Герцен А. И. - Московским друзьям, 27 - 28 (15 - 16) сентября 1849 г.

113. МОСКОВСКИМ ДРУЗЬЯМ

27—28 (15—16) сентября 1849 г. Женева.

27 сентября 1849. Женева.

Я писал длинное почтовое послание, как вдруг представился случай писать иначе. Случаи эти с каждым днем делаются реже — и потому тороплюсь передать все, что вспомню. Глупый день 13 июня, в который парижский народ заплатил Горе за Июньские дни 48 года, вы знаете. Тогда Гора не явилась предводительствовать колоссальным восстанием, теперь явилась Гора одна-одинехонька и разбежалась, не родивши даже мыши. Обстоятельства моего отъезда вам также известны, я был с Арнольдом Руге и Блиндом у Торе. Блинда схватили, Руге спасся бегством, тюрьмы во Франции страшны, беззаконие еще страшнее, я решился убраться, тем более что для меня 13 июня — день презрительный и глупый. Я сделал очень хорошо, ибо на другой день после отъезда моей жены явились au nom de la liber<té>, égal<ité>, frat<ernité>[168] жандармы к моей матери, захватили все, что было письменного, даже ноты Рейхеля по дороге и, ничего не найдя, донесли русскому посольству; что донесли, ведает их душа, я знаю только, что посольство написало мне записку, в которой требовало моего появления пред сладкое лицо Киселева. Я притворился, что записки не получал, и живу здесь, пока бог грехам терпит; реакция начинает и здесь бичевать réfugiés (я не принадлежу к ним, разумеется). Куда деться, что вперед — Америка или ллгдия? — Ничего не знаю. Вот вам повествовательная часть моих похождений.

правительственных лиц во Франции, наконец, от ссоры прусского короля с австрийским им<ператором>. Поправиться дела не могут. Вы никогда с первого раза мне не верили — а между тем и вам прокричал первое «гись, гись» после 15 мая 1848. Люди, стоявшие возле, не хотели понять portée[169] 15 мая. Июньские дни им подтвердили. Республика была убита, и если имя ее осталось, то это единственно, исключительно оттого, что три претендента делят силы реакции и что каждая партия (кроме республиканской) твердо уцепилась за своего Пьерро.

Были минуты страшного отчаяния, особенно эти вести о баденских расстреливаниях, эта подлая, холодная месть прусского кастрата — эти юноши, которые так геройски пали, эти несчастные беглецы, которым надутые и ограниченные швейцарцы бросали кусок хлеба, как жиду в средние века, как собаке. — Но время, время все перерабатывает, и я стал спокойнее смотреть. — Со многим надобно примириться, делать нечего, и, отдавая слезу побежденному, не следует однако его пораженье возводить в оправдание. Демократическая сторона, или сторона движенья, была побеждена, ПОТОМУ ЧТО ОНА БЫЛА НЕДОСТОЙНА ПОБЕДЫ, — а недостойна победы потому, что везде делала ошибки, везде боялась быть революционной до конца, везде бросалась с яростью на порожний трон и царствовала по-своему. Одни римляне делают исключение, зато посмотрите, как они погибли, это было нашествие татар, силе поневоле надобно было уступить (хотя entre nous soit dit[170] и Рим далеко бы не уехал, если б успел победить). — Пустым людям, как Ледрю-Роллен, Луи Блан... не может удаться революция; послушайте, господа, я был в соприкосновении, знаком и теперь знаком почти со всеми громкозвучными репутациями трех революций, развалины которых теперь проживают в Швейцарии. — Есть люди прекрасные, более или менее умные, это те, которые наименее участвовали в деле или участвовали без веры; Блинд, бывши в Париже и отправляя величайшего фанфарона в мире Мерославского в Баден, не верил успеху восстания в Палатинате и в герцогстве. Торе, Керсози et C<ompa>nie не верили в 13 июня. Ну, делают ли так перевороты? Да и потом, чего они хотели, какие политические перевороты возможны в теперешнее время? Как будто, в самом деле, достаточно объявить уничтожение пролетариата, всеобщее воспитание, братство и любовь, чтоб из этого что-нибудь вышло; я видал здесь почти всякий день Струве — пока его не выслали из благородной Швейцарии. Представьте себе безумного фанатика средних веков, аскета, игноранта и ограниченнейшего человека, представьте, что он проповедует уничтожение мясной пищи... и... и он-то был главою баденского восстания, вместе с плутом Брентано и с генералом, знаменитым только пораженьями.

