Герцен А. И. - Огареву Н. П. и Сатину Н. М., 1 - 10 января 1845 г.

220. Н. П. ОГАРЕВУ и Н. М. САТИНУ

1—10 января 1845 г. Москва.

1/12 января 1845. Москва.

Сегодня для Нового года ваша грамотка. — Она застала меня в одну из тех минут, когда человек чувствует, что у него в душе ясный день, одни облака прошли, другие не пришли, — небо сине, прозрачно etc. Пожалуйста, не ошибитесь, ведь это ясный-то день внутри меня, а на дворе-то в самом деле никакие облака не сошли, а сидят себе и мешают порядком рассветать и сердят меня туманом, холодом. Ну да, впрочем, и Берлин-то не больно Италия. Итак, ваше письмо застало меня на сей раз в хорошей погоде. На днях у меня родилась дочь. Все окончилось хорошо, давно, а может, и никогда, я не испытывал такого кроткого, спокойного чувства обладания настоящим, настоящим хорошим, исполненным жизни. Мы ужасно виноваты перед настоящим — всё воспоминанья да надежды, sui generis[212] абстракции, а жизнь течет между пальцами незаметная, неоцененная. Нет, стой, хороший миг, дай мне из тебя выпить все по капле, минута истинного восторга беспамятна и безнадежна — потому что она полна собой. В самом деле, настоящее никогда не бывает одно, вся былая жизнь наша отражается в нем, хранится. Да только оно не должно подавлять. Я говорю об этом не столько для вас, сколько для себя, я не могу держаться на этой высоте реально практической; если я не подвержен романтически-заунывным грюбелеям, то я подвержен трусости перед будущим, мое наслаждение часто тускнет от холодной мысли — а может, завтра я утрачу его. Мало ли что может быть? Так думать — надобно сесть сложа руки и подогнув ноги; а все-таки приходит на ум. Человек всего менее может сдружиться с чрезвычайной шаткостью, непрочностью всего лучшего, что у него есть, — дело-то, кажется, простое: чем прочнее вещь, тем она каменнее, тем далее от нас, именно в этом мерцании des Schwebenden[213], в этом нежном, шатком последнее слово, последнее благоухание жизни, потому что прочное неподвижно, апатично, а нежное — процесс, движение, энергия, das Werden[214]. Высшее проявление жизни — слабо, потому что вся сила материальная потрачена, чтоб достигнуть этой высоты, цветок умрет от холодного ветра, а стебель укрепится. Мускул рукой не перервешь, а мозг? — Знаешь ли ты, что, слушая анатомию, я не мог ни разу равнодушно взглянуть на мозг, на эту трепещущую, мягкую массу, какое-то благоговение в душе, и дерзким пальцем, которым дотрогиваешься до трупа, — боишься прикоснуться к мозгу, кажется — он жив еще и ему будет больно. Но возвращаюсь к мнительности. Разумеется, кто не хочет трепетать перед будущим, а подчас страдать в настоящем, кто, отстраня от себя полжизни, устроит покой в другой половине, тот или эгоист, или абстрактный человек, т. е. человек, который может жить в одной всеобщей сфере; но такая жизнь неестественна. — Доля сердца, души должна лежать на людях, близких нам. Августин говорит, что человек не должен быть целью человека — оно так, он не должен быть целью, но черт ли в том стертом лице, которое любит только безличное. Это нравственные кастраты и скупцы. Надобно одействотворить все возможности, жить во все стороны — это энциклопедия жизни, а что будет из этого и как будет — за это я не могу вполне отвечать, потому что бездна внешних условий и столкновений. Горе закапывающему талант, а развивший в себе всё, насколько умен, прав. — Ну, вот вам маленькая длинная диссертация из практической философии. Теперь обращаюсь к твоей спекулативной философ<ии>. Все, что ты пишешь в последнем письме, по-моему, чрезвычайно дельно, и дельнее писанного в прошлом, только ты варварски выражаешься, для человека, который живет не в Берлине, такой язык страшно труден (а еще на мои статьи нападал!) Au reste[215] об этом завтра. Утро вечера мудренее. А на сон грядущий скажу тебе, что журнала Гран<овского> не будет, — и потому у Ал<ексея> Ал<ексеевича> вместо 10 т. возьму 5 т. Он здесь. Чудесный человек. О Немврод<овых> будет по писанному. Ал<ексей> Ал<ексеевич> их пожурил крепко, кажется, им это не понравилось, дело в том, что и он не взял в толк, что они не стоят на той точке образования, с которой понимают то, что он говорил.

