65. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
21—26 мая 1836 г. Вятка.
21 мая 1836.
Милый друг мой, Наташа, твои письма от 28 апреля, наконец, я получил. Ты, кажется, желаешь, чтоб я писал к княгине, — и по нынешней почте пошлю ей просвиру и преглупое письмо.
я видел тебя так живо, так хорошо; это было у нас, мы сидели вдвоем; право, в тебе что-то более земного, просветленное, небесное, и ты улыбалась мне; я взял твои обе руки и устами прильнул к твоим устам. Поцелуй долгий, долгий... ну, вообрази сама, описать этого нельзя. Только сон все еще живо предо мною. — Гордая мысль вдруг овладела сегодня мною, когда я перечитывал письмо твое; мне казалось, что я достоин вполне этой высокой, святой любви, с которою ты навсегда безусловно отдалась мне, ибо я чувствовал в себе силу сделать тебя счастливою, чувствовал, что моя пламенная, восторженная душа одна может тебе открыть всю сладость жизни и полной симпатии, думал потому, что рядом ставил с тобою свою душу, — и ужаснулся своей гордости. Ты и я. Какая необъятная разница. Небо и земля, чистый огонь жертвенника господня и раздирающий огонь пожара. Наташа, я молюсь на тебя; никогда, клянусь тебе, никогда я не мог бы возвыситься до твоей высоты. Никогда. Я могу быть тверже, сильнее тебя; но выше никогда. Твоя душа — душа ангела, она не испытала ничего; благословляю твое странное воспитание; ты развилась сама; чем менее опыта, тем чище осталась душа, тем менее в ней земли. А я — в 24 года испытавший всё злое и доброе; моя юная душа вся в рубцах; горький опыт положил в мою душу основу жгучей иронии, я состарелся жизнию, я даже запятнал свою совесть, и ежели бы в самую критическую эпоху моей жизни — 9 апреля 1835 — не слетела с неба откровением, так сказать, любовь, я погиб бы в нравственном отношении. Конечно, я не остался бы сложа руки — этому залог жажда славы — но мое моральное бытие исчезло бы, и все носило бы отпечаток чисто земного. — В последнем письме твоем лучшее доказательство. Говоря об них, ты не токмо прощаешь им все неприятности, которых ты ежедневная жертва, но еще молишься об них — это ты. Я не могу сего сделать.
24 мая.
Сейчас возвратился я с Великой реки и устал ужасно. Но слова два скажу с тобою, ангел мой, прежде нежели лягу спать. Торжественность этого национального праздника удивительна. Я приехал туда ночью, часа в два, но толпы народа уже не спали; везде шум, крик; тут ряд телег делает настоящую крепость, и за ним тысячи мужиков, толпы нищих, уродов, толпы черемис, вотяков, чувашей с их странным, пестрым костюмом, сих наречием. Разумеется, я спать не лег, а бросился в это море людей. Часовня, где образ стоит под крутой горою... Но нет, не хочу в твоем письме писать об этом, возьми папенькино письмо через Егора Ивановича — там найдешь все это. К тебе — об любви, об любви, которою так полна душа моя. — Я, как ребенок, обрадовался, увидев твоей рукою писанные немецкие слова. О ангел мой, как ты кротко исполняешь мои желания, как совершенно отдала ты мне свою волю. Но должен ли я принять на себя так много, я, земной, — вести тебя, чистую, святую, — должен, ибо твоя любовь очистит меня, ибо и я отдаюсь тебе совсем. — Много надежд дал я тебе в прошлом письме, уже половина их утрачена; опять разлука увеличилась; что делать, всю надежду на бога. Может, это наказание мне за о котором я не говорил тебе. Но за что же и ты страдаешь от разлуки?.. Страдай, ангел мой, страдание твое искупит пятно.
Наташа, при сем письмо к Emilie, доставь ей. В выписанном тобою месте из письма С<атина> я не вижу того пылкого чувства, которое ты видишь в них. Его выражения слишком узорчаты... так ли выражается любовь? Возьми все мои записки, там не найдешь натяжки.
Прочти записку к Emilie, более я не писал к ней, потому что мне жаль терзать ее душу.
А. Герцен.
26 мая.
На обороте: Наташе.
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано: РМ, 1893, № 6, стр. 28 — 30. На автографе помета Герцена: «72».
— 28 апреля 1836 г. — Изд. Павл., стр. 84 — 87.