Грядущая революция должна начать не только с вечного вопроса собственности и гражданского устройства, а с нравственности человека, в груди каждого она должна убить монархический и христианский принцип; все отношения людей между собою ложны, все текут из начала власти, все требуют жертвы, все основаны на вымышленных добродетелях, обязанностях... Конец политических революций и восхождение нового миросозерцания — вот что мы должны проповедовать. Но для этого, cari miei[171], надобно оторваться не на словах, не в минуту негодованья, а спокойно и обдуманно от падающего мира. Мир оппозиции, мир парламентских драк, либеральных форм — тот же падающий мир. Есть различия — напр<имер>, в Швейцарии гласность не имеет предела, печатай что хочешь; в Англии есть ограждающие формы, но если мы поднимемся несколько выше, то разница между Парижем, Лондоном и Петербургом — исчезнет, а останется один факт — раздавленное большинство толпою образованной, но несвободной, именно потому, что она связана с известной формой социального быта. — Я попробовал эту проповедь и свободнее от всех преданий европейских, нежели они, пользуясь всеми средствами нашей натуры. Что же из этого вышло? Я... очутился через несколько дней в явном разногласии с самыми радикальными органами; заметьте, что успех превзошел мои ожиданья, — их даже щекотало мое звание русского, они отдали справедливость «демонической иронии» etc.; но не только нет симпатии истинной, но даже скорее враждебное чувство, меня признавали как имеющего некоторую силу — но силу разрушающую и негодную. Сам Маццини, без всякого сомнения, величайший политический человек из всех существующих в ваше время, — человек с большими талантами, итальянец вроде Прочиды, сметливый, бойкий, привычный к беде и успеху, — морщится, и я с ужасом за него видел, что в споре со мной он отворачивался от некоторых истин и, след., касался тех страшных пределов, за которыми и он — ретроградный человек... другой пример — Жемс Фази, — здешний президент, демократ, республиканец, человек, который произвел здесь в 45 радикальный переворот, дружески встретил нас здесь (т. е. меня и Гервега, с которым мы совершенно одного мнения) и через месяц охладел. — Тут не может быть пощад. — Мы говорили так называемым политическим республиканцам: «Вам нечего делать, у вас нет в запасе ни новой мысли, ни утешенья, вы повторяете старое, у вас нет иного спасенья, как перейти на наш берег. Никакая слава, никакие антецеденты не спасут вас, вы погибнете с реакционерами». А они сердятся; и между тем у них замирает сердце, они видят, что если будущее не наше, то и не их. — Тут-то вся прелесть, вся забава, что ничье. Если демократия пала оттого, что она недостойна победы — то реакция падет оттого, что она не сладит с победой. Вся трудность положения демократии перешла на сторону реакции. До сих пор она только отстаивает место, ну а потом что?.. Данииловские слова: «БАНКРОТСТВО! БЕЗДЕНЕЖЬЕ!» идут, как Каменный гость, и тяжелая ступня слышнее и слышнее. Может, все разрешится в всеобщее варварство, в котором люди повозобновятся, и тогда, лет через пятьсот, все пойдет как по маслу, лет на пятьсот.

Но вы вправе спросить: кто же с вами на одном берегу? — Если б и никого не было, беды нет, и истина оттого не перестает быть истиной. Впрочем, к числу virorum obscurorum я вам могу прибавить одно имя, стоящее сотни, — имя Прудона. Прудон, сидя в тюрьме, делает больше, нежели вся беглая Гора, Прудон — действительная глава революционного принципа во Франции; если не убьют его в тюрьме (как хотят), если он не умрет от холеры — так, как умер высший представитель социализма в Германии, Готшальк, 35 лет, необычайная натура, то вы еще об нем услышите. Около него есть кружок французов, не диких и не дураков. Другой замечательный человек во Франции — это Бланки, тот, который в тюрьме. На втором плане следует еще помянуть Пьера Леру, Консидерана, даже Феликса Пиа — людей чистых и преданных. В Германии рассеяно много людей, образованных воззрением Фейербаха, которые делят ту или другую сторону наших убеждений, — я виделся здесь всякий день с Якоби из Кенигсберга, с этой античной личностью; он отправился предаться Пруссии!.. с Фребелем — всё это люди почти совершенно нового мира. Даже есть из итальянцев (à рrороs, итальянские réfugiés несравненно лучше французов — уж из рук вон ограниченных, и немцев—из рук вон неотесанных). Наконец, сколько нам неизвестных людей; не далее как вчера я получил брошюру какого-то Абта об баденской революции, премилую.