2 января.

Перечитал твое письмо. Все, что ты пишешь о негации, так понятно и близко мне, так много и много раз в разговорах теми или иными словами выражалось, что я не новое, а близко родное встретил в том, что ты пишешь. Однако ж la justice avant tout[216], — это не столько диплом в пользу нашего философ. смысла и параллельного развития, сколько доказательство, что мы живем в одной и той же интеллектуальной атмосфере и подвергаемся ее влиянию. Я вовсе не имею самобытности мышления, ни даже инициативы, — но я имею быстрое соображение и консеквентность, stimulus у меня всегда внешний. Я ненавижу абстракции и не могу в них долго дышать (оттого при всех усилиях я всегда был дурной математик, никогда не мог от души заняться ни астрономией, ни механикой, ни даже физикой), оттого у меня еще недостаток, который, может, и выкупается живым пониманьем — но теоретически недостаток спекулативной способности чистого мышления. Меня беспрестанно влечет жизнь — физиология и история — единственное конкретное достояние науки; но только для полной живости их физиология должна начаться в химии, а история в физиологии. Ты, оговариваясь, пишешь: «Логика все же абстрактна» — да само собой разумеется, этой-то высотою наджизненной она и ниже жизни. Прочти в моей IV статье об этом, я прямо сказал это. И ты совершенно прав, что естествоведение оттого и кобенится, что логика хочет задавить своим всеобщим элементом частно-вольную природу, напрасно сознательная мысль хочет стать перед природой как prius, это логическая перестановка, логика результата. «Логика хвастается тем, что она a priori выводит природу и историю. Но природа и история тем велики, что они не нуждаются в этом, еще более — они сами выводят логику a posteriori», — сказал я в новой статье. Ты пишешь: «После построения логики я не вижу необходимости идее раскрыться природой». Без сомнения, это так же смешно, как человек, который бы написал эмбриологию и, окончивши, пошел бы опять в семенную жидкость и давай родиться. Причина этому все-таки гордость идеализма и невыносимый дуализм, который у Гегеля побежден теоретически— Что касается до твоих замечаний о II части «Энциклопедии», об этом писать не буду — для этого надобно самому перечитать книгу да и наэлектризоваться опять абстрактными токами. Одно я провижу и чувствую, покаместь не могу ясно изложить и понять: вещество — такая же абстракция вниз — как логика абстракция вверх — ни того, ни другой нет собственно в конкретной действительности, а есть процесс, а есть взаимодействие, борьба бытия и небытия, есть Werden — вещество-субстрат, деятельная форма (аристотел<евское> опреде<ление>); оно мерцает в однократных явлениях, беспрестанно влечется ринуться (а если б оно не ринулось — его бы не было) в всемирную морфологию, оно есть на сию минуту, как частность, как индивидуальность, как столкновение и результат, но его уже и нет, потому что в этом круговороте ничто остановиться не может. Лейбниц говорит: «Вещественный мир беспрестанно меняется, как вода под вашей ладьей — сохраняя свой вид, он похож на Тезеев корабль, который афиняне беспрестанно чинили». Превосходное сравнение. А ты, мой разберлинец, стал защищать представления, да ведь только у вас там на Мишлетщине да на Вердеровщине боятся сенсуализма образов и мыслей — что такое чистая мысль в самом деле. Это привидение, это те духи бесплотные, которых видел Дант и которые, хотя не имели плоти — но громко рассказывали ему флорентинские анекдоты. Ты коснулся великого значения химии, — здесь есть у меня один знакомый, который только в ней и ищет ключа к физиологии и к логике. Я мало знаю химию, что знал некогда, перезабыл, но прочтенное мною в Либихе точно удостоверяет, что химия скорее что-нибудь объяснит, нежели первые главы Гегелевой энцикл<опедии>, т. е. II части. А впрочем, я с тобою совершенно не согласен на разграничение твое органической природы от неорганической — это тоже старый силлогизм, основанный на страсти ставить грани, природа не любит индейских каст. Химия и физиология имеют предметом один процесс, физиология есть химия многоначальных соединений, тогда как, наоборот, химия — физиология двуначальных соединений. Соединения двуначальные стремятся тотчас к результату, но соединение многоначальное как будто[217] для того принимает третьего деятеля (сложного или простого все равно), чтоб удержать процесс, чтоб сложною борьбою затянуть дело в даль, и в этом балансе, колебании возникают эти многоначальные ткани, которые беспрерывно сжигаются и восстановляются и полны деятельности. Материальный результат процесса победа двуначальности — гниение — или победа абстрактной многоначальности — волосы, ногти, кости, полуживые части (это мысль не моя, не хочу plagiat — вникни в нее, она превосходна). Венец многоначалия — мозг и нервная система. Либих в одном месте говорит: нельзя себе представить ни одного сильного чувства, ни одной сильной деятельности без изменения в квалитативном составе мозга. Это далеко не то, что говорили французы XVIII века: «Мысль — секреция мозга», нет — это только показывает нам человека von einem Guß[218]. Прочти у Гегеля отношение химизма к органике и самую органику — там он превосходен. Больше об философии не хочу говорить. Аминь.

