13. Т. А. АСТРАКОВОЙ
4 июля (22 июня) 1847 г. Париж.
Рукой Н. А. Герцен:
— думаешь: ну вот писать, писать — а перо возьмешь, опять раздумаешься и не хочется писать. А получать письма ужасно как весело особенно такие письма, как твои; Александр каждый раз от них в восторге. —
В прошлом письме я забыла тебе написать, чтo в то самое время, как ты потеряла мой браслет, я потеряла твой лорнет, мне было ужасно, ужасно его жаль, и твоя потеря несколько утешила меня. Мне так досадно, что я не хочу себе покупать другого.
Недели три мне все что-то не по себе, опять страшная усталь, расслабление, началась и простуда, — едва ли мы останемся здесь зиму, я думаю, мое существование здесь в холод будет жалко, потому, что домы устроены для жару. Доктор мой советует ехать в Ниццу в начале октября, но там, говорят, скучно очень будет для Ал<ександра>, и я думаю, мы поедем в Палермо, я рада буду уехать отсюда на зиму. — На днях проводили мы Галахова[26] в Бокард, он будет там лечиться холодной водою; чем более узнаю его жену, тем более она мне нравится, она нехороша и немолода, ровесница нам с тобой, но существо недюжинное. Анненков уехал к Белинскому и пишет, что нашел его не в отчаянном положении, обещает притащить его сюда, я буду ужасно рада им; теперь мы что-то сиротливо здесь живем. А должна тебе сказать правду, Таня: бесконечно уважаю ум Саз<онова>, всегда слушаю его с большим удовольствием, но задушевного-то нет...
Сегодня Саше минуло восемь лет; как хочешь, а право, моя жизнь все более и более поглощается ихнею жизнью, и мне недурно.
3 июля/июня 22.
… Только что принялась вчера писать тебе, пришли, помешали. Во-первых, благодарю тебя за это письмо как наисильнейшее доказательство твоей дружбы, Таня! Досадно, что тебе-то не так сладко доказывать дружбу таким образом, очень досадно — взял бы иногда весь земной шар да и истолок бы его в ступке, — что ж это, наука-то, на что же она, до сих пор химики не умеют сболтать масла с водою, масло все масло и поверху плавает, а вода все вода… Ну, да дело в том, что Александр взял на себя обделать это, сидит и пишет теперь в Москву. Один упрек сделаю тебе: зачем такое длинное предисловие ты написала?
За что это ты Александра-то разбранила, я думаю, тебе совестно после этого было читать его письмо?
«Потеплее ли у нас? Повеселее ли я?..» Лето уж верно у нас началось прежде вашего. А на последний вопрос, прежде чем ответить, я бы спросила тебя, что такое ты называешь весельем. Но случилось так, что я отвечала[27] прежде, чем ты спросила. С каждым днем мне здесь становится ловчее, кажется бы съездил туда и сюда, и опять бы воротился в Париж, и на Ал<ександра> мне досадно, что он мало пользуется им, почти ни с кем не знакомится, до 4 часов с утра работает, потом сходит погулять — не по годам, а по часам делается домоседом и семейным человеком, так что уж я имею маленькую надежду привезти вам почтенного старца. — Продолжаем Париж, да я думаю, полжизни проживешь и все будешь осматривать. Внутреннею моею жизнью я все более и более довольна: теперь время идет еще скорее, я тоже учусь с Сашей по-французски, потому что мы сравнялись с ним в знании, а уж отставать-то мне не хочется. Я чувствую постепенное возрождение себя; это не возвращение к юности, мечтательной, в розовом платье из дымки, с крылышками бабочки, нет, это сила, твердость, сознание, ясность зрелости. Веселиться ж я не могу, я думаю, нигде и никогда, да и кто из нас может веселиться теперь?.. На каждом шагу видишь — с одной стороны богач, который умирает от объядения, с другой голодная смерть... и до последней струны жизни подобная дисгармония, веселись кто может!
