92. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
13—20 января 1837 г. Вятка.
13 января 1837. Вятка.
«Александр простит Наташе».
не существовать в этом мире, а вырвать эту минуту оттуда. — Я писал тебе давеча со слезами на глазах; не прошло 6 часов, как отправил письмо, и хочу опять писать. Когда же я дойду до предела любви, эта страсть, эта симпатия к тебе растет и пожирает кругом все мелкие чувствования — я нашел средство еще более полюбить тебя с тех пор, как грозит другая разлука — прекращение переписки.
Так ты боялась разом читать мое первое письмо о любви — ты хотела насладиться рассветом — ты задохнулась от этих слов, которые струею огня подымались с листа и жгли твое невинное, святое сердце, ты задохнулась от счастия; как живо вижу тебя с этим письмом в руке; рука дрожит, пылает лицо, грудь, душа — и ты моя, моя навсегда, погибла, как говорит Марья Ст<епановна>, начала жить полной жизнию, — скажу я. (Не правда ли, у меня с М<арьей> Ст<епановной> разный образ мыслей?) — Пусть пройдет эта полоса мрака и горести, ты найдешь на груди моей, найдешь все, чего искала мечта; клянусь, я еще более тебе дам блаженства, нежели мечта вмещает.
16 января.
«Я могу против 15-го января 1837 года поставить отметку: от души весело провел время», и повторю тебе. Это было рождение Витберга. За несколько дней тайно от него готовили все мы живые картины. Я был антрепренер, директор и пр. Наконец, в самый день рожденья сцена поставлена, и он не знал, что будет. Картины сочинил я, и ты узнаешь в них мою вечную мысль, мысль о Наташе. 1-я представляла Данта, утомленного жизнию, измученного, изнуренного, — он лежит на камне, и тень Виргилия ободряет его и указует туда, к свету; Виргилий послан спасти его Беатричей. Дант был я, и длинные волосы, усы, и борода, и костюм средних времен придал особую выразительность моему лицу. 2-я — Беатриче на троне: Лучия — свет поэзии, и Матильда — благодать небесная, открывают вуаль; Дант, увидев ее, бросается на колени, не смеет смотреть, но она с улыбкой надевает венок из лавров. У меня слезы были на глазах, когда я стоял у подножия трона — я думал о тебе, ангел мой. 3<-я> — Ангел (роль Ангела была дана Полине) держит разверстую книгу, в ней написан текст: «Да мимо идет меня чаша сия, то яко ты хочешь...» Беатриче показывает грустному Данту этот текст — Лучия и Матильда на коленях молятся. Успех был более нежели ожидали. Александр Лаврентьевич по окончании взошел на сцену и со слезами, долго, долго жал в своих объятиях. «Как поднялась занавесь, — говорил он, — я увидел вашу мысль, и кто, кроме вас, взял бы Данта и религиозный предмет?..» — Я сам был тронут и жал руки этого дивного человека. Требовали повторения... Я первый раз слышал со сцены себе рукоплескания. Повторили. Потом Александр Лаврентьевич посадил меня на трон Беатриче и надел на меня лавровый венок... Я из рук великого артиста получил его — и отчасти заслужил. — Вот тебе, ангел мой, описание всего дня; да, этот день провел я прекрасно. Беатриче была m-me Wittberg.
Полина благодарит много, много за кольцо; она дивится множеству работы за ним. Я показал в твоем письме Скворцову его фамилью — он был в восхищенье, и в самом деле, ежели сильно слово иерея, который читает имена за здравие и упокой, то не важнее ли еще, когда имя произнесено ангелом, как ты.
Этот лавровый листок — из венка, коим увенчал меня Александр Лавр<ентьевич>, — сохрани его в воспоминание 15 января 1837.