Рукой Т. Н. Грановского:

Я не люблю писать писем и диссертаций, вот почему я так редко пишу к тебе и так долго остаюсь профессором in spe. А между тем мне иногда мучительно хочется поговорить с тобою, думаю: напишу ему то и то, приготовлю в голове огромное послание, но из головы оно не выйдет. Потребность как будто усыплена, если не удовлетворена, и я спокойно ожидаю другой такой же минуты. Последнее письмо Герцена задело меня за живое. Я собирался многое написать к тебе, и по благородному обычаю написал

Странно и досадно! По смерти Станкевича ты и Герцен стали для меня самыми близкими людьми, перед вами обоими мне легче, чем перед другими, раскрывать душу. Узнать меня, кажется, не трудно, особенно друзьям. Зачем же Герц<ен> так много врет обо мне? Я вылит aus einem Guß[219], я — романтик и т. д. Все это вздор, но вздор, который мне больно слышать от Герц<ена>. Ему бы можно знать меня покороче. Я — aus einem Guß! Я — весь изорванный и измученный внутренно. Это не фраза. Тебе это известно, может быть. Меня измучили, конечно, не мировые вопросы, а большею частию личные утраты, жизненные опыты, которыми я, без всякого сомнения, богаче всех вас. Я искусственно успокоился от всего в истории и в дружбе. Когда я приехал из Берлина, я не нуждался в Jenseits[220] и готов был принять все результаты философии на веру в разум (самый процесс для меня всегда был очень труден даже тогда, когда я занимался логикою при пособии Верд<ера> и Ст<анкевича>), я смотрел на эти результаты без страха. Умер Ст<анкевич>, умерли сестры, и Jenseits стало каким-то постулатом у меня. Многое изменилось во мне от причин чисто личных. Теперь я отвык совсем от умозрений, я вдался в историю и думаю, что у меня есть призвание к этому делу.

Только одно это занятие, этот интерес, с которым, впрочем, так много связано, дает единство моему внутреннему бытию. Да, я понимаю, что от этого я могу показаться посторонним очень ровным, успокоенным в себе человеком. Но Г<ерцен> мог бы заглянуть поглубже. Занятие историей, в свою очередь, развило во мне многое, и в особенности какой-то скептицизм. Трудно уберечься от него среди этого вечного движения форм и идей. Одно сменяет другое, волна гонит волну. У всякого века была своя истина. Иногда становится грустно и страшно. Я мало читал Спинозу, но из всех философов его одного еще могу читать.

