11. Т. А. и С. И. АСТРАКОВЫМ
10—12 июня (29—31 мая) 1847 г. Париж.
29 мая/10 или 11 июня,
потому что ночь, 1847, Париж.
— редко удается в совершеннолетии читать более симпатические строчки; да, ваше письмо я прочел с жадностью, несмотря на китовую величину его. Пришел я домой, на улице дождь, темнота, высокие домы так страшно черны — дома спят, Наташа опять все хворает — я посидел-посидел, взял было книгу — не хочется, налил коньячку — хочется, отрезал честеру — ничего, налил бургонского — хочется, взял перо писать к вам — хочется. Вот вам история, предшествовавшая рождению этого письма.
Много раз в Москве я говорил вам, что у вас бездна действительных, жизненных элементов в душе; чем более вы сосредоточиваетесь, чем более вы зрелеете (это не зависит от лет), тем ярче обнаруживается именно это — жизненная, здоровая натура. — Я помню ваши письма, когда вас поразило страшное несчастие, — ваши письмы были писаны со стоном и слезами, но это был стон груди, полной силы, и не сбивался на хныканье романтизма — которое есть уже утешение. Тогда-то я понял вас, — последнее письмо каждой строкой подтверждает это, даже замечанием о грубой привязанности к материальным удобствам мужчин и о Сашином воспитании — причем образцами зла и порчи вы поставили меня и Корша — да это, ей-богу, бесконечно мило. Но ведь я здесь стал умнее, здесь жизнь иначе устроена. Итак, дайте вашу руку или, лучше, ухо — чтоб слушать мою болтовню.
Во-первых, ни слова о всем здешнем. На это у меня другие письма, вы их скоро прочтете в «Современнике» — два готовы, а третье пишется. Я хочу говорить только об вас и об нас. — Учтивость заставляет сначала говорить об вас. Скажите Грановс<кому>, что я получил статьи его о Хомякове и ужасно рад, что он начал печататься, статьи написаны прекрасно — преблагородно, и я не знаю, как Мельгунов мог найти в них что-нибудь слишком резкое. Но признаться надобно и в том, что эта полемика много теряет, будучи читаема в Париже, — здесь ужасно быстро привыкаешь к журнальной перестрелке иными зарядами; во всяком случае душевное спасибо за присылку, так весело и отрадно получить выписки и статейки — кстати, Павлова письма длинны и вялы. С особенным удовольствием мы здесь читаем в «Соврем<еннике>» статьи Мельгунова — их очень живой предмет и стремление перенести в печать творящееся около очень хорошо. Кавелина целую, хотя бы он был и в Давыдкове; может, Сергей Ив<анович> изобретет после проводников звука проводники поцелуев, и вдруг эдак, сидя на Девичьем Поле, поцелует андалузские губки Лолы Монтес — а что, ведь сам перепугается? — Его — т. е. Кавел<ина> — статьи при дамах читать нельзя, всё ругательные слова, да еще казацкие, — а храбро он разбивает отрыжку нашей старой историей в испорченных желудках. Что Антонина Федоровна — ее я часто вспоминаю, глядя на француженок, в ней даже черты лица французские, а уж о живости и говорить нечего, поклонитесь ей да спросите, что она, по-прежнему за галстух закладывает или нет; поклонитесь Любовь Федоровне — она все больна, точно ее судьба носилась у меня перед глазами, когда я писал о женщине в «Капризах и раздумье» — гораздо до событья. Женщина везде еще прижата — здесь для того, чтоб веселиться и пользоваться жизнью, надобно не быть замужем.
