71. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
14—19 августа 1836 г. Вятка.
14 августа 1836.
Ангел мой, божество Наташа, ты ведь моя твердая Дева, и потому я не боюсь объявить тебе, что наша разлука продолжится еще долго. Ответ пришел и отрезал надежды и мечты на скорое свидание, и это письмо придет к тебе 26 августа вместо меня! Будь же тверда, Наташа! В самой любви, в полной, сильной любви моей найди себе утешение, будь самоотверженна для того, чтоб после полной чашей пить блаженство. Может, еще целый год, много времени, но провидение знает цель... Слезы твои омочат эти строки... О Наташа! Для Александра будь тверда, не прибавляй тягости его кресту. Я буду к тебе писать очень часто, очень много — вот одно возможное вознаграждение. О твоем путешествии в Киев и не думай, а, может, я сыщу со временем иное средство. Оставим это, береги себя, будь тверда; не счастье обыкновенное предстоит нам, я вперед тебе пророчил. — Я получил два письма твоих. О, нет, нет, ничего не прибавила тебе моя мечта, нет, ты превзошла всякую мечту, и что могла бы придать небесному творению земная фантазия? Эти письма окрепили снова мою душу, достаточно одной строки от тебя, чтоб врачевать все раны моего сердца. Быть так любиму, как я, и сметь роптать — это было бы святотатство. Ты пишешь: «Отчего же мы лишены всего? — Потому, что мы даны друг другу». Помни же, это твои слова, пусть они тебе служат таким же утешением, как мне. «Где ж та душа, которой поклоняется Александр?» О боже! во всяком слове, даже и звуках грусти, в изнеможении, везде ярко видна эта душа. Молюсь тебе, ангел божий, посланница неба. — Но только одно: оставь мысль идти в Вятку, это решительно невозможно — и приказываю оставить ее. Ты говоришь, чтоб я твердо принял отказ, — я исполнил это — как мраморный обелиск, окреп я, и град, разбиваясь об него, не делает трещины; исполни же и ты свое обещание, будь и ты покойна насколько можно. — Пиши чаще, чаще! А я проведу этот год совсем иначе: буду много заниматься, буду беспрерывно сидеть дома, и, как прежних лет отшельники проводили время в молитве к богородице, я буду проводить время в молитве к тебе... Год лишения, год траура души можно легко бросить злому гению за одну минуту блаженства, а оно настанет для нас...
Теперь буду хлопотать о твоем портрете — он делается мне необходимым образом, перед которым я буду изливать и свою любовь, и свои несчастия.
16 августа.
Итак, твоя любовь простила мой черный, гнусный поступок — тем лучше. Я это прощение принимаю не как заслуженное, а как дар твоей любви, как раскаявшийся преступник принимает милосердие Христа. «Спаси ее!» — говоришь ты; все делаю я для этого, но доселе больших успехов нет. Ей надобно ехать — но нет средств. Худо, очень худо — но с моей стороны все будет сделано. Впрочем, не слишком ли торопливо, ангел мой, ты простила меня?.. Все подробности, которые тебе неизвестны, все против меня. Но ты совершенно права, что вперед ничего подобного не случится.
От Emilie получил письмо; та же искренняя, теплая дружба и та же грусть, раздирающая душу, — я буду ей писать с будущею почтой. Как она убита горем. А мы, разлученные только материально, мы, слитые в одно за 1000 верст, мы сетуем. О боже, чего нельзя перенести за твою любовь? «Мы даны друг другу», — повторяю: будь же тверда, береги себя для твоего Александра, которого вся жизнь, все чувства, все мысли в тебе, Наташа.
— с корнем вон, эта мысль заставила меня ужаснуться, она велика, прелестна, но несбыточна, и потому я требую в твоем следующем письме полное отречение от нее. Ты отдала свою судьбу в мои руки — итак, предоставь же мне печься о нашем соединении, я не останусь сложа руки...
