31. Г. ГЕРВЕГУ
30 (18) мая 1850 г. Париж.
épart reste invariablement pour le 1 juin. Je pars gaiement en pensant qu’enfin là ou là, nous nous retrouverons, gaiement en pensant que je me sauverai enfin de cette existence convulsive, absorbante, irritante et maladive — que j’ai traînée pendant une demi-année. — Il y a pourtant une grande unité logique dans chaque homme, et s’il se dévie sous la pression des circonstances, peu-à-peu il s’arrête comme une pendule à sa ligne verticale. Pour un instant (et tu m’en faisais déjà des reproches) j’ai pensé me réconcilier avec Paris — et je le quitte à présent avec le même sentiment d’indignation que je l’ai quitté en 47 et en 49. Je ne me console pas de la réponse éternelle — que partout ailleurs la vie est encore plus dégoûtante, — et ensuite elle peut être dégoûtante comme elle veut, mais puisqu’elle n’intéresse pas, elle vous laisse libre. — A propos, j’ai reçu une longue lettre de Kapp, et une lettre bien intéressante, il est tout à fait ébahi de New York; ce qu’il cite et raconte dans sa lettre, sans être nouveau, a ce cachet de réalité qu’une chose acquiert répétée par un homme que nous connaissons. Oui, la liberté individuelle n’est pas une plaisanterie là. — Eh bien, caro mio, tôt ou tard nous nous promenerons à New York, je te le dis non en prophète, mais en calculateur. Et l’Europe peut se décomposer et pourrir, comme elle l’entend. — Frœbel a lu quelques pages V<om> and<ern> Ufer çons du mouvement révolut<ionnaire> en Europe, il a raconté mes opinions sur la Russie, et tout cela a donné lieu à quelques articles de journaux — also, ich bin bekannt am Ufer.
K<app> écrit qu’un journal a dit: «Un Russe ne peut être qu’esclave ou anarchiste». — Le lendemain le c<om>te Gourovsky, espion russe, a envoyé demander chez Frœbel qui est l’auteur russe, avec lequel lui (Gour<ovsky>) sympathise complètement. Frœbel n’a pas dit le nom. Mais Gourovsky le rencontrant lui a dit qu’il connaissait que cet ouvrage est de Golovine. — Cancans. Les Russes sont espionnés même là. Je crois qu’il <y> а des espions dans la Polynésie, Bandalésie et Magnésie.
’un autre côté, je suis de mauvaise humeur, cette affaire russe est un plomb, c’est lourd, c’est dégoûtant (on m’a plombé une dent — passe encore, mais plomber l’esprit) — et je dois partir juste au moment où il faut encore faire quelques démarches. Ta nouvelle concernant Goloch<vastoff> est bonne, mais l’argent est-il encore en Russie ou non? S’il y est, on peut toujours le confisquer. Comme on a déjà fait. Mais qu’ils sont bêtes, ces gens-là, la Banque de Commerce donne des billets anonymes, qui peuvent être vendus partout. Harcelle un peu tes Souabes, ils n’ont jusqu’à présent rien fait de visible. Rot<schild>, à ce qu’il paraît est complètement dégoûté de cette affaire — et je dois partir. On attend samedi une lettre de Gass<er>; je l’attendrai. Adieu.
’ai aussi écrit une dénonciation mais plus est contre toi, à ma mère, demande-lui — scélérat que tu es!..
Comme je ne serai pas avant le 5 à Nice tu peux envoyer un petit mot à Marseille poste rest<ante>; pourvu que cette lettre arrive le 4.
Блажен... je te rappelle le Beatus ille qui negotiis de Пушкин:
Перед обедом водку пьет,
30 мая.