«М<осковских> в<едомостях>» и полемика и раздолье такое, что чудо, что некогда писать. — О неписанье я раз навсегда отпускаю всем и каждому: лень писать, говорю об этом по моей привычке говорить обо всем — и боюсь как огня одного — что именно в силу этих упреков и замечаний принудят себя писать — что будет и глупо и ненужно. Достоинство вашего письма и кавелинского именно в том, что вам труднее было бы не писать, нежели писать. — А Васил<ий> Петр<ович> не понял, что Нат<аше> могло быть грустно в первом разгроме парижской жизни и во время голода здесь? Так он, пожалуй, и на меня в гневе за мое письмо о буржуази к Мих<аилу> Сем<еновичу> — о Гюльем Пьер Собрано-Пантарыльев — а вышел все-таки с архикостромским окончанием. — Сильно грустно бывает минутами.
Теперь к нам. Мар<ья> Касп<аровна> не говорит иначе, как по-итальянски, Мар<ья> Фед<оровна> — как по-парижски. Им в этом способствует необычайно первый — мой камердинер Эмиль из Кенигсберга, а второй — наш повар Constantino Gregorio из Bagni di Lucca. — Саша начал говорить разом на общем европейском языке — мечта Лейбница сбылась, это служит мне залогом, что он не выучится ни на одном; зато будет акробатом — я его посылаю в гимнастическую залу (а в самом-то деле надобно заметить, что он сделал невероятные успехи во француз<ском> языке). Но что касается до языков, самое лучшее — это разговор Эмиля с поваром, у них нет ни одного общего слова и потому один скажет «Ком са, ком са[24], мсьё» — и итальянец отвечает «Capisco, capisco[25], мсьё» — и несет воду, когда надобно огня, молока, когда надобно вина (я бы ни слова не сказал, если б было обратно). Еще есть у нас горничная Мlle Elise — слишком хороша собой, до того, что мне совестно.
Кстати к Элизе — пожалуйста, напишите, что Матрена — у Корша ли, я не могу себе представить, чтоб, воротившись я не нашел ее под окошком в первой комнате. — Разумеется, вам нет никакой необходимости говорить об этом Редкину.
Письма ни под каким видом не франкировать, а то вы свяжете меня здесь. — Ну, прощайте, пойду к Сергей Ивановичу. — Вот еще что: по общему суду дам и девиц борода ко мне очень пристала.
<ен>-Жермен по атмосферической дороге — ехать хорошо, но устройство стоило необъятной суммы. — Не слушайся Кавелина, в чисто ученой статье до слогу дела нет, ведь ее не станут же читать дамы, — пиши, или пусть он вместе с тобой поправляет. Жаль, смерть жаль, что твои усилия не имеют достодолжного круга, это не то, что бодливой корове бог рог не дает, у тебя рога механики отличные — да бодать некого. Но мой совет — занимайся, пока есть какая-нибудь возможность; да неужели ты не можешь встретиться хоть с фабрикантами — которые, чего нет другого, и не в обиду Кавелину буди сказано, поймут разницу воду подымать более нежели на 32 фута — с тем, напр<имер>, чтобы носить ее по лестнице на Ивана Великого в ведре. Ах, ты эдакой-такой Константин Дмитриев — что мне с тобой, с К. Д., делать? Впрочем, ведь и Астраков в свою очередь не смыслит ничего в истории правоведения — даже не знает о царе Душане и о вине-те. — А не один бы грош дал, чтоб вас здесь увидеть, истинно дорого бы дал — да и вы бы не очень плакали провести здесь день-другой. Этот городок — ничего себе, так, как следует.
Прощайте.
12/1 июня.
А. Герцен.
Целую Федю — помнит ли он Селцена, и крестника — и жму руку их мамаше.
— так Фролов пишет — очень плох. Анненк<ов> поехал к нему.
Коршу скажите, что я, может, съезжу в Лондон с Ив<аном> Павл<овичем> — который всем кланяется.
Полуд<енских> почти не видаю. Но их брат действительно замечательный человек, на него много лгали, я вижу его житье и всякий день видаюсь — он в конце июля увидится с вами.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа, хранящегося в Колумбийском университете (Нью-Йорк). Впервые опубликовано: НПГ, —103. В заключительной датировке: 12/1 июня — явная неувязка. Должно быть, очевидно, 12 июня/31 мая.
