21. Т. А. АСТРАКОВОЙ
15 (З) октября 1847 г. Париж.
Октябрей пятнадцатых.
Я не слыхивал, да и вряд ли после потопу был пример таких чудовищных писем, а если до потопа писали — так именно за то несчастие и посетило такой мокротой земной шар. Поэтому, Т<атьяна> А<лексеевна>, я не хочу усугублять дело и ничего не пишу. Посылаю вам два портрета — маленько почище Горбунова; один Астракову, другой вам. — Лакруа так дорог, оттого что вышел. — Право, не могу писать, ночь не спал всю, Ник<олая> Петр<овича> провожал — на дворе такая жара, как в июне, а мы сдуру едем в Италию, где еще теплее.
— он перешлет, а впрочем, до 15 декабря можете писать и так: à Nice (Italie) <1 нрзб.> Соnfiée aux soins de Messieur<s> Avigdor l’ainé et fils, а с декабря: à Rome (Italie), Confiée aux soins de Mr Torlonia.
Из этого вы можете заключить, что Турнейсен по-итальянски значит Торлониа, но заключение будет ложное.
Целую вас — Сергей Иванович и Константин Митрич.
<офею> Ник<олаевичу>.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа, хранящегося в Колумбийском университете (Нью-Йорк). Впервые опубликовано: НПГ, стр. 117—118 вместе с одновременно отправленным тому же адресату письмом Н. А. Герцен (стр. 112—117).
Наталья Александровна писала Т. А. Астраковой, рассказывая о своей жизни в Париже: «Что за дивная погода у нас, Таня, с 8-го часа утра окна открыты, что за воздух — упоенье! — Мы поглощаем Париж перед отъездом. — Слушали „Дон Жуана” два раза, ходим смотреть картины, статуи, добрый, милый Анненков с бесконечным терпением объясняет <...> На днях едем в Ниццу и оттуда к карнавалу в Рим.
<...> прямо из дома к<нягини> М<арьи> А<лексеевны> (т. е. все равно что из тюрьмы), где я с 7 лет жила жизнью растения, — вдруг попав в среду людей самых развитых, достойных, словом лучших — я не ставила никаких преград моей симпатии, не придумывала никаких форм, приличнейших для выражения ее, и никто из них не побуждал меня к этому, подумай в самом деле, какая полнейшая свобода была всегда в этом кругу, — может, если б я более бывала с людьми мне чуждыми, менее бы было резкости, т. е. откровенности в моих словах и поступках, но я так привыкла к этой свободе, да и странно было бы, если б было иначе, потому что до сих пор мы беспрерывно окружены самыми близкими, самыми симпатичными людьми, понимающими все — что для меня необыкновенного труда стоит стеснить себя в рамку светского обращения.
<ненков>, наш учитель, Ботки<ны> были только, первый тост я выпила за московских друзей, сердце переполнено было воспоминаниями».
... два портрета ~ почище Горбунова... — Речь идет, очевидно, о новом (осень 1847 г.) парижском литографическом портрете Герцена работы Л. Ноэля, сделанном с дагерротипа того же времени (портрет воспроизведен в т. V наст. изд., фронтиспис). Художник К. А. Горбунов несколькими годами раньше сделал «литографированную коллекцию портретов со всего кружка» Герцена в Соколове (П. В. Анненков. Литературные воспоминания, 1960, стр. 268).
<офею> Ник<олаевичу>. — Это письмо Герцена к Т. Н. Грановскому неизвестно.