Никогда не было время лучше, для того чтоб поднять русскому голос. Разговоры мои, переведенные мною и некиим Каппом, исправленные Гервегом, имели большой успех, они в корректурных листах ходили из рук в руки. Я прибавил большое письмо к Гервегу, всё вместе, если успею, пришлю в Гамбург, — и на первый случай 1 экземпляр, потом найду случай переслать и больше; впрочем, вы можете и выписать от Hoffmann und Kampe из Гамбурга. Заглавие «Vom andern Ufer». — Покажите Петру Яковлевичу, что написано об нем, он скажет: «Да, я его формировал, мой ставленник», — а впрочем, если найдете, что заметить, то передайте как-нибудь, я исправлю во француз<ском> переводе. — Органов у нас теперь довольно. Я ссудил Прудона деньгами для издания нового журнала — «La Voix du Peuple»; он за это позволяет в иностранной части делать что хочешь. Сверх прудоновского журнала, нам открыта «Italia del Popolo» Маццини и газета, которая будет издаваться в конце года здешними радикалами. — Имели ли вы возможность следить за Прудоном хоть по брошюркам? Что за сильный голос, его война с дураком Лудв<игом>-Напол<еоном> — от 29 генв<аря> до мая — просто поэзия гнева и презрения.

Следили ли вы еще за буржским процессом, я думаю, его можете выписать, он есть в особом издании. Я предлагал тогда сделать Edition monstre[172] на франц<узском>, немец<ком> и англий<ском>, с портретами Бланки, Распайля, Барбеса и Собрие и с надписью: «Edition de la démocratie universelle»[173], но при этой реакции нечего было и думать. Вот был удар-то пошлости юриспруденции и римскому праву. Всякое слово Бланки указывало, что подсудимые — судьи и кодекс, ну что Петр Гр<игорьевич> учил тридцать лет, пыли от всей юридической дряни не останется; знаем мы теперь, что такое присяжные и независимый французский паркет. Когда судили Пруд<она>, я был в ассизах. Дайте мне уездный суд и пьяного секретаря — на тех есть апелляция, а против суда присяжных — нет. Во Франции ничего нет свободного и ничего законного — насилие, готовность мятежа и готовность на Варфоломеевскую ночь. Верите ли, Париж мне до того противен и гадок, что я без ужаса не могу думать, что, может, зиму придется жить там. Франция показывала много раз пример обновления, она быстро отряхает грязь — но теперь это труднее, времена Людв<ига>-Филиппа были не так притеснительны, вопросы глубже. Падение Франции — avviso[174] всем народам; пора Франции отделаться от гнета парижского и Европе — от соподчинения Франции. — И если от души можно кричать: «Delenda est Austria, delenda est Prussia!» — то не мешает прибавить и Францию. — И во всем разгроме и падении сурово и мрачно вырезывается, как Маттергорн в Валлисе, Россия, каменистое поле будущего; природа не начинает с цветущих лугов, а с гранита. Судьба России колоссальна — но для нас виноград зелен, — если б доля той гуманности, которая дается долгим просвещением, перешла в правы нашей русско-немецкой бюрократии, я воротился бы, — но вам, я думаю, в августе месяце была доставлена статейка «Addio» — и вы, стало, знаете, как я смотрю на сей вопрос.

28 сент<ября>.

Прощайте. — Довольно на сeй раз. — Швейцария имеет удовольствие видеть в своих горах 12 000 réfugiés, из которых 6000 наверное прокармливаются ею. Réfugié — новое звание теперь, новая каста и превредная для них, это совсем особая жизнь — совершеннейшая праздность и трагический интерес. Впрочем, человек пятьдесят дельных найдется в этих 12 т. Я шутя предлагал издать альманах «Les réfugiés peints par eux-mêmes»[175] и поместить портреты всех уродов, шутов, все необычайные костюмы и прически, в главе мы бы поместили отца Струве и в конце — портрет Ivan Golovine, который в Бурже на вопрос: «Кто вы?» сказал президенту: «Citoyen anglais, expatrié de la Russie et auteur français»[176]. Его из Парижа прогнали; он был здесь и уехал в Брюссель. — Судьбу и историю Бакунина, верно, вы знаете, он, бедный, сидит еще в каземате Кенигштетской крепости, — вероятно, его осудят «аuх travaux forcés à perpétuité»[177], т. е. до тех пор, пока саксонский король его сменит на каторге. Немцы называли (т. е. реаки) Баку<нина> «der Russische Bluthund»[178]. — Мы теперь только нашли возможность ему помогать, да и то не знаю, верно ли. — Он вел себя геройски.

потом разные дамы ездят с докторами, ex<empli> gr<atia> Раевская.