Результат всего этого: если бы не было на свете истории, моей жены, всех вас и вина, я, право, не дал бы копейки за жизнь. Я люблю жизнь только за это. Прощай. Журнал не состоялся. Какой же я романтик? Прощай еще раз. Крепко жму тебе руку. Кланяйся Сатину.

ße, но я, впрочем, не в тех границах употребил это слово, в которых принял Гр<ановский>. Дело в том, что он нашел занятие вполне поглощающее, единое, сообразнейшее душе, и глубоко, отчетливо, прекрасно идет по этой дороге. Что касается до обвинения в романтизме — primo[221] это не обвинение, a secundo[222] повтори сам, что ты пишешь о Фролове. Что за дело, как и почему такие-то элементы взошли в жизнь: речь идет о том, каким человек есть и побеждено ли им внешнее.

— а между тем деньги по ним ты выписывал, так что их немного остается. Между тем он не имеет веры в m-me и еще менее в ее наследников — достань расписку и пришли ее, или по крайней мере чтоб она была у тебя.

Прощайте.

Я письмо считаю двуместным и потому особо еще и не пишу к тебе, Ритер. Возвращайтесь скорее, грустно бывает и скучно по вас — невероятно скучно.

10.

Друзья! Вот и другая Наташа явилась на свет, новая, хорошая, с такими большими глазами, с таким чудесным лбом, точно у отца, пусть и во всем будет похожа более на него, нежели на меня, пусть чувство не перевешивает рассудок, а то неловко жить на свете. Хорошо, друзья, нам, хорошо так, что иногда становится и совестно и страшно... но вряд можно ли забыться в своем семейном счастье, дети — разве это не живые струны, связывающие с общим?.. Прощайте, обнимаю вас, Наташа плачет.

Примечания

«Я спокойно ожидаю другой» (стр. 221, строка 23), хранится в ЛБ, вторая половина, со слов: «такой же минуты» и до конца — хранится в ЦГАЛИ — РМ, 1891, № 7, стр. 21—26; письмо Т. Н. Грановского — в кн.: М. О. Гершензон. История молодой России. М., 1908, стр. 229—231; продолжение письма Герцена со слов: «Может я и в самом деле...» (стр. 222, строка 13) до слов: «побеждено ли им внешнее» (стр. 222, строка 21) — Л «Алексей Алексеевич просил» (стр. 222, строка 22) до конца и приписка Н. А. Герцен впервые публикуются в настоящем издании.

Комментируемое письмо содержит ценный материал для понимания философских взглядов Герцена в процессе его работы над «Письмами об изучении природы».

Первая часть письма во многом повторяет дневниковую запись Герцена от 16 декабря 1844 г. (II, 393—395). В письме, как и в дневнике, точно определяется один из основных принципов герценовской этики ‒ утверждение необходимости «одействотворения» заложенных в человеке возможностей как истинного призвания человека и пути к достижению полноты жизни и блаженства; в понятие «блаженства» Герцен включает «и общую деятельность, и блаженство знания так же, как блаженство дружбы, любви, семейных чувств...» (II, 394—395).

— признание первичности природы по отношению к сознанию. Герцен ясно видит один из глубочайших внутренних пороков гегелевской философии — невозможность научно обосновать переход логической идеи в свое «инобытие», т. е. в природу, и противопоставляет гегелевскому идеализму материалистический взгляд на сознание как на результат развития природы. Характерно, что Герцен стремится понять материю («вещество») как деятельное и изменяющееся начало (аналогичные мысли развиты им в третьем из «Писем об изучении природы»). Интересна также тенденция Герцена рассматривать природный процесс как единый процесс, грани и переходы в котором гибки и подвижны. Однако Огарев справедливо критиковал попытку различать органическую и неорганическую природу лишь по количественной стороне химических соединений (см. стр. 393). Ошибочное мнение о «двуначальности» химических соединений в неорганической природе и «многоначальности» их — в органической — высказано в третьем «Письме» Герцена об изучении природы (III, 156). В дальнейшем, очевидно, Герцен отказался от этого мнения — во всяком случае, уже в статье «Публичные чтения г-на профессора Рулье» оно отсутствует.

