97. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
27 февраля — 3 марта 1837 г. Вятка.
27 февраля 1837. Вятка.
Друг мой! Это чувство страха, о котором я тебе писал в прошлом письме, совершенно мною овладело. Чем ближе подвигается время нашего свидания, тем сильнее оно... В два огромные года тебе был полный досуг идеализировать меня; все, что могло родиться в прелестной фантазии твоей, все было отдано этому существу, половина я — и вдруг я являюсь; мечта уже не может иметь места, я оттолкну ее, а как должна быть изящна мечта святой, чистой души. И насколько я заменю ее другими достоинствами? Ну, не страшно ли, Наташа? Мне даже страшно увидеться с нашими, с домом, с комнатой — теперь я чувствую, что я одичал в казармах и в глуши. Сколько опыта горького и свинцового привезу я с собою в эту комнату, на этот диван, где бурно, безотчетно» вольно пенилась моя юность; не юноша склонит на него голову с мечтою несбыточной, но прекрасной — а человек, утративший половину своих верований, половину доверия к людям. О, как состарилась бы душа моя, ежели б твоя любовь не оживила ее! Ты и еще два, три человека любовью и дружбой выкупили для меня современное человечество; и Руссо не бежал бы в лес от людей, ежели б он имел хоть вполовину столько симпатии, сколько досталось на мой удел. — Вечная молитва благодарности провидению; я погиб бы без симпатии, и оно послало ангела и людей с душою, чтоб спасти меня.
Но не слишком ли я отдался мечте о возвращении? Не знаю — или внутренний голос обманывает, или я возвращусь скоро; он не молчит, как прежде, а громко указывает на Весну. — И неужели, когда я приеду, мы должны будем видаться tirés à quatre épingles[81], в неделю раз? Я думал и не нахожу средства — какая огромная жертва; но ежели мы принесли обстоятельствам почти 3 года, то будем жертвовать им днями — а там, почем знать, что и как будет. Перст божий указал тебе на меня, он тебе громко сказал 9 апреля: «Вот он, люби его»... (твое письмо от февр<аля> 1836). Я сначала не вполне понял этот голос, но он громко и звучно повторил мне: «Она одна спасет тебя» — оставим же ему остальное, главное кончено; мелочи сами расположатся.
Ты, я думаю, досадовала на меня, что долго не получала письма, а письмо пропало здесь в почтовой конторе — и мне больно это.
3 марта
— благодарю, благодарю — нет, а имя твое на золоте хорошо; именно я рад, что оно вырезано; это для меня священный иероглиф счастья, блаженства, будущего; я часто пишу на бумаге твое имя и долго смотрю на него. Natalie! в этих 7 буквах выражено для меня большая половина бытия моего. Благодарю, ангел, горячий, пламенный поцелуй любви тебе... и поцелуй дружбы Emilie.
И письмы от 29 янв<аря> и 15 февр<аля> получил... Ответ ты знаешь. — Я люблю тебя — вот содержание всех писем. Люблю, люблю и — — Я никогда не читал некогда весьма знаменитого романа «La nouvelle Héloïse»; на днях я нашел его здесь и принялся перелистывать; он весь в письмах — и я расхохотался. Руссо был великий человек, но он, должно быть, понятия не имел о любви. Эти письмы и наши письмы, тут все расстояние между пресмыкающейся по земле травою и пальмой, которая всеми листами смотрит на небо. Как у них любовь чувственна, материальна, как виден мужчина и женщина, и нигде существо высшее, которое он хотел представить. И эта женщина при первой мысли любви готова пасть и пала, а ведь как бы то ни было — падение женщины страшно, гнусно... По несчастию, я это знаю!..
Ну, вот какой я ветреный; в твоей записке лежала еще записка запечатанная; я, не смотря, распечатал, читаю — не ко мне, а к Emilie — и я, все думая, что зачем-нибудь прислана она мне, прочел всю. Pardon! И немного на тебя в претензии — из этой записки я вижу, что тебе и Emilie нужны деньги, и почему же ты не обратилась ко мне — я получаю с лишком 4000 в год; неужели я не могу прислать тебе? Сверх того, у меня со всех сторон кредит. — Что за ложная деликатность, и с кем же. Сейчас напишу маменьке, чтоб она доставила тебе что-нибудь на первый случай, — и вперед прошу адресоваться к Вашему покорному слуге.
Прощай, ангел мой, прощай. Ах, быть может, скоро я прижму тебя к груди моей, увижу твой взор!
Полина тебе кланяется дружески, искренно — вы очень коротко знакомы. Прощай же, пора быть будничным человеком и заниматься пустяками.
Александр.
На обороте: Наташе.
(ЛБ). Впервые опубликовано: НС, — 127. На автографе пометы Герцена: «127»и Н. А. Захарьиной Суббота 13 марта. В этот день приобщалась».
Ответ на письма Н. А. Захарьиной от 29 января — 9 февраля и 15 — 17 февраля 1837 г. стр. 221 — 222 и 226 — 227).
«Вот он, люби его»... <твое письмо от февр<аля> 1836>. — Герцен имеет, вероятно, в виду письмо к нему Натальи Александровны от 7 февраля 1836 г. (Изд. Павл.,
…именно я рад, что оно вырезано... — Отклик на сообщение Натальи Александровны от 9 февраля о браслете, сделанном для Герцена: «Вот твой браслет, не знаю, пошлют ли, я просила маменьку. Ты скажешь, мой ангел, зачем вырезали мое имя на золоте! И будешь прав, в самом деле, зачем было вырезывать его на золоте?..» (Изд. Павл., стр. 222).
… «La Nouvelle Héloïse»... — «Новая Элоиза» — роман Жан-Жака Руссо. Т. П. Пассек вспоминала впоследствии, как Герцен в отрочестве начал с нею читать «Новую Элоизу»: «Письма Юлии к Сен-Пре нас утомляли однообразием и мало нравились физической, порывистой любовью. Самый слог этих писем был нам мало симпатичен. Мы долго тянули первую часть, на второй бросили» <Пассек, «О себе», находившейся в распоряжении Т. П. Пассек.
…и почему же ты не обратилась ко мне... — 14 марта Наталья Александровна отвечала Герцену: «Почему ты заключаешь, что мне нужны деньги? – Нисколько, верь мне, а если б и была нужда, разве далеко мне искать их? Маменька и Егор И<ванович> часто предлагают, но, право, как же брать, когда не нужно, и будто это церемония, да мне деться с ними некуда бы было, да и сам рассуди, на что? <...> Эмилия принялась к месту, стало, и ей не нужны. А в записке к ней я только спрашивала, не нужно ли?» (Изд. Павл.,
Ответ Н. А. Захарьиной от 13 — 16 марта 1837 г. — Изд. Павл., стр. 240 – 245.
— Ред.