Письмо Т. А. и С. И. Астраковых, на которое отвечает Герцен, неизвестно.
...когда вас поразило страшное несчастие... — Имеется в виду смерть мужа Т. А. Астраковой Н. И. Астракова (1842).
На это у меня другие письма... — «Письма из Avenue Marigny» (первые три письма увидели свет в № 10 «Современника» за 1847 год).
Скажите Грановс<кому> ~ слишком резкое. — В славянофильском «Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год» А. С. Хомяков выступил со статьей «О возможности русской художественной школы», в которой мимоходом говорилось о миграции племен в эпоху переселения народов и выдвигалось положение о «развратности» древних франков. Это утверждение Хомякова и приведенные им исторические данные о передвижении бургундов в IV—V веках н. э. были оспорены Т. Н. Грановским в его «Письме из Москвы» («Отечественные записки», 1847, № 4). Хомяков поместил в № 86 «Московского городского листка» «Возражение на статью г. Грановского». Грановский ответил Хомякову в № 50 «Московских ведомостей» («Ответ г. Хомякову»). О полемике Грановского с Хомяковым В. П. Боткин писал Анненкову из Москвы 14 мая 1847 г.: «Вы, конечно, из письма Грановского к Герцену <это письмо неизвестно> знаете об этом споре, восставшем из пустяков (из переселении бургундов); в сущности его лежала сшибка славянства с общеевропейской точкой зрения; по этому случаю Грановский наговорил Хомякову несколько язвительных колкостей. Эта схватка, разумеется, наделала очень много шуму в московском учено-салонном мире, где после ответа Грановского ореол Хомякова действительно много потускнел» («П. В. Анненков и его друзья», стр. 538).
... Павлова письма длинны и вялы. — В № 5 «Современника» за 1847 год были перепечатаны два письма Н. Ф. Павлова к Гоголю (первоначально помещенные в «Московских ведомостях», 1847, №№ 28 и 38) по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями».
«Соврем<еннике>» статьи Мельгунова... — В первых номерах «Современника» за 1847 год было напечатано несколько статей Н. А. Мельгунова (поддерживавшего в 1846—1853 гг. приятельские отношения с Герценом): в № 2 — очерк «Иван Филиппович Вернет, швейцарский уроженец и русский писатель», в № 3 — «Современные заметки», в № 4 — «Несколько слов о Москве и Петербурге» и «Народная одежда и европейская мода», в № 5 — «Московские новости» и т. д. Белинский, весьма положительно оценивший очерк «И. Ф. Вернет» (см. письмо к Герцену от 20 марта 1846 г. — В. Г. Белинский, Собр. соч., т. XII, 1956, стр. 267), скептически отозвался о последующих статьях Н. Мельгунова, отметив их «бесцветность», стремление автора «примирить» руководителей «Современника» с славянофилами (там же, стр. 353—354). Со второй половины 1847 г. сотрудничество Мельгунова в «Современнике» прекратилось.
...в Давыдкове... — деревня под Москвой около Кунцева, где летом 1847 г. жил Кавелин.
... проводников звука... —
Его — т. е. Кавел<ина> — ~ желудках. — Герцен, очевидно, имеет в виду рецензии Кавелина на «Чтения в императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете», напечатанные в №№ 3 и 5 «Современника» за 1847 год. Разбирая материалы о запорожских казаках, помещенные в книжке IV «Чтений», Кавелин приводил цитаты из этого источника, характеризующие примитивно-патриархальные, грубоватые нравы запорожцев (см. «Современник» за 1847 год, т. III, стр. 3 и 7). Выступая против славянофильской идеализации «наших древних вольных общин и братств», Кавелин недвусмысленно писал об их внутренней «несостоятельности».
