отраден душе моей! Я совершенно оживаю, обновляюсь, когда получаю от тебя письма, снова чувствую, снова желаю, надеюсь и молюсь» (Изд. Павл., стр. 20).
«Чем способнее к произрастанию земля ~ тем диче, лесистее она становится, ежели ее не засевают»... — Цитата из «Чистилища» Данте (песнь XXX, стихи 118 — 120). В подлиннике:
Ma tanto piû maligno e più silvestro
Si fa il terren col mal seme e non colto,
Quant'egli ha più del buon vigor terrestre.
... записку Эм<илии> М<ихайловне>. — Упоминаемая записка Герцена к Э. М. Аксберг неизвестна.
Ответ от 24 — 26 сентября 1835 г. Н. А. Захарьиной, получившей письмо Герцена с большим опозданием (Изд. Павл., стр. 34 — 36). 24 сентября Наталья Александровна писала Герцену «Сегодня я получила твое письмо от 24 июля, два месяца тому назад!.. О друг мой, мой Александр! И кто же выдернул меня из ничтожества, как не ты? Кто мне дал понять высокое, прекрасное, кто поставил меня высоко над толпою, как не ты? И ты, мой друг, ты мой ангел-хранитель, ты же зовешь меня своим ангелом-утешителем! О счастливая, счастливая! Но нет, это слово слишком слабо выражает состояние души моей; я боле, нежели счастлива, я пью небесное блаженство на земле. Еще ребенком я любила тебя без памяти, боялась тебя и каждое слово твое было мне — закон; я прыгала от радости, когда ты обращал на меня внимание, и всегда завидовала Татьяне Петровне, всегда спрашивала ее о всем твое мнение и твои мысли. Может быть, ты и не думал о мне тогда, как уже я гордилась тем, что я твоя сестра. Потом все более и более любила тебя, все выше и выше становился ты в душе моей и, наконец, стал самым близким, родным ее другом, божеством. С каким восторгом я принимала каждое доказательство твоей дружбы, с каким нетерпением ждала той блаженной минуты, когда бы ты назвал меня своим другом! Настал этот час, истинно блаженный час, святой! С твоею дружбой я нашла небо на земле. И ты, дивный друг мой, ты завидуешь чистоте души моей, — тобою, твоею дружбой <очищен> с нее прах земли, ты дал мне свободный полет <...> Чего мне желать более на земле, чего желать? У меня всё есть. Он наградил меня щедро. Он мне дал в удел половину неба, я богатее всех, счастливее всех, и все мое богатство, все мое счастие, все небо — в тебе, мой брат-друг» (Изд. Павл., стр. 34 — 35).
[48] Никак не мог вспомнить, сосланный грузинский князь.