20. Т. А. АСТРАКОВОЙ
21 (9) сентября 1847 г. Париж.
Рукой Н. А. Герцен:
19 сентября 1847. Париж.
Сейчас получила твое письмо, Таня, и сейчас же, прочитав его, бросилась писать тебе, мой друг, мне так стало тебя жаль, так стало досадно на себя и совестно перед тобой, что у меня слезы навернулись и я готова на коленях просить у тебя прощенья в том, что долго не писала, — но какая же польза от этого раскаянья? Оно не придет к тебе прежде двух недель. Так живо представилось твое одиночество и твоя капризность... так и полетела б тебя расцеловать и сказать тебе, что я люблю тебя, моя Таня, — о чем же ты горюешь? Это не ирония; а в самом деле я уверена, что сознание быть любимым мною как бы то ни было должно служить большим утешеньем.
Весть об удалении Никиты ужасно нас всех обрадовала, впрочем, я была твердо уверена, что наши восторжествуют, и меня это дело не тревожило слишком, ведь есть же предел нелепостям! Вот плохо-то то, что ты и все вы, наши милые друзья, нет-нет, да похвораете, вообще отрадного ни о ком ничего ты не сказала, что ж это жизнь, куда деваться, в каком этаже искать квартеры?.. Там холодно, погреби под полом, там кухней пахнет и нечисто, должно быть, люди живут.., бельэтаж дорог... под крышей жарко! — Нелепо и нелепо!!!..
— Боткин Н<иколай> П<етрович> собирался ехать в Москву, нам жаль его было, и рада я была, что вы всё узнали бы о нас подробно и верно. Словам Ел<изаветы> Ив<ановны> верить нечего, потому что она, во-первых, не знает о нас ничего, а если б что и знала — так может передать неверно, потому не знает нас. Так-то то, Б<откин> хотел ехать, да получил письмо из Москвы, что это не нужно, и остался. Белинский на днях уезжает. Это путешествие, кажется, не принесло ему большой пользы. — Да, в Гавре мы были, и, кажется, я тебе писала о нашем путешествии; у Саши тоже ведь было что-то вроде холеры, он, бедняжка, до сих пор не может оправиться, вял, тих и худ, при малейшей неосторожности, т. е. пахнет ветер, или съест что-нибудь, сейчас возвращается, да только не в такой сильной степени. Коля в Швейцарии, карабкается по горам, мы скоро съедемся с ними где-нибудь, я думаю, в Париже не останемся зимовать, говорят, пренеприятная погода, ехать в Италию на зиму — тоже страшно, жилища, говорят, устроены еще хуже здешнего, полы каменные, печей и даже каминов нет, отсюда доктор советует ехать для меня и для Саши, ума не приложишь, я уже просила Александра решить это без меня; Ботк<ин> и Анненков проводят зиму здесь и там, пусть решат все вместе. А, видно, зима-то всего лучше наша, русская, весело вспомнить, как иногда катывались в санях по заветным улицам. Пока я беру ванны из бульона с солью да пью какую-то дрянь, я не больна, а силы мало прибавляются, мне пребольно видеть, что Саша одну участь терпит со мной, уж даже и ванны-то одинакие! А как бы хотелось, чтоб не во всем был похож. То ли дело Наташа: как соловей весела, распевает, какая сильная, крепкая... ну, да что будет, то будет. Без нас, т. е. пока мы были в Гавре, Наташа очень подружилась с Марьей Ф<едоровной>, я ужасно этому рада, это хорошо для них обеих.
Все эти дни сидела дома; ничего во имею сообщить нового. Обнимаю тебя, моя Таня. Благодарю Сергея Ивановича за намерение писать, жму ему крепко и прекрепко руку. Ну поклонись же ты всем, — да что, это глупo — кланяться, вот кабы можно было тебе показать, как бы я желала, чтоб ты поцеловала их за меня... Прощай!
Твоя Н.
<етербург>, потом — что Кет<чер> нанял с ним квартеру?
Рукой Саши Герцена:
Целую тебя, Таня, что вы точите, Владимир Иванович.
21 сентября.
Сообщаю вам выписку из протокола, который ждала Наташа. После первого октября мы садимся в дилижанс и едем в Шалон, там садимся на пароход и едем в Марсель, там пересаживаемся в перепароход и едем в Геную — Ливорно — Флоренцию, где примемся думать о зимних квартерах; до приказа от меня пишите все так же, как писали, к Турнейсену. Николай Петров<ич> с нами.