Кабы воля, воля... приехал бы на недельку в Москву, индивидуально мне, разумеется, с вами лучше, нежели здесь. Я в истинно дружеских отношениях только с Гервегом и больше ни с кем, несмотря на то что сделался публичной мужчиной[179] и знаком со всеми. — Но dignité humaine oblige[180] —и я остаюсь!

Обнимаю вас всех дружески — это значит гораздо больше, нежели братски.

Что славявофильчики наши? Упился ли, наконец, Шевырев le Caligula «кровью мадьяров и немцев»? Как мужички тульские Алексей Степаныча? Как Богородица-троеручица покровом покрывает — Глинку? Читает ли гос<ударь> сочинения Аксакова?

Я ТРЕБУЮ — прошу — ich bitte — rogo[181] etc.: напишите, как только получите письмо — просто о получении, ибо я посылаю в

Avviso[182]. Выпишите «Les confessions d’un révolutionnaire» Прудона.

Примечания

Печатается по автографу (ЛБ). «Современник», 1912, кн. IV, стр. 200—202; полностью: Л V, 285—292 — по копии, снятой А. Н. Пыпиным с подлинника.

Глупый день 13 июня... — Известное выступление демократических сил Парижа против реакционной политики президента Луи Наполеона. О своем участии в демонстрации 13 июня 1849 г. и о причинах ее неудачи Герцен говорит подробно в «Былом и думах» (X, 50—53).

... на другой день после отъезда моей жены явились ~ … — Обыск в доме у матери Герцена был произведен французской полицией после отъезда в Женеву не Н. А. Герцен, а А. И. Герцена (Н. А. выехала в Женеву через две недели). Подробности об этом обыске см. Рейхель, стр. 65. В «Былом и думах» Герцен избежал отмечаемой неточности, указав, что обыск был произведен «дня три после моего отъезда» (X, 54).

... что это за мир, который вдруг ждет спасения от венгров ~ <ератором>. — Накануне выступления 13 июня 1849 г. большинство деятелей мелкобуржуазной демократии связывало свои надежды с изменением всей обстановки в Европе под воздействием ожидаемых побед революционной Венгрии над австрийскими войсками; многие рассчитывали также на конфликт между Пруссией и Австрией из-за проблемы объединения Германии. Наконец, для всего лагеря буржуазной демократии было характерным упование на то, что уход с поста президента Луи Наполеона послужит залогом нового подъема революции и окажется достаточным для успешного осуществления ее задач.

... между тем, я вам прокричал первое «гись! гись!» после 15 мая 1848. — Герцен, будучи свидетелем событий 15 мая 1848 г., в тот же вечер говорил Анненкову и Боке, что «Республика ранена насмерть, ей остается теперь умереть». См. «Письмо девятое» из «Писем из Франции и Италии», датированное 10 июня 1848 г. (V, 132).

... если имя ее осталось, то это единственно исключительно оттого, что три претендента делят силы реакции... — совпала с анализом обстановки после событий 13 июня 1849 г. у К. Маркса в «Классовой борьбе во Франции с 1848 по 1850 г.» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, 2-е изд., т. 7, стр. 77).

... вести о баденских расстреливаниях ~ месть прусского кастрата ~ швейцарцы бросали кусок хлеба... — В июне 1849 г. прусская карательная армия подавила последнюю волну революции в Германии — восстания в защиту имперской конституции в западной и южной Германии, центром которых были Баден и Пфальц. При карательных действиях пруссаков сотни солдат и офицеров баден-пфальцской повстанческой армии стали жертвами прусских военных судов, выносивших, как правило, смертные приговоры. Остатки войск повстанцев в июле 1849 г. перешли швейцарскую границу и были интернированы швейцарскими властями.

Одни римляне делают исключение ~  — Герцен имеет в виду героическую оборону Римской республики, под руководством Гарибальди, от превосходящих сил французских интервентов, продолжавшуюся до начала июля 1849 г.

... игнорант... — невежда (от лат. ignorans).

... с генералом, знаменитым только пораженьями. — Герцен иронически именует так известного польского революционера Л. Мерославского, ставшего в июне 1849 г. главнокомандующим баден-пфальцской армией. В 1848 г. Мерославский возглавлял польское национальное восстание в познанской области против Пруссии, потерпевшее поражение, а в марте 1849 г. неудачно действовал в качестве командующего мессинским фронтом в Сицилии при обороне острова от неаполитанских королевских войск.

Мир оппозиции ~ тот же падающий мир. — Подробно Герцен пишет об этом в статье «LVII год республики, единой и нераздельной» («С того берега»).

...Данииловские слова: «Банкротство! Безденежье! ~ слышнее и слышнее. — газета «Le peuple». В действительности уже в конце 1848 г. началось рассасывание экономического кризиса, хотя выход из него происходил неравномерно: одни отрасли промышленности (главным образом легкой) уже вступили в полосу оживления и подъема, тогда как другие пребывали еще в состоянии депрессии.