Сегодня год, что умер Медведев. Как теперь помню, я лежал на диване у себя, когда человек пришел сказать... Я содрогнулся. Тогда же поклялся спасти бедную женщину и губил ее более и более, ибо дружба уже не принималась, искреннее участие получило другое истолкование. Ее надобно было спасти еще от двух других бедствий — от бедности и от гнусного преследования, — я и Витберг сколько могли сделали это. Что была бы она без Витб<ерга> — этого представить нельзя. Что за преследование? — спросишь ты. — Погоди, когда приеду в Москву, я расскажу, и ты побледнеешь от ужаса и от презрения к людям. Ты увидишь тогда, сколько надобно было твердости с нашей стороны, чтоб стать прямо защитниками, щитом несчастной; увидишь тогда, что значит город за 1000 верст от Москвы — где все дико, свирепо и необузданно. Не думай, чтоб моя жизнь здесь была так тиха и спокойна, как воображают. Здесь интриги со всех сторон, партии, ссоры, и я лажу со всеми, ибо считаю всех равно недостойными, чтоб привязываться к одним более, нежели к другим.
<20 января>.
Недавно пришла мне в голову прегордая мысль: ежели ты так хороша, так небесна и изящна и отдалась мне совсем, совершенно, то не должен ли и я быть такой же... Да! Но во мне этот луч света раздробился, переломился, и он, может, ярче твоего, — знаешь, как пурпурно и блестяще стекло на разбитом месте, а в тебе он сохранился во всей чистоте и белизне. — Зачем в наших картинах не ты, ангел мой, представляла Беатриче! — Я решительно болен по нашему свиданью, ничто, ничто, даже и самые литературные занятия не могут теперь занимать всю душу. Ты... ты — и более ничего в груди, в голове, в сердце, в душе.
Времени нет. Прощай, ангел, святая моя, мое все, все, моя Наташа.
20 января.
На обороте: Наташе.
(ЛБ). Впервые опубликовано: НС, 1896, № 5, стр. 152 — 154. Приписка от 18 — 20 января (находящаяся на отдельном листе) напечатана как самостоятельное письмо. На автографе помета Герцена: «118».
После слов: «тень Виргилия» (стр. 137, строка 37) автографе зачеркнуто: ведет».
— 31 декабря 1836 г. (Изд. Павл., стр. 199 — 205)
«Александр простит Наташе». — Слова Натальи Александровны, объяснившей Герцену, что ее письмо от 7 — 16 ноября, которым Герцен так оскорбился (см. письмо 86), было написано в состоянии крайней взволнованности стр. 200).
Так ты боялась разом читать мое первое письмо о любви... — 22 декабря 1836 г. Наталья Александровна писала по поводу письма Герцена от 5 — 12 декабря 1835 г. (письмо 50), эпиграфом к которому взята строка из стихотворения Гюго: «Помню, как я прочла ее, замерло сердце — не знаю, читать ли далее... — так пугала меня огромность моего счастья, необъятная любовь твоя. Но решилась — и там ты все пишешь о любви, а не слова о любви ко мне, и я успокоилась, ибо я боялась дня и хотела доле насладиться » (там же, стр. 200).
Полина благодарит много, много за кольцо ~ Я показал в твоем письме Скворцову его фамилью... — 6 декабря Наталья Александровна писала Герцену: «Вот Полине кольцо (не знаю, пошлют ли его): мои волосы, моя работа — вот и всё! Но пусть это будет малейшим доказательством моей к ней дружбы и благодарности; может, никогда во всю жизнь мы здесь не встретимся, — так пусть оно будет ей напоминать ту, которую, не видавши ее, любила, как друга и сестру. Мне жаль ее будет, как ты уедешь из Вятки, или у нее там друг, кроме тебя? Привези ее с собой Эрн и Скворцов также без тебя осиротеют, да я думаю вся Вятка пади» нет траур» (там же, стр. 191).
Этот лавровый листок... — К письму Герцена пришит вырезанный из зеленого шелка лавровый листок.
... от гнусного преследования... — О преследовании Тюфяевым П. П. Медведевой, отвергнувшей его ухаживанья, см. в главе XXI части третьей «Былого и дум» (VIII, 342 — 344).
— 9 февраля 1837 г. — Изд. Павл., — 222.