84. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
18—25 ноября 1836 г. Вятка.
18 ноября.
Наташа! По нынешней почте я не писал тебе — какая-то пустота, какая-то усталь наполняла душу во всю неделю. Да, хоть бы был портрет твой. — Я всю эту неделю был менее способен, нежели когда-нибудь, ко всему великому, менее ощущал любовь — словом, сам был менее. Наташа, устал я, очень устал. Напрасно думаю я заглушить голос души деятельностью — он прокрадывается наружу и точит сердце. И где же берег? Твердо перенес я тогда отказ — но как перенесть эту немую разлуку с тобой? Люди! Отдайте мне ее, отданную мне самим богом.
Да, весь мир твой во мне; ты отдельно не существуешь, но разве, погружаясь в мою душу, ты не можешь взять с собою дружбу? Я для тебя не жертвую друзьями, я их люблю, как прежде, еще более, ибо любовь очистила мою душу. Тогда только должна ты оставить все, когда мой призывный голос это скажет, и то не перестанешь любить их. — Шнурок получил, благодарю; я поцеловал его с слезою на глазах, намотал на руку — и задумался... и думал долго.
Emilie идет в монастырь. Дай, господи, ей силы окрепнуть. Молитва, Религия — они всё уврачуют! Я ни слова против, пусть идет. Пусть покинет людей, которые не умели оценить ее пламенную душу, ее порывистый нрав. В самых страданиях есть своя поэзия, высокая и святая, Вера и Надежда — пусть они заменят ей Любовь...
23 ноября.
Ангел. Теперь сумерки — то время, в которое ты мечтаешь обо мне, — и нынче ты, верно, его провела со мною от утра. — Гости мешают писать. — Тебе не нужно говорить много, не нужно говорить, что, сидя с толпою, я там, там, в маленьких горницах княгинина дома. — Весь день провел я грустно и скучно, и даже мне не было приятно смотреть, что почти все с истинной любовью, с преданностью пили мое здоровье — ибо в их тостах была доля сострадания и я чувствовал, что, одинокий, оторванный от тебя, этот день я достоин был сострадания. — Сверх наших домашних (т. е. здешних) и Полины, есть в Вятке два человека, которые мне преданы так искренно, так от души, что дружба их меня трогает, — это Эрн и учитель гимназии Скворцов; их внимание, их старанье, чтоб я сколько-нибудь был весел, заставляли меня притворяться беззаботным, но плохо удавалось. Несколько слов о Скворцове. От природы очень умный человек, он прозябал в провинциальной жизни, мелкой, пустой, сведенной на материальные требования. Я бросил мысль и чувство в его душу — и она ответила. Я воротил его к ученым занятиям, и он как бы из благодарности привязался всем сердцем ко мне, влюбился в меня. Опять прощай!.. Целую тебя.
24 ноября.
язвит мою душу, а не их. В них настолько осталось натурального, прямого, что они не могут подозревать под этою блестящей фразой, в этом одушевленном взоре что-либо дурное... А я, зная себя, зная, как я пал и падал, не должен ли хохотать над ними. — Но я не обманщик, я часто срываю с себя покрывало, показываю душу в ранах — их вина, ежели не понимают. Ничто, ничто не может меня вылечить от этих мыслей, кроме тебя, — а тебя-то и нет со мною. Иногда мне кажется, что я анчар, — это дерево, которое зовет усталого путника середь степи, и, когда тот бросится под тень его — он отравлен; одна ты из яда можешь сделать нектар. Боже! возврати же меня скорее к ней, ты видишь, что я не могу без нее ни жить на земле, ни прийти на небо.
25 ноября.
