157. Г. ГЕРВЕГУ
18 (6) февраля 1850 г. Париж.
18 février 1850. Paris.
Cher Georges — finissons, finissons-en sincèrement et pour toujours, au moins pour longtemps avec notre procès mutuel. — Point de récriminations, point de réponses. Je suis triste, peut-être je transgressais les limites sous le joug d’une hypochondrie qui s’empare quelquefois de moi, d’autant plus qu’elle est tout à fait contraire à mon caractère — lucide et égal. Il n’est pas beau de nous enfoncer dans cette analyse subjective lorsque nous sommes témoins de cette tragédie sombre qui va engloutir tout le monde.
Dès que j’eus lu les premières lignes de ta dernière lettre, je sentis une douleur aiguë — comment continuer, continuer... je me suis arrêté et avant de finir ma lecture je t’écris cette lettre... Je lirai après. Donne ta main — et pas un mot. Tu sais ce que je voulais, je voulais entre autres te réveiller, te faire secouer quelques mauvaises habitudes qui ne se cadrent pas avec le Grundton de ton âme, je le voulais parce que je sentais qu’avec ce pli il y aura une note sifflante, disharmonieuse. J’ai osé m’ériger en juge, sévir contre toi — tu m’en a donné le droit; lorsqu’on se dit frère, ami... on a, on sent qu’on les a, des droits incontestables. Peut-être j’en ai usé sans ménagement — mais le but était pur et tout amical pour toi.
Non, il ne faut pas s’amollir, nous avons un temps rude à vivre, ce n’est qu’à présent que commence la débâcle véritable, eh bien, je deviens stoïcien, advienne ce qui pourra.
Aux côtes de l’Angleterre, à New York, au Sud de la France, en Espagne, à Alexandrie enfin — je suis prêt à tout; à Paris je ne veux pas rester pour rien au monde, des que l’affaire de ma mère s’arrangera, je partirai. Emma te racontera plus en détail. — Et tu écris à Emma: «Si H<erzen> trouve assez d’abnégation pour choisir un endroit possible pour moi...» Mais si с’était de l’abnégation à quoi bon alors rester ensemble, quelle est donc cette abnégation qui fait que l’homme fait parce que cela lui est agréable. Et ensuite quel est l’endroit que je puisse préférer — et encore un ensuite — et qui t’a dit que nous avons l’honneur du choix... subissons la nécessité la tête haute et le verbe haut, voilà tout.
Le cœur se contracte chez moi au spectacle que je vois tous les jours, cela n’est pas même une lutte — figure-toi une femme échevelée, ivre, demi-nue, meurtrie par les coups féroces d’un mari butor, figure-toi qu’elle ne proteste pas même, qu’elle s’avilit et que l’autre continue, voilà le groupe Laocoonien que présente la capitale de l’'Univers. Et à chaque nouveau coup les amis stupides de crier: «C’est très bien, à présent cette femme sait à quoi s’en tenir». О stultitia. Homo sapiens — c’est une espièglerie de Linné.
Et bien, Colas persécuté — о noble patrie de Tell, du fromage, de Rufenacht et d’Almeras. Et ces lâches pensent qu’en faisant les commissions ils gagneront leur cause. Pardon. Il n’y a que l’Angleterre qui par sympathie (les deux Chines s’aiment comme de raison) — sauvegarde encore la république qui sert de maison de police pour l’Europe.
Concernant mon livre, envoyez-le en commission chez Campe. Le fait est qu’à présent toutes ces choses qui avaient quelque mérite de nouveauté deviennent de jour en jour plus banales — et pourquoi donc voulons-nous faire cet enfanticide? — Kapp m’а demandé où vous demeurez. Lui, il dem<eure> Krebsgasse, 24. — Ensuite envoyez ici de 25 à 50 ex<emplaires> par Franck. — Vraiment, cette brochure me dégoûte, à force de rester à Zurich. Kapp a publié encore un article, avec compliments qui me compromettent...
Рукой Н. А. Герцен:
Je ne veux раз laisser partir cette lettre sans vous serrer la main de cœur, de tout mon cœur, cher, excellent ami! Ecrire — je ne puis pas. Je rêve toujours de notre vie vagabonde que nous ménerons ensemble — la mer, le ciel bleu, les oliviers...
A vous Natalie.
Выбор облаток мой. N.
Перевод
18 февраля 1850. Париж.
Дорогой Георг, покончим, покончим искренне, и если не навсегда, то хотя бы надолго, с нашей взаимной тяжбой. — Не надо упреков, не надо возражений. Мне грустно; быть может, я нарушил границы дозволенного под влиянием ипохондрии, которая иногда овладевает мною, и тем сильнее, что она совершенно чужда моему веселому и ровному характеру. — Нам, свидетелям мрачной трагедии, которая грозит всеобщей гибелью, нехорошо углубляться в такой самоанализ.
