91. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
9—13 января 1837 г. Вятка.
9 января 1837.
Ты теперь уже давно получила, Наташа, ответы на письма, в которых упрекала меня в грусти, в этом демоне, смущающем мою душу. Может, в них были фразы, которые тебе не понравятся, — вперед прошу простить — так написалось! Сверх всех причин, у меня в самой душе есть зародыш тоски, несмотря на всю живость характера. Без всяких внешних побуждений я впадаю иногда в задумчивость мрачную и давящую. Танов был Байрон, мучивший беспрерывно сам себя призраками и идеальными понятиями. Твое присутствие рассеет все это, твои письма — единственное спасение теперь. Гюго говорит, что человек с талантом похож на Мазепу, привязанного к хвосту дикой лошади. Лошадь его влечет по камням, по холмам, он избит, полумертв и воскресает торжествующим! Да, но ежели после всех мучений, страданий не будет торжества... Будущее немо и завешано; оно, может, смеется этим гаданьям. Но зачем же, ежели какому-нибудь человеку ничего не предоставлено сделать, кроме свой век, зачем же внутри его души кричит неумолкаемый голос: «Тебе душно, тесно, в тебе есть сила, создай себе мир деятельности, раздвинь узкие границы жизни, проложи новую колею в пути ее, разлей огонь, который в твоей душе, поделись мыслью и чувством с людьми»? Зачем? Сколько людей спокойно и безмятежно живут в маленьком кругу деятельности, я уж не говорю о людях без всяких способностей, нет, люди очень умные, очень добрые... и очень пошлые. Бывают минуты, я им завидую; но это минуты устали, утомленья. Могла ли б ты, моя прелестная подруга, сестра, могла ли бы ты любить меня, ежели б я был из числа этих добрых людей? — У них своя любовь, свои идеалы с запахом кухни и домашнего благосостояния.
Дай бог им долги дни.
— время, в которое у других юность в полном цвете, в полном разгуле, где еще призраки принимаются за действительность и чаша жизни еще полна, еще непочата. А я! Взгляни на мое лицо, истомленное страстями, мыслями, обстоятельствами, избытком счастья и избытком несчастья. В 24 года я устал жизнию, и что было бы со мною, ежели б твоя любовь не слетела ко мне с неба, когда я, сбившийся с дороги, мрачный, унылый, преследуемый дикими зверями, готов был потерять остальной дрожащий луч надежды? С твоей любовью обновилась душа. И зато какую любовь, какое поклонение принес я моей спасительнице, моей Беатриче. Я не искал, кому отдать свою душу, — провидение само распорядилось. И кто смел бы взять эту большую душу с ее судорожными движениями, с ее необъятными требованиями? Кто, кроме тебя, Natalie!..
10 января.
Заниматься продолжаю архитектурой, — века прошедшие летают с своими пирамидами, храмами, соборами и рассказывают свою жизнь; слава богу, что можно переселяться в то время, когда не пугались великого, когда изящное считалось необходимою потребностью. А теперь — переход болезненный, где все высокое спит, где только думают о материальных нуждах, и горе тому, кто не падает с головою в болото. После огромной войны 1812 года явился человек гениальный, хотевший гору превратить в храм, хотевший камню дать силу текста евангельского, посвятивший всю жизнь одной мысли, — этот человек был не на месте в нашем веке; его понял благочестивый царь, но современники не поняли, освистали, отравили, очернили... Это Витберг; но его подвиг не умрет, его память, как память страдальца Тассо, вдохновит поэта и станет рядом с строгими, важными тенями людей, которые пренебрегали всем земным для одной высокой мысли.
Повесть моя остановилась, я ее еще не бросаю. Хочется выразить мысли, заповедные в душе, хочется еще облечь в образы всех действовавших на мою жизнь; я тебе однажды писал (кажется, из Крутиц), что я набрал несколько барельефов из своей жизни: там Emilie, там есть другие, и везде ты и Огар<ев>. — всё недостаточно; у людей с истинным талантом этого не бывает. Впрочем, один барельеф иссечен верно — это Мед<ведева>. Может потому, что она слишком сильно потрясла мою душу, слишком выказала слабую душу мою.