Пиши же, ангел, пиши более. Твое письмо — это роса; оно окропляет святой водой, дыханьем неба мою земную душу.
Еще целую. Еще.
Александр.
17 августа.
<апеньке> о портрете твоем; ежели он догадается причину, тем лучше; ну что, ежели бы ты вдруг высказала всё княгине; ведь есть же, может, хоть уголок у нее в сердце, где еще осталось человеческое чувство... ты можешь говорить и за меня все, что хочешь, ибо ты будешь говорить так, как я; твоя душа — часть моей. Даже нельзя ли преклонить на нашу сторону гнусную Марью Степановну — это для нее будет большое счастие, — первый раз после своего звенигородского бракосочетания и разорения Звенигорода Наполеоном она замешается в дело святое, а употребить ее как орудие — что за беда? Ее убедить легко; обещай именем моим подарки, деньги, что хочешь, я свято выполню. Пожалуй, буду сам к ней писать, сам обещать — но смотри, поступай осторожно и пуще не вздумай поверить, что она действует из участья; нет, употреби ее как стропилы, как доску, брошенную через грязь...
19 августа.
Пора, душа моя, посылать на почту. Ты получишь от Егора Иванов<ича> посланные мною книги — «Notre Dame de Paris» — это тебе мой подарок; сверх того, я жду случая или того, чтоб наши узнали, тогда я пришлю тебе кольцо, которое давно уже назначил...
В твои именины я выпью целую стопу, целую шайку шампанского! Ах, кабы у меня был твой портрет, я бы мог целовать его, я бы мог остановить на нем взор и часы целые смотреть на него. Нет, материальный знак не излишен, нет, нет, твой портрет, ради бога.
<ведевой>, которая все-таки, как клеймо каторжного, пятнает меня? Она прекрасно рисует, и я просил ее для тебя нарисовать мой портрет, она обещалась это сделать тайно от мужа, я благодарил ее запиской, она отвечала на нее — благородный человек остановил бы ее; мой пылкий, сумасбродный характер унес меня за все пределы. А теперь — она очень видит, что я не люблю ее, и должна довольствоваться дружбой, состраданием... Фу, какой скаредный поступок с моей стороны.
Прощай, моя Наташа, моя жизнь, целую тебя, твои руки. О боже, когда же! Когда же?.. Полина в восторге, что ты не забываешь ее; она тебе кланяется от всей души, как германка.
Прощай же, наконец... Душно!!
На обороте: Наташе.
Примечания
Печатается по автографу Впервые опубликовано: РМ, 1893, № 11, стр. 1 — 4. На автографе пометы Герцена: «85» и Н. А. Захарьиной. «30 августа». Приписка от 17 — 19 августа написана на отдельном листе.
Ответ на письма Н. А. Захарьиной от 28 июня — 10 июля и 12 — 16 июля 1836 г. (Изд. Павл., — 111 и 112 — 115).
Ответ пришел и отрезал надежды... — В ответ на представление вятского гражданского губернатора от 16 июня 1836 г. (см. выше комментарий к письму 66), шеф жандармов А. X. Бенкендорф, которому представление было передано министром внутренних дел, известил 20 июля Тюфяева, что его просьба удовлетворена быть не может, «во-первых, потому, что причиною высылки Герцена из Москвы был обнаруженный им и письмах непозволительный образ мыслей, в котором он в столь короткое время исправиться не мог; и, во-вторых, потому, что прощение его было бы несправедливо в отношении прочих, по одному с Герценом делу подвергнутых наказанию и равное ним или даже и менее виновных» (Л I, 284-285).
— 26 августа — день именин Натальи Александровны. Ср. письмо Герцена от 4 августа.