— сплетня, старая розга, невзначай попавшаяся в брачный букет.
Разные приложения от Марии Федоровны.
Желал бы еще знать никитские подробности. Скажите Гранов<скому>, что, узнав сие, я того же дня, числа, месяца, года, столетия отправился в Palais Royal в ресторацию Corazzo и заказал
Soupe en tortue
Filet de Bœuf s<auté> au madère
à la Normande
à la Marengo
etc., etc.[33]
и чуть не сгубил Белинского ядовитым обедом в честь двух приятных новостей, из которых одна — неприятность Крылову.
Кавелина целую, — а если позволите, и вас, а Сергей Ивановича и без позволенья. Я здесь рассказывал, к великой радости французов, проект о луне и машине туда ездить.
<овский> письмо из Гавра?] получ<ил>
Да и к Кавелину писал, кажется, 2 сентя<бря>.
Сейчас читал письмо от В<асилия> П<етровича> к Анненкову, подробности о крыловск<ой> истории и прочее. Тем не менее прощайте. Скажите, что в «Révue» глупости пишет какая-то ракалья и дурак — предосадно.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа, хранящегося в Колумбийском университете (Нью-Йорк). Впервые опубликовано: НПГ, —112. В автографе Герценом зачеркнуты слова: «Получил ли Гран<овский> письмо из Гавра», над которыми им написано: получ<ил>.
После первого октября ~ о зимних квартерах... — В действительности маршрут путешествия Герценов оказался иным. См. письмо 22.
... никитские подробности ~ неприятность Крылову ~ подробности о крыловск<ой> истории и прочее. — Имеется в виду ход так называемой «крыловской истории» — ср. выше письмо 11 и комментарий к нему. — В письме к Анненкову от 24—25 августа 1847 г. В. Боткин сообщал последние новости о «крыловской деле» — благоприятные для Грановского, Кавелина, Корша и Редкина: С. Г. Строганов, попечитель Московского учебного округа, объявил московским друзьям Герцена о подаче Крыловым прошения об отставке.
— См. комментарий к письму 11.
... Кавелину писал... — Это письмо Герцена неизвестно.
Скажите, что в «Revue» глупости пишет какая-то ракалья и дурак — предосадно. — «La Révue indépendante» ряд весьма благожелательных заметок-аннотаций был в апреле — июне 1847 года посвящен произведениям и статьям Кольцова, Герцена, Белинского и Кавелина. В № от 25 апреля журнал очень тепло отозвался о «Письмах об изучении природы» (стр. 254), в № от 10 мая — о «Дилетантизме в науке» (стр. 285). В № от 25 мая (стр. 317) о романе «Кто виноват?» был дан следующий отзыв: «Мы уже несколько раз имели случай упоминать о сочинениях этого остроумного писателя, который как будто задался целью обнажить все порочное, несовершенное, смешное в своей родине. Предыдущие произведения показали нам, что талант автора не ниже его намерений. Нет сомнения, что это направление в конечном результате принесет большую пользу моральному состоянию России».
В № «La Révue indépendante» от 10 июня (стр. 349) о Белинском, Грановском и Кавелине говорилось как о «замечательных деятелях нового литературного движения» в России. Это дало повод Ф. Булгарину задать в «Северной пчеле» (№ 170 от 29 июля 1847 г.) провокационно-доносительский вопрос: «Любопытно было бы знать, кто сообщает эти верные <ироническая разрядка «Северной пчелы»> известия во французские журналы!» (см. об этом подробнее в статье Л. Ланского — Отзывы о Белинском в «La Révue indépendante», ЛН, т. 56, стр. 497—500). В связи с этим В. Боткин в письме к Анненкову от 24—25 августа (которое читал Герцен) спрашивал своего корреспондента: «Кто это в «Révue indépendante» пишет такие штуки о русской литературе? Булгарин пользуется ими, чтобы смеяться над сотрудниками „Современника”» («П. В. Анненков и его друзья», 1892, стр. 548—549). Резкая оценка Герценом подобных заметок объясняется, очевидно, тем, что они компрометировали политически в глазах правительства Николая I передовых русских деятелей, о которых шла речь в «Révue», и особенно его, Герцена, поскольку ему было посвящено больше всего заметок; кроме того, могло возникнуть подозрение, что он воспользовался своим пребыванием в Париже, чтобы добиться напечатания в «красном» французском журнале хвалебных статей о своих друзьях и о самом себе.
Говяжье филе в мадере
Цыпленка а ля Маренго
и пр. и пр. (франц.). — Ред.