Ты, кажется, желаешь, чтоб я писал к княгине ~ преглупое письмо. — Отклик на строки о княгине М. А. Хованской в письме Натальи Александровны: «Вчера я говорила о тебе с к<нягиней>. Она сердится, что ты не вспомнишь о ней, даже не припишешь никогда почтения. „Он воображает что ему никто по нужен”, — прибавила она. Я думаю, это можно сделать... впрочем, как ты думаешь <...> Да надо тебе помириться с княгинею, а то она говорит, что, когда ты возвратишься, она не будет позволять быть нам вместе, уверившись, что ты непременно должен сделаться хуже, живши на воле, за глазами» (Изд. Павл., стр. 86). «Преглупое письмо», как и остальные письма Герцена к М. А. Хованской, остается неизвестным. 10 июня Наталья Александровна извещала Герцена. «Твое письмо и просвиру к<нягиня> получила еще в Москве и чрезвычайно была довольна Ну, теперь, мне кажется, вы немножко помирились. Впрочем, она заметила, что „ты, плутяга, знаешь с чем к кому подъехать”. Но это почти необходимо было: она очень сердилась на тебя, а вперед это могло бы послужить большим препятствием нам видеться» (там же, стр. 99).
— «... разве ты навсегда приедешь сюда? Эта мысль расстроила целый храм, созданный из счастливых мечтаний. Навсегда ль, навсегда ль ты взойдешь, мое солнце, или лишь сегреешь мою душу и закатишься опять в синюю даль?..» (там же, стр. 85). На следующий день она приписала: «Вчера не могла я писать более. Так всегда лишаюсь я всех способностей при посещении мрачной мысли о новой разлуке, — все отпадет от сердца, все — туман кругом, снег ляжет на душу, и одна молитва, одна вера может только утешить меня в эти грустные минуты...» (там же).
Сейчас возвратился я с Великой реки... — Ежегодно 23 мая на Великой реке близ Вятки торжественно отмечался праздник «чудотворной иконы» Николая Хлыновского. Подробное описание этого «дикого зрелища» см. во второй части «Былого и дум» (VIII, 291 — 292).
... при сем письмо к Emilie... — Письмо к Э. М. Аксберг неизвестно. 26 апреля Н. А. Захарьина писала Герцену о ней: «Она велела сказать тебе, чтоб ты забыл ее, забыл ее несчастье и не писал бы к ней, потому что слово „счастье” для нее теперь непонятный, пустой звук. Она также к тебе не будет писать, „чтобы не затуманить его ясного неба”, — говорит она. Свой язык теперь ей непонятен, в нем каждое слово звучит любовью, счастьем, а это ей так же далеко, так же незнакомо, как занебесье. „Избави бог, но ежели, когда он научится говорить понятным мне языком, тогда пусть напишет, я отвечу ему”, — сказала она мне <...> Пиши к ней, Александр, я прошу тебя, мой друг, твои письма, я знаю, приносят ей утешение» (Изд. Павл., стр. 86). 8 июня Н. А. Захарьина сообщала Герцену: «К Kmilie отослала твое письмо. Чье страданье не умалится от вдохновенных, от святых слов твоих?» (там же, стр. 101).
В выписанном тобою месте из письма С<атина> я не вижу того пылкого — В своем письмо Н. А. Захарьина писала о Сатине: «Ужели он не любил ее, когда писал к ней из Симбирска?» и приводила следующий отрывок из письма Сатина к Э. М. Аксберг: «Тотчас же но прибытии в Симбирск я спешу написать тебе, мой ангел, моя подруга. Никогда я не был столь одинок, как здесь; никогда я не испытывал такой потребности знать, что существует душа, находящаяся в гармонии с моей и образующая, так сказать, вторую половину моего я <...> и однако, я еще не уверен, что обладаю этой дорогой половиной, столь необходимой для того, чтобы быть целым существом; однако полуподозрения гложут иногда мою душу... и это смешаное чувство мучительно для меня» (перевод с французского, Изд. Павл.,
19 мая 1836 г. Э. М. Аксберг писала Н. А. Захарьиной: «Да почему ты так уверяешь Александра в любви моей к N. <Н. М. Сатину), а N. ко мне, неужели он но верит; быть может, что N. притворяется, но я люблю, и чем, кажется, нельзя обманываться, и что он меня некогда любил, то видно из его писем — не правда ли, что я не мечтаю» (ЛБ).
— 5 июня 1836 г. — Изд. Павл., — 99.