О твоем путешествии в Киев и не думай... — 28 июня Наталья Александровна писала Герцену: «Сама придумывала я, как бы очутиться мне в Вятке. Хочешь, я уверю к<нягиню>, что в сновидении мне велено идти в Киев, и непременно получу позволение и, разумеется, явлюсь к тебе, буду и в Киеве! Но подождем, что бог даст через месяц. Ах, что-то Он даст?!» (Изд. Павл., «Ты писал, что через месяц ждать ответа, — одна неделя уж осталась. О, ради бога, напиши мне тотчас и лети скорее сам. Покинь все, ангел мой, и лети ко мне, мой спаситель. Если же отказ, пиши и то скорее. Теплого времени уж немного остается, чтоб успеть мне придти к тебе до зимы; только бы взглянуть на тебя, только бы услышать твой голос, и я опять радостно буду переносить все <...> Повидавшись с тобой, я готова хоть на смерть» (там же, стр. 111).
О, нет, нет, ничего не прибавила тебе моя мечта... — Отклик на высказывание Натальи Александровны в письме от 6 июля: «Пусть тебе известно каждое состояние души моей, ангел мой, пусть ты видишь, что я не так высока, не так небесна, как воображаешь ты, и пусть ты любишь Наташу — существо слабое, жалкое, а не ту мечту, которая восхищает тебя...» (там же, стр. 110).
... твоя любовь простила мой черный, гнусный поступок... — 12 июля Наталья Александровна писала Герцену в ответ на его письмо от 19 июня — 1 июля: «Читая признание твое, ангел мой, я залилась слезами <...> Мне жаль тебя, Александр, горько, что в тебе не стало сил устоять против того стремления, которое вовлекло тебя в этот поступок. Но, ей-богу, я слишком постигаю весь ужас тогдашнего твоего положения, и этот холод, и эти оковы, и эти убийственные взоры на каждом шагу, и твою душу. Всею душой, всею любовью моею прощала тебя на каждом слове. Верь же, Александр, верь, милый мой, что, читая письмо, ни одна темная мысль о тебе не посетила души моей <...> Чего стоит твое раскаяние? О, ей-богу, оно выше твоей вины, а если разлука наша — наказание, то она давно, давно искупила пятно это в душе твоей, и ты прощен небесами;
<...> Теперь просьба о ней. Ежели ты не можешь прибавить ей счастья, не умножай горя ее, заставь ее разлюбить тебя незаметно ей самой и пуще всего при расставании не давай надежды: не то страдания ее будут тяжки и продолжительны. Кому бы я с такою уверенностью поручила спасение несчастной? Тебе же... Веришь ли, мой ангел, как покойна я, отдавая судьбу ее в твои руки. Старайся же всеми силами не принести ей собою ни малейшей неприятности. Ты сам говоришь, что уж она довольно несчастна и без новых ударов. Да поможет тебе бог спасти ее» (там же, стр. 112 — 113).
От Emilie получил письмо ~ я буду ей писать с будущею почтой. — Письмо Э. М. Аксберг и ответ Герцена неизвестны. 1 июля Наталья Александровна сообщала Герцену: «Получила письмо от Emilie (на твое еще нет ответа). Она, кажется, спокойнее, не видно того отчаяния, той боли, которой стоны выходили из души ее с каждым словом. О, сколько перестрадала душа моя, глядя на нее, и как перенесла она, и как еще может жить на свете! В ней много веры: она одна могла спасти ее. Она пишет: “Напиши твоему Александру, что я жду его. Я знаю, он принесет мне новую жизнь и вынесет мою Наташу из ада”» (там же, стр. 108 — 109).
— Характеристику компаньонки М. А. Хованской — М. С. Макашиной, «здоровой, краснощекой вдовы какого-то звенигородского чиновника, надменной своим „благородством” и асессорским чином покойника, сварливой и неугомонной женщины», и ее роли в преследованиях Н. А. Захарьиной — см. в части третьей «Былого и дум» — VIII, 317 — 323 и 358.
... я просил ее для тебя нарисовать мой портрет... — См. об этом подробно в «Былом и думах» (VIII, 338).
Ответ Н. А. Захарьиной от 31 августа — 7 сентября 1836 г. — стр. 130 — 135.