— Речь идет о сестре Е. Ф. Корша, вышедшей в 1842 году замуж за профессора Московского университета Н. И. Крылова. Жестокое обращение и побои мужа побудили ее в сентябре 1846 года оставить дом мужа. В связи с этим Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин, П. Г. Редкин и Е. Ф. Корш потребовали от попечителя Московского учебного округа С. Г. Строганова удаления Крылова (заподозренного к тому же в получении взяток от студентов) из Московского университета, угрожая в противном случае уходом в отставку. С. Г. Строганов склонялся к переводу Крылова в Харьковский университет и побуждал его подать соответствующее заявление, но в дальнейшем «крыловская история» (см. о ней «Воспоминания» Б. Н. Чичерина, вып. 2. Москва сороковых годов, М., 1929, стр. 60—61, и «П. В. Анненков и его друзья», 1892, стр. 543, 547—548) получила иной оборот — см. комментарий к письмам 20 и 32 настоящего тома. О тяжкой судьбе женщины как жертвы деспотизма мужа Герцен писал в гл. II «Капризов и раздумья» — «По разным поводам» (1846) (II, 79—80).
— Эти письма неизвестны.
<аше> могло быть грустно ~ во время голода здесь? — В. П. Боткин, очевидно, отнесся отрицательно к тем строкам письма Н. А. Герцен к Астраковым от 3 мая 1847 г., в которых речь шла о социальных контрастах в столице Франции и о нищете парижских низов (см. в наст. томе письмо 8).
Так он, пожалуй, и на меня в гневе за мое письмо о буржуази к Мих<аилу> Сем<еновичу>... — «Я читал его письмо к Щепкину с большим огорчением. Он такого вздору наговорил! Bourgeois, видите, виноват в том, что на театрах играются гривуазные водевили. Не шутя! Недаром вы писали, что Герцен старается каждый предмет понять навыворот, чтоб потом иметь удовольствие поставить его на прежнее место» («П. В. Анненков и его друзья», 1892, стр. 540). О своем несогласии с Герценом В. П. Боткин сообщал и в письме к Белинскому и Анненкову от 19июля 1847 г. (там же, стр. 542).
... — Шутливое прозванье В. П. Боткина. Гильом-Пьер — имена Гизо, одного из виднейших идеологов французской буржуазии первой половины XIX века. Soberana pantorilla (буквально — высочайшая икра) — строка из испанской народной песни о маноле — испанской гризетке. Эту песню В. П. Боткин приводит в своих «Письмах об Испании» («Современник», 1847, № 3, отд. «Науки и художества», стр. 59). Т. А. Астракова рассказывает в своих «Воспоминаниях» о прощальном вечере накануне отъезда Герцена за границу: «В. П. Боткин несколько раз пел Pantorilla <...> Впоследствии в шутку так его и прозвали» (ЛН, т. 63, стр. 554). Ср. IX, 114.
... мечта Лейбница сбылась... —
... почтенный кондуктор дилижанса на луну? — С. И. Астраков, талантливый механик-изобретатель, много лет трудился над разработкой проекта воздушного шара и воздушного снаряда, предназначенного для полета в космическое пространство. Занимали его и вопросы улучшения железнодорожного транспорта, усовершенствования паровоза (см. об этом ЛН, т. 62, стр. 10—12, 22).
<ен>-Жермен по атмосферической дороге... — На участке пути Париж — Сен-Жермен с очень большими подъемами была создана воздушная (пневматическая) железная дорога.
... вине-те. — Каламбур: с одной стороны, имеется в виду вино, с другой — Винета или Волин, славянский город на Балтийском море, которому посвящена была магистерская диссертация Грановского «Волин, Иомсбург и Винета».
— Федя Корш, видимо, так произносил фамилию Герцена.
— Александра Евгеньевича Корша, другого малолетнего сына Е. Ф. Корша.
~ Анненк<ов> поехал к нему. — 29 мая/10 июня Анненков приехал в Зальцбрунн, где Белинский проходил курс лечения, и 17/29 июля привез Белинского в Париж.
— Михаил Петрович Полуденский.
[24] «Так-то, так» (франц.). — Ред.
[25] «Понимаю, понимаю» (итал.). — Ред.