Марье Ф<едоровне> передала твой поцелуй, а Машеньке не могла потому, что они еще не возвращались из Лондона, куда поехали около двух недель тому назад; на это время Коля переселился к нам, и ты не можешь себе представить, что это за чудный ребенок, поразительный ум, грация и доброта, я не надеюсь, чтоб он стал слышать, мне кажется, все это ему дано в замену. Дети вообще здесь все здоровы и воселы.
Спасибо за извещение о друзьях, пиши всегда. Кланяйся всем. Иногда так хочется взглянуть на иных, в особенности тебя и Грановского (разбор не по достоинству, а по положению вашему ко мне).
<овичу>, как видишь, поклон вверх ногами; если он не сочтет неприличным принять его в таком виде, так повергни его к его стопам, я бы послала, пожалуй, и поцелуй, да ведь знаю наперед, что не примет.
— меня не удивила, потому что неуверенность в тех, которых вы любите (а я уверен, что любите и меня), — периодическая болезнь ваша. Об деньгах много толковать не стану — вот записка к Григорию Ивановичу.
Сергею Ив<ановичу> скажите, что если найду 3 том Лакруа, то пришлю его с доктором Гро, который едет на днях отсюда и в августе будет в Москве.
Скажите Кавелину, что ему-то грех так долго не писать. — Как, в самом деле, нелепа ваша приписка ко мне — она похожа на то, если б кто-нибудь поставил мне в вину, зачем у меня голубые волосы — а не русые, несмотря на то, что они русые. Во мне память и дружба сохраняются так, как ненадобно в совершеннолетии, так, как это идет только к юношам. И вот теперь, написавши строку к Кавелину — все так живо, так ясно стоят передо мной... О том, что я сижу дома — все пустяки, я по утрам не люблю ходить (особенно в июльских жарах) — все равно в Париже или в Перми. Зато с обеда шляюсь. Да и утром ходил смотреть на разные травли Эмиля Жирардена и Дюшателя — делавшиеся к великому порадованию.
Прощайте. На днях едет Елизавета Ивановна — радуюсь за вас.
Будьте же здоровы.
О получении письма уведомьте.
Кто вам это натолковал, что мы здесь скучаем?
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа, хранящегося в Колумбийском университете (Нью-Йорк). Впервые опубликовано: НПГ, —106, вместе с припиской Саши Герцена. На л. 1 автографа слова «Сергею Иван<овичу> ~ не примет» написаны Н. А. Герцен «вверх ногами» на полях — вследствие отсутствия свободного места.
Письмо Т. А. Астраковой от 9 июня 1847 г. ст. стиля, на которое отвечают А. И. Герцен и Н. А. Герцен, неизвестно.
...июня 22. — Судя по приведенной параллельно дате по новому стилю, тут ошибка или описка: должно быть 21 июня.
...читать его письмо? — Имеется в виду, вероятно, письмо от 10—12 июня 1847 г. (№ 11).
...3 том Лакруа... — Имеется в виду трехтомный труд по дифференциальному и интегральному исчислению французского математика С. Лакруа (1810).
... Гро... — По-видимому, речь идет о московском знакомом Герцена, враче Ново-Екатерининской больницы (см. о нем II, 234—235).
— Издатель «La presse», член палаты депутатов Э. Жирарден изобличил министра внутренних дел Франции Дюшателя в попытке за взятку в 80 тыс. франков «выхлопотать» звание пэра Франции и место в палате пэров. Жирарден был предан палатой депутатов суду по обвинению в клевете, но палата пэров оправдала его. Дюшателя же реабилитировала палата депутатов. В «Письмах из Франции и Италии» Герцен не раз касается этого скандального дела (см. V, 55, 56, 231 и др.).
...радуюсь за вас. — Видимо, эти слова имеют иронический смысл. Ср. сказанное о Е. И. Сазоновой в письме 20.
[26] В последнее время я сблизилась с ним еще более — чистый, благородный, симпатичный и нежный человек, грустно было расставаться с ним, может, до России не увидимся.