82. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
7 ноября 1836. Вятка
Третьего дня получил я, ангел мой, твои письма от 12 до 27 октября. Сколько радости, сколько успокоенья принесли мне они. Ты заметила грусть и черное моих последних писем — все отлетело, и моя душа тонула в любви, в восторге. И пуще всего благодарю тебя за полное описание 22 октября. Да, этот день пусть займет место между 9 апрелем и тем будущим, неизвестным. Прибавь еще тот день, когда судорожно и бешено и тебе писал о дружбе и о любви, когда, проведя несколько месяцев в чаду, я первый раз открыл свою душу после 9 апреля и нашел в ней любовь яркую, пламенную, — любовь, указавшую мне путь на небо, заменившую мне нравственность, совесть, пересоздавшую меня воспоминаньем 9 апреля и тем голосом ангела, который проникал так глубоко в мою измученную грудь — при получении писем от тебя. Наташа, ты писала как-то давно: «Мы не искали друг друга» — нет, не искали, — но мы и не свершили бы земного назначенья, мы увяли бы без друг друга. Я дошел бы до холодного разочарованья в людях и сжег бы себя, и сжег бы все близкое и, может, погиб бы, лишась веры в бессмертие. А ты — грустным звуком, слезою воротилась бы к богу, там у него отстрадать за земную жизнь. — Провидение устроило иначе…
Друг мой, сестра моя (оставим это прелестное названье, что может быть лучше выразить гармонию души, как не братство?)… Сестра моя! Ты ещё не видала людей, твоя жизнь прошла в затворничестве — поэтому ты могла легко идеализировать меня как тип, сделать из меня ангела, ибо я один был у тебя перед глазами. Но не думай, чтоб я хотел сказать, что ты ошиблась в главном, ‑ нет, ты нашла душу родную, ровную своей, в рубцах — но столь же направленную туда, как и твоя душа, без чистоты — но с раскаянием живым. Вот для чего я это говорю: я иначе жил, я пережил много, я встречал многих, мне увлечься было мудрено, и потому ты вполне должна верить, что нет между людьми высшего совершенства, как ты; воспитанная горем и любовью, ты развилась дивно, чудесно; все, что мечтал пламенный Шиллер, создавая свои небесные идеалы, все в тебе горит. Не для того эти слова, чтоб хвалить тебя, но я не могу удержать себя, что не высказать их, ибо ты иногда как-то робко становишься возле меня. Наташа, верь: ты выше меня, потому-то ты и облагородила мою душу. Потому-то я и люблю тебя так безгранично, так много, так сильно; в тебе для меня слито все, что выше меня: религия, красота, вера, надежда и любовь! — Теперь к твоим письмам.
Прежде всего: память прелестного дня 22 октября пусть посвятится отныне не одной тебе — виновник твоего восторга имеет на него право; пусть этот день во всю нашу жизнь будет днем воспоминанья и благодарности Витбергу. Пусть после твоего тоста будет его тост; пусть середь нашей любви, нашего счастья навернется слеза о великом страдальце. — Я в восторге от твоей мысли, чтоб я тебя свозил в Вятку к нему; эта мысль у меня давно; я свято обещал себе прежде, нежели ты писала, — везде наша симпатия верна. Дай бог, чтоб он не дожил до этого посещенья, — но, кажется, его страданья не скоро окончатся. Вот удел прекрасного на земле!..
<ведева>), — то цель достижена; я в глазах моих — преступник, ещё хуже — обманщик, и это пятно я скоблю с сердца, и оно беспрерывно выступает… Всего хуже, что я не имел твердости сказать ей прямо о тебе. 1000 раз я был готов на это — и не мог; что же за роля теперь моя, роля этого человека, которого ты называешь совершенным, божественным… Выбора нет: или убить ее одним словом, или молчанием и полуобманом играть подлую роль, выжидая время. Я решился на последнее. Тут вполне я наказан. Иногда я желал бы, чтоб все это узнал Витберг; он на меня смотрит с такой любовью — тогда он посмотрел бы с презрением… Пуще казни нет, это хуже кнута — но тогда я считал бы себя вполне наказанным.
Бывают минуты, за которые я не взял бы всех благ мира, которые хуже тяжкой болезни. Тогда обыкновенно я сажусь у себя наверху перед столом и дрожу от холода, и лицо мое бледно, и — я не смею в руки взять твоих писем, ибо я должен страдать. — Ежели б я не вызвал ее на это чувство, ежели б я не столкнул ее своей рукой (я не могу тебе сказать всех подробностей, верь на слово)… тогда было бы дело другое. Полина заметила во мне эти минуты и много раз спрашивала, что такое… «Вы должны быть так счастливы, так счастливы»… «Я тем несчастен, — отвечал я ей, — что не достоин взора того ангела, который мне отдался, тем, что я вижу всю ничтожность свою и всю небесность Наташи. Тем, что на моей душе лежат угрызения совести». — Довольно…
Витберг велел тебе сказать, чтоб ты свой поцелуй перевела на губы с рук, тогда он его примет. Ежели будешь шить что-нибудь, постарайся к 15 января — это его день рожденья. Но смотри, что-нибудь очень хорошее, достойное его и тебя. — А чтоб не было затруднений, я напишу папеньке об этом.
Ты забыла, как называют костюм, в котором я на портрете, и я расхохотался над сурьезностью, с которой три раза — БЕШМЕТ. Вот зато дивными буквами — вроде почерка княгини Марьи Алексеевны… Ты пишешь, что я могу теперь бросить все земное, порочное — ха-ха-ха — в том-то и дело, что могу, что должен и не делаю этого — тут-то и есть это необъятное расстояние между человеком Александром и ангелом Наташей.
— медальон твой часто бывает у моих губ.
<оборыкиной> мои письмы — но не те, в которых есть что-либо о Мед<ведевой>, — это тайна между мною и тобой, тут третьего не должно быть.
Примечания
Печатается по автографу (ЛБ). РМ, 1894, № 4, стр. 187 — 189. Полностью: Изд. Павл., стр. 169 — 173.
Ответ на письма Н. А. Захарьиной от 12 — 21 и 22 — 26 октября 1836 г стр. 154 — 157 и 161 — 167).
... благодарю тебя за полное описание 22 октября. — В своем письме Наталья Александровна подробно описала Герцену, как прошел день ее рождения, и рассказала о посещении И. А. Яковлева, вручившего ей портрет сына (Изд. Павл., — 164).
Прибавь еще тот день ~ я тебе писал о дружбе и о любви... — Имеется в виду письмо 46 (от 12 — 15 октября 1835 г.).
Я в восторге от твоей мысли, чтоб я тебя свозил в Вятку к нему... — 25 октября Наталья Александровна писала Герцену: «... я вечно останусь у него <А. Л. Витберга> в долгах. Что он мне сделал, того я никогда не могу сделать. Из 1000 верст он сделал 500, из темной ночи — рассвет, из страданий измученного сердца — восторг. Но, может, он уже награжден, он чувствует, что он сделал, и награда в его душе. Удостоюсь ли я когда видеть этого великого человека? Послушай, если он не будет возвращен, то, когда пройдут все тучи, ты меня свезешь в Вятку видеть Александра Лаврентьевича» (там же, стр. 165).
— Наталья Александровна писала 22 октября, при получении портрета работы Витберга: «И целую руку Витберга, дарю его слезою, — это достойная его награда <...> Скажи же Александру Лаврентьевичу, что я целую руку, изображенную на бумаге этот взор» (там же, стр. 161 — 162).
— 22 ноября 1836 г. — Изд. Павл., стр. 179-182.