... virorum obscurorum... — темных людей (лат.) — сказано иронически. Герцен использует здесь название знаменитой книги Ульриха фон Гуттена «Письма темных людей».

... высший представитель социализма в Германии, Готшальк... — Готшальк был членом «Союза коммунистов», но оставался, в сущности, мелкобуржуазным социалистом. В период революции 1848 г. в Германии Маркс и Энгельс вели решительную борьбу против Готшалька, проповедовавшего рабочим смесь из оппортунистических и сектантских идей.

 — О своих знакомствах в Женеве в 1849 г. с итальянскими революционерами-эмигрантами Герцен подробнее рассказал в «Былом и думах» (X, 65—82). В данном случае он имел в виду, вероятно, Саффи и Джакомо Медичи.

Я ссудил Прудона деньгами для издания нового журнала... — См. письмо 108.

... его война с дураком Лудв<игом>-Напол<еоном> ~  — 29 января 1849 г. президент и образованное им правительство монархиста О. Барро добились принятия Собранием решения о скором самороспуске и назначении новых парламентских выборов. После политического кризиса 29 января борьба демократического лагеря против монархической реакции весьма обострилась. В этот период Прудон опубликовал в своей газете «Le Peuple» крайне резкие статьи, обличавшие Луи Наполеона в антиконституционных действиях и заговоре против республики. За свои статьи Прудон был лишен депутатской неприкосновенности и привлечен к судебной ответственности. 28 марта судом присяжных он был приговорен к 3 годам тюремного заключения.

…за буржским процессом... — В марте 1849 г. в городе Бурже Верховный суд Франции судил Барбеса, Альбера, Бланки, Распайля, Собрие и других, привлеченных по делу о событиях 15 мая 1848 г.

 — Суд (parquet буквально означает пространство в зале суда между местом для судей и местом для адвокатов).

... в ассизах. — Ассизы (от франц. assises) — собрание судей, судебное заседание.

...«Delenda est Austria, delenda est Prussia»... — «Должна быть уничтожена Австрия, должна быть уничтожена Пруссия» — Герцен перефразирует известное изречение Катона «Karthago delenda est!» («Карфаген должен быть разрушен!»).

... в августе месяце была доставлена статейка ~ как я смотрю на сей вопрос. — См. «С того берега» — VI, 12—18.

«Les Réfugiés peints par eux-mêmes»... — Сборники «физиологических очерков» такого типа были весьма распространены в 1840-х годах и во Франции и в России — «Les français, peints par eux-mêmes» (1839—1842), в которых участвовали Бальзак, Е. Сю, Ж. Жанен и др. Русским подражанием этому изданию явился сборник «Наши, списанные с натуры русскими» (1841).

... Ivan Golovine ~ он был здесь и уехал в Брюссель. — «Об И. Головине и его эмигрантской жизни Герцен рассказывает в «Былом и думах» (XI, 404—427).

~ Он себя вел геройски. — См. комментарий к письмам 80 и 81.

«Journal de Genève» ~ évolutionnaire. — Вероятно, Герцен имеет в виду следующую заметку в «Journal de Genève» от 13 июля 1849 г.: «On annonce le retour a Genève de M. Heinzen et l’arrivée de M. et M^me Struve, de M. Herweg, de M. Hertzen et autres personnages plus ou moins marquantes de l’état major de la propagande révolutionnaire» <«Сообщают о возвращении в Женеву г. Гейнцена и о приезде г. и г-жи Струве, г. Гервега, г. Герцена и прочих более или менее примечательных лиц из генерального штаба революционной пропаганды»>».

 — Имеются в виду крепостные А. С. Хомякова. См. письмо 33.

Как богородица-троеручица покровом покрывает —  — Герцен иронизирует над писательницей А. П. Глинкой, написавшей ряд произведений житийного жанра (среди них — «Жизнь пресвятыя девы богородицы» М., 1840).

Читает ли гос<ударь> сочинения Аксакова? — Арестованному в марте 1849 г. И. С. Аксакову управляющий III отделением ген. Л. Дубельт предложил написать записку с изложением своих взглядов. Записку эту читал Николай I (см. И. С. Аксаков и его письма, ч. 1, т. 2, М., 1888, стр. 147).

«Les confessions d’un révolutionnaire» — Полное название книги Прудона: «Les confessions d’un révolutionnaire, pour servir à l’histoire de la révolution de Février». См. письмо 123.

[168] именем свободы, равенства, братства (франц.). — Ред.