Герцен А. И. - Кетчеру Н. Х., 22 - 25 ноября 1835 г.

48. Н. Х. КЕТЧЕРУ

22—25 ноября 1835 г. Вятка.

Вопрос начинает разрешаться: ехать, а не служить. Я многое узнал практически — я служу в самом деле. «Не служить» сказал я не потому, чтоб я не мог служить; я выучился быть подчиненным, я принес огромную жертву обстоятельствам и вопросу. Повиновение, покорность и исполнение — более ничего, но внутри кричит голос: «Ты утратишь свою душу», и я содрогнулся. Несчастия, горести, весь этот гнет — ничего перед службой. Стыд тому, кого душа устрашится несчастий, сладки и они; ты говаривал, что в них своя поэзия, — и прав. Бывают минуты, в которые досада берет верх, в которые не можешь плюнуть в глаза обстоятельствам и отвернуться от них. Но зато другие минуты восторга, сливаясь с перенесенными бедствиями, влекут в тот мир фантазии, где широко и разгульно мечтам, где воля полная страстям. Как часто одно воспоминание вас, друзья мои, достаточно, чтоб возвратить покой душе.

Из всех писем — одно заключение: ссылка хуже тюрьмы; это очень справедливо; какая-то ничтожность, земляность покрыла мою душу здесь. Для занятий почти нет времени: целое утро в канцелярии, а после обеда по большей части пропадает: les devoirs de la société[55] маленького города обязывают всякого делать глупости. Сначала я развратничал, но остановился, вспомнил, что я обязан беречь свою душу для других ощущений, и еще более увидел пустоту этих ложных, искусственных чувств, стремясь к настоящим.

Приезд сюда Витберга есть для меня вещь важная, он понимает всякий восторг, ценит всякое чувство, он артист в душе, артист не zum Zeitvertreib[56], а потому, что он не мог бы быть не артистом. В его голове родилась мысль высокая — сбыточная или нет, что за дело. Мысль эта обвила все его существование, была сердцем его жизни — и не удалась. Пусть другие назовут его сумасшедшим — я думаю, что он великий человек среди мелочного времени.

Состояние О<гарева> худо, и очень; я, по крайней мере когда отделался по службе, волен. Но этот маленький, беспрерывный гнет дома страшен. Его я хотел бы видеть более всего на свете, ибо все-таки люблю его более всего, люблю просто как его, со всеми недостатками; в его душе нет уголка, где бы не была симпатия с моей душой; мы сделаны из одной массы, но в разных формах, с разной кристаллизациею.

Но как бы то ни было, ты имеешь право спросить: что же я делаю? Единственная польза, которую я приобрел, — что ближе узнал некоторые части законоведения и самую Русь. Опыт — дело важное, ежели писанного не вырубишь топором, то полученного опытом не выжжешь огнем.

Письмо от путешественника сделало на меня большое влияние. Я вам повторял много раз, что 1834 год окончил наши Lehrjahre[57], вот и новое подтверждение — это влечение, немое и болезненное, не к мечте, а к чему-то существующему, эта потребность любви, громко кричащая из глубины души, весьма важна. Да, они кончены, времена безотчетной мечты и юношества! Но der Bestandteil[58] нашего бытия остался цел и невредим. Любовь — высокое слово, гармония создания требует ее, без нее нет жизни и быть не может. Да ведь и ты влюблен, — что ж тут толковать.

Одна лишь я любови трушу,

(а признаюсь, здесь есть одна дама — умна, красавица, прелесть, образованна и... у ней муж старик и <у>того старика нога болит)

А как не полюбить буфетчика Петрушу?

Ну, прощай, друг; по обыкновению, я кончил глупостью — нельзя же переродиться. Моисей в Москве ли? Пожми его руку. Что счастливец путешественник, пишет ли? Где он? Скоро тебе случай будет писать ко мне с Эрном; познакомься с ним; он был бы человек славный, ежели бы образование — с ним буду писать еще и, может, что-либо умнее, dans le cas[59] ежели сам поумнею. Прощай же, доставь, как хочешь, письма.

А. Герцен.

1835. Ноября 22. Вятка.

Николеньке хотел писать, да опоздал, буду писать с Эрном.

25 нояб<ря>.

Кланяйся Пассекам. Я получил их письма.

Примечания

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано (с купюрами) в статье П. В. Анненкова «Идеалисты тридцатых годов» — BE, 1883, № 3, стр. 128 — 129. Полностью:  I, 205 — 207.

 — Комментируя письмо Герцена к своей статье «Идеалисты тридцатых годов», Анненков писал: «Некоторая туманность и спутанность его начала объясняется, по нашему мнению, осторожностью в виду тогдашнего состояния провинциальной почты и ненадежностью даже так называемых верных противоречиями их вкусам, Н. И. Сазонов, пророчил Герцену, что из него выйдет лихой чиновник, но пророчество не сбылось. Вопрос разрешился очень просто: по распоряжению ближайшего начальства, Герцен принужден был отдаться тому роду кажущихся занятий, которые гр. Л. Н. Толстой так метко называет “обязательной праздностью”...» (BE, 1883, № 3, стр. 129 — 130). Этот вопрос ставился Герценом также в письме 40.

В его голове родилась мысль высокая... — Проект храма Христа Спасителя на Воробьевых горах в Москве.

Состояние О<гарева> худо, и очень... — Герцен пишет под впечатлением письма Огарева от 29 августа 1835 г., в котором он жаловался на свое невыносимое положение в доме отца (Огарев, II, стр. 272 — 274).

Письмо от путешественника... — Письмо Н. И. Сазонова, путешествовавшего в то время по Франции и Италии, остается неизвестным.

~ А как не полюбить буфетчика Петрушу? — Неточная цитата из комедии Грибоедова «Горе от ума» (действие II, явление 14, реплика Лизы).

... есть одна дама... — П. П. Медведева.

— Г. К. Эрн приехал в Москву с матерью и сестрой Машей 20 декабря 1835 г.

Николеньке... — Кого имеет здесь в виду Герцен — неясно. Среди его друзей было четыре Николая: Огарев, Сатин, Сазонов и Кетчер. Возможно, что речь идет о Сатине, письмо к которому Герцен намерен был переслать через Кетчера (единственного из четырех Николаев находившегося в Москве) — ср. заключительные строки письма к Кетчеру от 22 января 1836 г. (№ 55). Не исключена также возможность, что «Николенькой» Герцен называет здесь Огарева, письмо к которому также могло быть переслано через Кетчера (см. письма 55 и 121).

Я получил их письма. — Письма эти не сохранились.

[55] светские обязанности (франц.)