13 января.
Ангел мой! Получил твои письмы до 29 декабря. Ты, ты — во всякой строке — но это письмо поразило меня; я не мог плакать, я вскочил, как дикий зверь, которого дразнят; бешенство, а не огорчение! — Я не буду получать от тебя писем или очень редко. Возьмите всё, люди, всё, только оставьте эти письмы. Неужели и это, нет, тут не найду я твердости, целые недели я живу надеждою на твои письмы — и не получать их. О Наташа, это больно, очень больно. Это священные капли росы, которые падают на страдальческую душу, и ее хотят отнять, — но как бы то ни было, я готов вынести; может, этим мирится со мною провидение, может, это наказание, которым излечиваются угрызения совести, смываются пятны, — но наказание жестокое. Вот мои руки, куйте их в цепи, и я не поморщусь — но не получать писем от тебя... Вздор. Проклятие на толпу. Emilie в Москве теперь.
Я хотел писать очень много, не могу; одна мысль, около которой обвилась душа моя, — это что не будет писем; пиши хоть маленькие, несколько строк... Пришла пора бросать маску; ежели не будет в самом деле писем, я напишу папеньке; буду требовать, мой голос имеет силу. И хоть бы малейшая положительная надежда на возвращение. Ну, провидение воспитывает круто, оно закаляет душу, как дамаскинный кинжал, а ежели душа не вынесет закала — ну, так бросить ее. А каково тогда будет брошенной душе; да дело не в ней, дело во всем человечестве, я понимаю это; частно может человек страдать, быть несчастным — ну попробуем силу, так и быть, есть что ли еще на душе, на сердце у меня место, в которое можно ударить, — надобно поискать, есть ли?.. Это смешно... Главный удар невозможен, твою любовь нельзя отнять; она останется при мне, остальное как-нибудь слажу. Твоя смерть — ей-богу, и это невозможно, тогда переломится орудие; нет, это невозможно. Прощай, ангел... ангел. — Нет, буду тверд, на смех им буду тверд; по следующей почте ответ на твои письмы.
Твой Александр.
На обороте: Наташе.
ЛБ). Впервые опубликовано (с купюрами): НС, 1896,№ 5, стр. 150 — 152. Полностью: Л — 380. На автографе пометы Герцена: «117» и Н. А. Захарьиной: «22 ян<варя>». Приписка от 13 января находится на отдельном листе.
Приписка от 13 января — ответ на письмо Н. А. Захарьиной от 22 — 31 декабря 1836 г. стр. 199 — 205).
Гюго говорит, что человек с талантом похож на Мазепу, привязанного к хвосту дикой лошади. — Это сравнение встречается в стихотворении Гюго «Mazeppa», вошедшем в его сборник «Les Orientales».
— Цитата из «Евгения Онегина» Пушкина (глава IV, строфа XX).
…явился человек гениальный... — Речь идет о А. Л. Витберге и его проекте храма Христа Спасителя — ср. VIII, 277 — 290.
…благочестивый царь... — Так называет здесь Герцен Александра I.
…Повесть моя остановилась... — «Елена» («Там»).
— Это письмо Герцена, в котором он впервые сообщал свой замысел автобиографического произведения, неизвестно.
… Я не буду получать от тебя писем или очень редко. — 28 декабря Наталья Александровна сообщала Герцену: «Знаешь ли, что сейчас было со мною? Макашина говорит открыто, что я переписываюсь с тобой, что прощание в Крутицах погубило меня и что портрет также погубил; клянется, что скажет все к<нягнне>, говорит, что слышала от тех людей, которые все знают и смеются над нами <…> Итак, ангел мой, не беспокойся, умоляю тебя, ежели не будешь получать от меня так часто писем, решительно минуты нет свободной. Мак<ашина>, как нечистый дух, преследует меня, каждое движенье, взгляд — все замечено переведено к<нягине> и в самом скверном виде. Не знаю даже, будет ли возможность писать; умоляю, друг, ангел мой, не огорчайся, я тверже перенесу это. — Господи! Ах, когда ты приедешь!» (Изд. Павл.,
Ответ Н. А. Захарьиной от 22 — 27 января 1837 г. — стр. 221.