—31 (17—19) декабря 1844 г. (РМ, 1891, № 6, стр. 14—22, № 7, стр. 19—21; см. также публикацию: Огарев, II, 345—355).

На днях у меня родилась дочь. — Дочь Герцена Наталья родилась 13 декабря 1844 г.

...... — Гёте, «Фауст», часть I, сцена 4.

∞ дельнее писанного в прошлом... — По-видимому, Герцен сравнивает последнее письмо Огарева с письмом от 6—7 ноября 1844 г. (РМ 6, стр. 8—14).

.... — В письме от 25 (13) сентября 1844 г. Огарев писал Герцену о его работе «Дилетантизм в науке»: «Твоею статьей я очень доволен, я давно просил ее у тебя, и был бы еще довольнее, если б ты ее не так разбросал, а обделал бы последовательнее и не вмешивал бы слишком много фигурных выражений, сравнений и т. п., что иногда не объясняет мысли, а затмевает ее. Да потом, пожалуйста, поменьше греческих слов. Ведь, что хвастаешь? По-гречески ни гу-гу не знаешь: а нашему брату нельзя же держать при себе покойника Ивашковского; хорошо, что я обзавелся греческим лексиконом для справок, а то бы...» (РМ, 1891, № 6, стр. 5—6).

...<овского> не будет... — См. письма 188 и 217 и комментарий к ним.

...<ексея> Ал<ексеевича> вместо 10 т. возьму 5 т. — По поручению Огарева Герцен должен был взять в долг у А. А. Тучкова для организации нового журнала 10 тысяч руб. (см. , II, 340—345).

О Немврод<овых> будет no-писанному— Речь идет о Григории и Петре Немвродовых, внебрачных детях П. Б. Огарева и жены его крепостного скрипача и капельмейстера В. И. Немвродова. В письме от 6 ноября (24 октября) 1844 г. Н. П. Огарев просил Герцена поговорить с его побочными братьями и отклонить «их от вступления в университет, бог бо крепко ограничил их умственные способности; и посоветуй им идти в commis к хорошим купцам и помоги им искать места...» (РМ 6, стр. 9). Позднее, 29 (17) декабря того же года, Огарев писал Герцену: «Я не намерен ссужать их капиталом, пока они не раскусят образ торговли. Что же касается помещения их, если нужно 2 или 3 тысячи, я не прочь. Поговори, пожалуйста, с Ал<ексеем> Ал<ексеевичем> хорошенько об этом <...> не вижу causa sufficiens, чтобы сделать из них крезов, но в средствах сделаться <чем-нибудь> посредством собственного труда не откажу» (там же, стр. 21). Устроить братьев Немвродовых на службу удалось не сразу. В письме от 2 февраля 1845 г. Огарев еще раз обращается с просьбой к Герцену: «С братьями покончите же, пожалуйста. Полно им шляться» (РМ, 1891, № 7, стр. 34). О дальнейшей судьбе братьев Немвродовых см. «Звенья», кн. I, 1932, стр. 107—108.

Все, что ты пишешь о негации ∞ я не новое, а близко родное встретил в том, что ты пишешь. — Огарев писал о «негации» (отрицании) как о внутренней деятельной силе духа, которая заставляет человека не удовлетворяться «истинами эмпиризма», не останавливаться на знании частного, отдельного, влечет человека к «энциклопедизму в науке», к всестороннему познанию мира и полной «манифестации» своих духовных возможностей. Деятельное, движущее вперед отрицание — «всесильный дух движенья и созданья — глубоко противоположно отношению к жизни, воплощенному в образе Мефистофеля; Мефистофель — не сила, а бессилие духа» (, II, 347—348).

...«Логика все же абстрактна» ∞ этой-то высотою наджизненной она и ниже жизни. Прочти в моей IV — Речь идет о высказывании Огарева в письме от 29—31 (17—19) декабря 1844 г.: «... логика все же абстрактное, а не живое дело. Да кто же дал право вынуть мысль из мира, поставить особо, а потом строить прикладную логику, т. е. натурфилософию и философию истории? <...> Мысль с природой aus einem Guss. Дайте мне не прикладную, а конкретную науку» (РМ 6, стр. 17). Это же положение высказывалось Герценом в статье «Буддизм в науке» (II, 75).

