66. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
11—17 июня 1836 г. Вятка.
11 июня 1836. Вятка.
Ангел мой Наташа! Давно нет писем от тебя, и я грустен. Исчезла надежда[67] скорого свиданья, больно, очень больно. Как дерево каждым листом тянется к солнцу, протягивает ему свои ветви, глохнет без него, бледнеет, теряет свой зеленый цвет — цвет надежды, так душа моя делается от удаления надежды на скорое возвращение. О Наташа, Наташа! Неужели этот свирепый, неумолимый рок, который доселе управлял мною, требует таких жертв для исполнения своих судеб? Нет, тобою я не пожертвую ему, может ли быть чувство святее, чище, благословеннее им, как наша любовь... Какая глупая мечта: ежели б возможность была тебе быть в Вятке. Ну, я не знаю как, вдруг бы здесь открылись мощи и претолстая княгиня вздумала бы помолиться о продлении жизни на 88 году — и ты с нею. Или... ты бы жила у нас в Москве (разумеется, после смерти княг<ини>) и приехала бы с маменькой сюда на месяц. О, тогда я первый дам подписку, что и в Вятке — рай.
Я редко занимаюсь от всей души. Найдет иногда минута, день, когда я много думаю и пишу, потом опять действительная жизнь и пустая. Утро всякого дня гибнет или в канцелярии, или у губернатора. (Чести много, а пользы мало, ибо представление не сделано.) Для того чтоб убить после-обеда, также все меры взяты; я сделался страстный охотник до верховой езды, часу в шестом — на коня и еду себе за несколько верст, куда глаза глядят. В верховой езде удивительное наслаждение, какая-то сила сознается в человеке, когда он обуздывает этого большого зверя и заставляет его исполнять желание свое, даже каприз. Когда же в туманный, сырой день я выезжаю далеко от города, а синяя даль останавливает взор, тогда я опускаю поводья; лошадь идет шагом, и мечты толпами вертятся, и вдруг глубокий вздох, и я, пришпорив лошадь, пускаюсь во весь карьер. Далее, приехав домой, усталый, я либо куда-нибудь пить шампанское, либо спать — и день прожит, и я с восторгом вижу, что днем ближе свидание с моей Наташей.
Вчера весь вечер перечитывал твои <письм>а. Какая прелестная поэма любви и как <...>[68] развивается эта страсть, которая теперь совсем захватила всю душу твою. О, как счастлив я и не должен ли гордиться, что любим такою душою? Сначала любовь твоя прячется за дружбу, брат везде, потом ты ставишь дружбу наравне с любовью, потом слово дружба и брат совсем исчезает, я для тебя твой Александр, — любовь выше дружбы, ты хочешь потонуть во мне, ты хочешь быть звездочкою (это писано было в декабре 1835), коей свет поглощается солнцем. О ангел мой, целую тебя, целую, целую. И чтоб я смел роптать на судьбу, я счастливец... После этого чтения я лег спать, и вот мой сон. Вижу я, что я приехал в Москву. Бегу к тебе; говорят, ты спишь; вхожу в горницу, и ты на постели спишь; я стал тихо на колени перед тобою и, сложив крестом руки, смотрел на небесные черты твои. Ты проснулась, улыбка показалась на твоем лице, и ты отвернулась, думая, что видишь меня во сне. Тут я бросился в твои объятия... Судьба, зачем это сон? Зачем я именно тут проснулся?
17 июня 1836. Вятка.
Наташа, перекрестись, ангел мой, сегодня пошло мое представление в Петербург, и через месяц будет ответ. Может, отказ... но, может, и свобода, и твой Александр полетит, как стрела, в объятия своего ангела, своей Наташи. Получил вчера два письма твои. Нет меры тому блаженству, которое ты льешь на меня. Каждая строка заключает в себе счастие. И будто я заслужил это? — Ты пишешь, что я буду сердиться за то, что не писала к Полине. — Да разве я требую рабской покорности; сколько раз я еще прежде писал тебе: будь самобытна, мы равны. Зачем же тебе быть рабою моей; нет, мне понравилось твое ослушание. Но не забывай этого существа, оно несчастно и высоко.
— вздор. — В Загорье необходимо приеду. Ах, ежели бы я возвратился в августе и в день твоего ангела прижал бы тебя со всем бешенством любви к моей груди. Ежели бы..! Люди, люди, не мешайте этому огню, он выше вас...
Я не забыл, как мы были в соборе с Пассеками — нет, не чужая и тогда мне была ты, мы только тогда не понимали, что нас так тесно связывает. — По-немецки занимайся одна. — Твое положение грустно; но переноси его, в нем развилась та прелестная душа в тебе, пред которою я повергаюсь на колени, которой я молюсь. — На Алексея Александровича надеяться нечего, я разлюбил его холодный ум; но попробуй, скажи, чтоб Е<гор> И<ванович> написал ему... Напрасно ищешь, ангел мой, предчувствия в папеньки; я улыбнулся, читая это; нет, это происходит от страсти читать морали. Статьи своей по почте не пошлю, жди оказии или, лучше, жди меня самого со статьями. Все, что только льется теперь с пера моего, — все согрето любовью, везде ты, как идеал изящного, святого, видна.