Едва я прочел первые строки твоего последнего письма, как почувствовал острую боль — можно ли продолжать, продолжать... я остановился и, не прочитав письма до конца, пишу тебе... Я дочитаю его после. Дай руку, и ни слова больше. Ты знаешь, чего я хотел: я хотел, помимо всего прочего, разбудить тебя, заставить стряхнуть с себя кой-какие дурные привычки, не соответствующие Grundton’y[226] твоей души, я этого хотел, ибо чувствовал, что они внесут резкую фальшивую ноту. Я осмелился взять на себя роль судьи, выступить против тебя — ты дал мне на это право; когда люди назвались братьями, друзьями... они имеют, и чувствуют, что имеют, на это совершенно неоспоримое право. Быть может, я пользовался им бесцеремонно, но с бескорыстной и дружеской целью.
Нет, нам нельзя разнеживаться, мы живем в жестокое время, сейчас-то и начинается настоящий разгром, и вот я становлюсь стоиком, будь что будет.
На побережье Англии, в Нью-Йорк, на юг Франции, в Испанию, в Александрию — словом, я готов на все; но в Париже я не хочу оставаться ни за что на свете. Как только дело моей матери уладится, я уеду. Эмма тебе расскажет обо всем этом подробней. — А ты еще пишешь Эмме: «Если <Герцен> найдет в себе достаточно самоотверженности, чтобы подыскать приемлемый для меня уголок...» Но если бы это было самоотвержением, то зачем же тогда оставаться вместе; какое же это самоотвержение, если человек делает то, что ему приятно? И потом — что это за уголок, который я могу предпочесть другому, и еще одно «потом» — кто тебе сказал, что мы имеем почетное право выбора; подчинимся же необходимости, не склоняя головы и не приглушая голоса.
представь себе, что она даже не протестует, что она терпит это унижение, а тот не унимается, — вот такой Лаокооновой группой выглядит столица вселенной. И при каждом новом ударе безмозглые друзья подстрекают: «Прекрасно, теперь эта женщина будет знать, как себя вести!». О stultitia![227] Homo sapiens — лишь озорная выдумка Линнея!
Итак, Колю преследуют — о благородная родина Телля, сыра, Руфенахта и Альмераса. И эти подлецы думают, что, выполняя подобные распоряжения, они что-то выиграют. Прошу прощения. Одна только Англия из сочувствия (понятно, что два Китая любят друг друга) защищает еще республику, которая служит полицейским участком для всей Европы.
— зачем же нам идти на сие детоубийство? Капп справлялся у меня, где вы живете. Сам он жив<ет> на Krebsgasse, 24. Засим пришлите сюда от 25 до 50 экз<емпляров> брошюры через Франка. — Право же, я потерял вкус к этой брошюре из-за того, что она лежит в Цюрихе. Капп напечатал еще одну статью с комплиментами, которые меня компроментируют…
Рукой Н. А. Герцен:
Прежде чем уйдет это письмо, я хочу сердечно, от всего сердца, пожать вашу руку, дорогой, чудесный друг! А писать я не могу. Я все мечтаю о совместной кочевой жизни, о море, о голубом небе, об оливковых рощах...
Выбор облаток мой! N.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа, хранящегося в ВМ. Впервые опубликовано: ЛН—109.
Ответ на письмо Гервега, без даты, начинающееся словами: «Ты уклоняешься от ответа на вопрос о делах...» (Л XIV, 63—64).
...первые строки твоего последнего письма… — См. выше комментарий к предыдущему письму.
«Все превращается в прах, и то, что могло бы жить в любви и понимании, разбивается и рассеивается так же, как и то, что презирает и ненавидит друг друга» (Л XIV, 73).
...сейчас-то и начинается настоящий разгром... — Герцен пишет, очевидно, под впечатлением состоявшегося накануне решения о предоставлении четырем генералам чрезвычайно широких полномочий — см. выше комментарий к письму 155.
Итак, Колю преследуют... — В «Былом и думах» Герцен подробно рассказывает о том, как «старейшины города Цюриха», узнав, что Герцен является революционным эмигрантом, атеистом и автором книги «Vom andern Ufer», решили «сбыть с рук» его сына Колю, проходившего курс в цюрихском училище глухонемых. О мерах, принятых Герценом в связи с этим, см. X, 160—163, письма 160 и 169 и комментарии к ним.
Одна только Англия из сочувствия ~ защищает еще республику, которая служит полицейским участком для всей Европы. — Газеты сообщали в это время, что Австрия и Пруссия стараются заручиться согласием Англии и Франции на оккупацию Швейцарии и концентрируют свои войска на швейцарских границах. Франция, по словам швейцарского корреспондента «National», согласилась на оккупацию, «одна Англия еще сопротивляется» («National» от 17 февраля 1850 г.). В тот день, когда Герцен писал комментируемое письмо, в прибавлениях к «Voix du Peuple» было напечатано международное обозрение, в котором также указывалось, что Англия выступает в защиту Швейцарии.
...два Китая любят друг друга... — «Двумя Китаями» Герцен называет Англию и Швейцарию. Ср. в «Былом и думах» (X, 94—95).
Капп справлялся у меня, где вы живете. — Это письмо Ф. Каппа неизвестно.
Выбор облаток мой. —
[227] глупость! (лат.). — Ред.