...сказал я в новой статье. — Имеется в виду первое из «Писем об изучении природы» — «Эмпирия и идеализм» (ср. III, 100). 2 февраля 1845 г. Огарев отвечал Герцену: «С тех пор, как я писал к тебе, я еще несколько дней мучился сомнением, прав ли я в понятии отношения логики к натурфилософии, и был уже вполне убежден в истине, когда получил и с радостью прочел твой ответ. Да! Реальный мир предшествует логике, как природа предшествует человеку» (, II, 360).

... — Эту мысль Лейбница, высказанную в 71-м параграфе «Монадологии», Герцен приводит также в третьем из «Писем об изучении природы» (III, 155).

..∞ боятся сенсуализма образов и мыслей. — Огарев писал: «Зачем бояться представлений?.. В области сознания мысль только тогда и жива, когда она есть представление» (Огарев«Мишлетщина» и «вердеровщина» — от фамилий немецких философов-гегельянцев Карла Людвига Михелета и Карла Вердера.

... — Вероятно, имеется в виду студент Московского университета Иван Васильевич Павлов, с которым Герцен познакомился, посещая курс лекций по анатомии И. Т. Глебова.

...прочтенное мною в Либихе... — 29 октября 1844 г. Герцен записал в дневнике: «Читал Либиха органическую химию — много хорошего, но много и гипотетического» (II, 387). Книга Либиха «Письма о химии» вышла в свет в 1844 г.

.... — Огарев высказал мнение, что неорганическая природа является такой ступенью природного процесса, на которой «первоматерия» доходит до качественных различий в самой себе, т. е. до химического многообразия. В органической природе «движение вещества» поднимается на более высокую ступень, характеризующуюся возникновением «жизненной силы»; при этом низшие моменты (химические процессы) не исчезают в организме, а сохраняются как таковые в его отдельных частях (Огарев, II, 352‒354).

...— В дневниковой записи от 16 декабря 1844 г. Герцен упоминает о взглядах студента И. В. Павлова, согласно которым «всемирный процесс» является «химизмом»; «двуначальный» химизм характеризует природу неорганическую, «многоначальный» — органическую (II, 396). По-видимому, именно эти мысли И. В. Павлова изложены Герценом в комментируемом письме. Огарев не согласился с ними. «Пожалуй, не дели химии на орудную и неорудную, — писал он Герцену 9 февраля. — Я тоже не вижу надобности делить природы. Но будто только 2 начальные сочетания составляют неорганические тела? Кажется, ты ошибаешься. Но если принять какие-нибудь периоды в истории природы, то, разумеется, начало субъективного мира — начало нового периода» (Огарев, II, 365).

«Мысль — секреция мозга»... — Очевидно, имеется в виду известное положение французского врача и философа Кабаниса, высказанное им в книге «Rapports du physique et du moral de l'homme» («Отношения между физической и нравственной природой человека»). Кабанис утверждал (ч. I названной книги, мемуар 2-й), что головной мозг следует рассматривать как отдельный орган, предназначенный специально для производства мысли, подобно тому, как желудок и кишки совершают пищеварение, печень вырабатывает желчь, слюнные железы выделяют слюну.

...повтори сам, что ты пишешь о Фролове— Речь идет о следующих строках из письма Огарева от 29—31 (17—19) декабря 1844 г.: «Один из самых сильных людей, один из самых близких мне по духу и по душе — Фролов, а иногда и этой силе непереступимая граница. Есть у нас спорные пункты. У него близкое существо на том свете. Случай, несчастье, оскорбление природою святыни душевной заставляет искать jenseits (потустороннего)» (Огарев, II, 347).

— Простите (франц. pardonnez).

—10 февраля (21—29 января) 1845 г. — РМ, 1891, № 7, стр. 26—36.

[212] своего рода (лат.). — Ред.