Прощай, моя Дева; усталый Пилигрим придет же из обетованной земли на родину, из земли страданий Христа, с маслиною примирения в руках, придет к своей Деве и будет вполне счастлив, и благословит удел смертного на земле. Целую тебя еще... и еще.
Твой Александр.
Полина кланяется, я ей перевел писанное тобою.
Наташе.
Примечания
Печатается по автографу (ЛБ). РМ, 1893, № 7, стр. 4 — 7. На автографе пометы Герцена: «75» и Н. А. Захарьиной: «28 июня. Вечер». Приписка от 17 июня сделана на отдельном листе.
Приписка от 17 июня — ответ на письма Н. А. Захарьиной от 8 — 26 и 18 — 24 мая 1836 г. (Изд. Павл., стр. 89 — 92 и 93 — 95).
— Герцен имеет в виду письма Натальи Александровны от 24 — 25 ноября и 16 — 21 декабря 1835 г. (Изд. Павл., стр. 45 — 46 и 50 — 52).
... пошло мое представление в Петербург... — 16 июня 1836 г. вятский гражданский губернатор К. Я. Тюфяев подписал донесение на имя министра внутренних дел, в котором отмечалось «похвальное поведение» Герцена и содержалось ходатайство о разрешении Герцену служить «в Москве, где ближайшие его родственники, поруча его особенному их надзору, или в Санкт-Петербурге, где, при его образованности, он особенно может быть полезен и будет на виду у высшего правительства» I, 284 — 285). По всей вероятности, это ходатайство было вызвано обращением к Тюфяеву влиятельных знакомых И. А. Яковлева.
... не писала к Полине. — См. просьбу Герцена об этом в письме от 27 — 29 апреля и ответ на нее Натальи Александровны от 24 мая стр. 95).
... ты мне пишешь о моих прежних письмах ~ И даже то же самое замечание... — 13 мая Наталья Александровна писала Герцену: «Ты был всегда единственным жителем того мира, о котором самая мечта была для меня наслаждением <...> С первою запиской твоей из Крутиц вдруг приподнялось покрывало с души, и уже потом с каждою строкой редел туман, свет становился ярче, обширнее, и там, где занималась только заря, теперь горит пламенное солнце, и горит так ярко, так огромно, как в самом небе» (там же, стр. 91).
— Отклик на упоминание в письме Натальи Александровны от 11 мая о посещении Успенского собора в Кремле: «Я думаю, ты помнишь, как мы, сочетанные на небе, но еще чужие на земле, были там вместе?» (там же, стр. 90).
По-немецки занимайся одна. — 8 мая Наталья Александровна с огорчением сообщала Герцену: «... Мне так приятно было исполнить твое желание выучиться по-немецки; имея случай, я твердо решилась достигнуть этого и так горячо принялась, что m-me Maltey не могла надивиться. Две недели прошли для меня, как два дня; я была довольна собой. Теперь она уехала от нас. Вдруг все кончилось: все средства отняты, — не большая ли это неприятность?» (там же, стр. 89).
На Алексея Александровича надеяться нечего... — Н. А. Захарьина сообщала 18 мая Герцену о безотрадном положении ее младшего брата Петра: «Живет в Шацке у какого-то купца и ходит в уездное училище. Мальчик с способностями, немного моложе меня, и какое поприще предстоит ему? Нет человека, от которого бы можно было ждать помощи <...> Написать Алек<сею> Алек<сандровичу>, ему все равно, ему не больно, что родной брат его останется мужиком или нищим, и слова мои не будут иметь ни малейшего успеха; это странный человек» (там же, стр. 94).
Напрасно ищешь, ангел мой, предчувствия в моралях папеньки... — Наталья Александровна писала Герцену 18 мая 1836 г.: «Сегодня был у нас папенька; удивительно, Александр, будто сердце его предчувствует, что твое существование должно соединиться с моим. Каждый раз, как видит меня, делает наставления, как приготовляться быть хорошею женой, потом, как угождать мужу, повиноваться и пр.» (там же, стр. 93).
Усталый Пилигрим придет же из обетованной земли на родину ~ и благословит удел смертного на земле. — Отклик на следующие строки Н. А. Захарьиной от 21 мая, в ответ на письмо Герцена от 12 мая: «Итак, мой пилигрим, мой милый странник, ни посол божий, ни небесное питье не утолили твоей жажды видеть твою деву. О, верь же, и дева твоя не променяет земного страдания с тобою на небесное одинокое блаженство» (там же, стр. 94 — 95).
— 10 июля 1836 г. — Изд. Павл., стр. 107 — 111.
[67] Позднейшее примечание Герцена:
— Ред.