Странно, удивительно создан человек. Я, обремененный, удрученный счастием, — грущу. Кончено! Не хочу более ни одного грустного звука, мне ли грустить? Что же делать несчастному, который не нашел привета в мире, которого любовь отвергнута, когда я буду предаваться грусти? Брани меня, ангел, брани. Я не должен грустить, любимый тобою. — Горько быть встреченным холодом реального мира, но я не видал этого холода, во мне есть какая-то сила, какой-то магнетизм, вселяющий симпатию, и беда только в том, что часто излишняя энергия уносит меня за пределы. В самом деле, вот вся моя жизнь; когда же я был лишен симпатии? — Никогда; с ребячества меня избаловали, и в то время, когда другой благословил бы жизнь свою за одну встречу с человеком, умеющим чувствовать, я требую более и более, я не могу дышать, действовать без обширной, широкой симпатии со всех сторон. Это не самолюбие, это какая-то экспансивность души — которая не может удовлетворить сама себе и ищет людей, светит на них, и луч, отраженный, согретый сочувствием, возвращается в нее, исполненный жизни, любви. — Ни одна симпатия не удовлетворяла мне так, как любовь твоя и Огар<ева>. Тут предел, более не может требовать безумная фантазия моя. Доселе я и тебе не знаю ни одного малейшего пятнышка, и вся эта чистая, небесная душа предалась одному чувству, и именно в ней нет места ничему другому. — Ты должна была полюбить меня, несмотря на все недостатки мои, на все пороки; эта масса волнующихся чувств, эта жадность симпатии, эти требования, которым не человек, а ангел может удовлетворять, — должно было увлечь тебя, ибо за симпатию твою кто мог бы заплатить...
Прощай, может, сегодня получу письма от тебя и совсем отгоню мрачные тучи. Heт не доволен я письмами своими к тебе, душа требует сказать гораздо более, и не могу — смертельно хочется с тобою поговорить. Власть слова, живого слова и взгляда, и всего всегда — огромна. Мертвая буква никогда не выразит всего. И неужели еще нет берега нашей разлуке? И неужели, когда я буду в Москве, люди нам будут ставить границы и заставлять говорить о Насакине, когда мы имеем так много рассказать друг другу о нашей любви, о нашей симпатии?
Прощай же, ангел.
Примечания
Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано (с купюрами): РМ, 8, стр. 123 — 125. Приписка от 25 ноября 1836 г. (на отдельном листе) напечатана как начало письма от 30 ноября. Полностью: Изд. Павл., стр. 182 — 183. На автографе пометы Герцена: «104» и Н. А. Захарьиной: «3-е декабря. Четверг».
Ответ на письмо H. A. Захарьиной от 31 октября — 4 ноября 1836 г. (Изд. Павл., — 169).
Зачем же ты хочешь порвать все нити с людьми? — 4 ноября Наталья Александровна писала Герцену: «Нет, я мало люблю тебя, божественный Александр! Не так должно любить тебя! В тебе должно быть все: весь свет, вся вселенная, в тебе должны потонуть все думы, все чувства, вся душа; при одной мысли о тебе должно все исчезнуть, как мрак ночи при восхождении солнца. <...> Забыть, покинуть всё, всех, превратить все чувства в одну любовь. <...>Порваны все нити, связывающие меня с людьми, я свободна, я вся в тебе <...> Но потом снова являются образы, слышны голоса, видны нити, связывающие меня со многими, они становятся крепче, и я снова их люблю и не могу забыть для тебя» (Изд. Павл., стр. 168 — 169).
— Наталья Александровна послала Герцену шнурок, свитый ею из своих волос.
Emilie идет в монастырь. — К письму Н. А. Захарьиной было приложено письмо Э. М. Аксберг к Герцену, в котором она сообщала о своем намерении удалиться в монастырь. Намерения этого она не осуществила.
... пили мое здоровье... — 23 ноября были именины Герцена.
Несколько слов о Скворцове ~ влюбился в меня. — Ср. высказывания Герцена о А. Е. Скворцове в «Былом и думах» — VIII, 289 — 290. См. также ЛН, т. 62, стр. 755 — 758.
Ответ Н. А. Захарьиной от 3 — 9 декабря 1836 г. — стр. 188 — 192.