этого судорожного, засасывающего, беспокойного и болезненного существования, которое я влачил в течение полугода. Но в каждом человеке есть большая логическая цельность, и если под давлением обстоятельств он отклоняется от своего пути, то затем постепенно опять возвращается, как маятник, на свою вертикаль. Была минута (ты уже упрекал меня за это), когда я думал, что примирился с Парижем, но я покидаю его теперь с тем же чувством негодования, с каким покидал в 1847 и 1849 годах. Я не утешаюсь вечным ответом, что повсюду в другом месте жизнь еще более отвратительна, — пусть она будет как угодно отвратительна, но раз она вас не интересует, она вас и не затрагивает. Кстати, я получил длинное и очень интересное письмо от Каппа. Он совершенно ошеломлен Нью-Йорком. То, что он приводит и рассказывает в своем письме, хоть и не ново, а все же носит ту печать реальности, которую приобретают факты, когда их подтверждает человек, вам знакомый. Да, личная свобода там — не насмешка. Итак, саrо mio, рано или поздно мы с тобой погуляем по Нью-Йорку, — говорю это не как пророчество, а все взвесив. Европа же пусть себе разлагается и гниет сколько ей угодно. — Фрёбель прочел несколько страниц из «V<om> and<ern> Ufer» в своих лекциях о революционном движении в Европе; он изложил мои взгляды на Россию, и все это вызвало несколько газетных статей — also ich bin bekannt am andern Ufer[59].
<апп> пишет, что одна газета заявила: «Русский может быть либо рабом, либо анархистом». На другой день граф Гуровский — русский шпион — послал к Фрёбелю спросить, кто этот русский автор, которому он (Гуровский) всецело симпатизирует. Фрёбель не назвал фамилии. Гуровский же, встретив его, сказал, будто знает, что это сочинение Головина. — Transatlantische Cancans[60]. За русскими шпионят даже там; шпионы, верно, есть и в Полинезии, и в Бандалезии, и в Магнезии.
С другой стороны, настроение у меня дурное, — это русское дело, как свинцовая пломба, это тяжело, отвратительно (мне запломбировали зуб — куда ни шло, но пломбировать мозги…) — и я должен уехать именно теперь, когда нужно было бы предпринять еще кое-какие шаги! Твоя новость о Голохвастовой приятна, но деньги-то еще в России или нет? Если они там, их всегда могут конфисковать, как это однажды уже было сделано. Но как они глупы, эти люди. Коммерческий банк выдает билеты на предъявителя, которые можно продать где угодно. Потормоши немножко своих швабов, они до сих пор ничего ощутимого не сделали. Видимо, Ротшильду это дело окончательно опротивело, а мне надо уезжать. В субботу ожидается письмо от Гассера, я его дождусь. Прощай.
— на тебя моей матери, спроси у нее, злодей ты эдакий!
Так как я раньше 5-го не попаду в Ниццу, ты можешь послать мне несколько слов в Марсель до востребования; нужно только, чтобы письмо дошло к 4-му.
… напоминаю тебе Beatus ille qui procul negotiis Пушкина:
Имеет чин и в бога верит!
ВМ). Впервые опубликовано: Саrr, стр. 119—120.
…длинное и очень интересное письмо от Каппа— Это письмо неизвестно.
Фрёбель прочел несколько страниц из «<om> and<ern> Ufer» революционном движении в Европе; — Ю. Фрёбель осенью 1849 г. переехал в Америку и в начале 1850 г. выступил в Нью-Йорке с лекциями об уроках европейских революций, подвергая при этом разбору книгу Герцена. О «больше нежели лестном» отзыве Фрёбеля по поводу этой книги Герцен упомянул в введении к первому русскому изданию «С того берега» 1855 г. (см. VI, 9). Подробнее об отношениях Фрёбеля с Герценом и о научно-пропагандистской и журналистской деятельности Фрёбеля в Америке см. в его книге: «Ein Lebenslauf. Aufzeichnungen, Erinnerungen und Bekentnisse von Julius Fröbel. Stuttgart, т. I, 1890, стр. 271 и далее и т. II, 1891, стр. 35).
... — Здесь, как и в ряде других писем, речь идет о попытке побудить вюртембергское правительство оказать содействие Л. И. Гааг в получении денег по «билету» в Петербурге.
«»... — «Блажен, кто в стороне от дел» (лат.) — стих из «Эподов» Горация.
«Перед обедом водку пьет, Имеет чин и в бога верит». — Таких стихов <у> Пушкина нет.
<. – Ред.>
[60] Трансатлантические сплетни (нем.). — Ред.