Герцен А. И. - Гервегу Г., 10 июля (28 июня) 1850 г.

56. Г. ГЕРВЕГУ

10 июля (28 июня) 1850 г. Ницца.

10 juillet. Nice.

Tu as tellement raison concernant l’inconséquence tragique dans laquelle nous tous movemur et sumus, et individuellement tellement raison parlant de moi — que moi-même j’ai écrit dans l’Epilogue que tu ne connais pas et qui est devenu vieux avant d’être imprimé. (Si Kolat<chek> le désire, je le lui pourrais envoyer, mais je crains Hoffm<ann>).

«Et nous, derniers chaînons qui rattachons deux mondes, sans appartenir in à l’un, ni à l’autre — nous n’avons aucun place aux tables qui sont dressées, nous sommes abandonnés à nos propres forces. Hommes de la négation pour le passé, hommes du doute pour l’avenir, au moins pour l’avenir prochain — nous n’avons ni domaine, ni port, ni travail dans le monde contemporain, nous sommes appelés à donner un témoignage de notre force et de notre complète inutilité. — Que faire donc? — S’en aller, abandonner le monde et commencer une existence nouvelle, donner l’exemple de la liberté individuelle aux autres en s’émancipant des intérêts d’un monde qui va à sa perte? — Mais sommes-nous prêts à le donner? Emancipés dans nos convictions, sommes-nous libres en réalité? N’appartenons-nous pas, malgré nous, à ce monde que nous détestons et par nos vices, et par nos vertus, par nos passions et par nos habitudes? Que ferons-nous sur un sol vierge — nous qui ne pouvons passer une matinée sans dévorer une dizaine de feuilles publiques. Nous sommes de mauvais Robinson, il faut l’avouer». — Avec tout cela Bamb<erger> avait le droit de dire que «ce n’est pas sérieux», c’est-à-dire que c’est un syllogisme et non une conduite, une pensée et non une résolution. Nous sommes dans la position des pédérastes, ils ont des remords, ils sentent qu’il y a quelque chose de sale dans leur commerce, et trahissent la raison (se dégradent donc à leurs propres yeux) ne pouvant résister à un entraînement habituel, — pour nous cet antre de corruption c’est la politique... Mais, parbleu, nous ne sommes ni morts, ni trop vieux, un grand pas vers le sérieux est fait par le changement de l’existence.

J’ai terminé le 1 vol<ume> de Fallmerayer. Je comprends que la lettre à Mazzi<ni> doit lui plaire encore plus que la tienne. C’est son idée à lui aussi, que Byzance sera le centre d’un monde gréco-slave. Mais il y a des fautes énormes chez lui, il juge d’après l’Anatolie et les chrétiens de Byzance le peuple russe. Il parle de la haine contre l’analyse et le scepticisme des chrétiens Orientaux, de leur mutisme complet. Tout cela n’existe pas en Russie. Le Russe est idolâtre, froid, lorsqu’il n’est pas civilisé. Avec la civilisation la première chose qui tombe c’est la religion. La noblesse russe est matérialiste, voltairienne. — Moi je suis prêt à lui écrire sur ce thème. Encore une faute, il ne tient pas compte de la révolution de Pierre le Gr<and>. — Le tzarisme était à Moscou effectivement byzantin; la pompe, l’extérieur, l’indolence, l’absolutisme muet, la ferveur religieuse — tout cela était de Constantinople. — Mais Pétersb<ourg> a jeté tout cela à tous les diables. — Pierre le Grand qui allait la nuit ivre-mort, entouré de ses ministres, avec un tambour battre le rappel par les rues, Pierre I marié à une garce de Revel — a terminé complètement l’époque byzantine. Il a commencé l’empire athée, militaire, aucune religion — à l’exception de la religion de l’Etat, tout pour l’Etat. — Nicolas voudrait bien retourner — mais que faire avec la noblesse qui est entièrement conséquente aux principes de Pierre I?

Fallm<erayer> termine par une allocution aux rois d’Europe de se préparer à la grande lutte avec le monde gréco-russe — e tanto poco tedesco’on puisse leur faire, c’est de les prier de s’en aller. Point de salut avec ces messieurs.

Dis donc à M. Kolat<chek> qu’il m’envoie son journal constamment (Nice, poste restante). Et n’oublie pas l’article de Bamb<erger> et celui de Fallmer<ayer>. Je t’ai dit que j’écris à présent une petite lettre concernant la littérature russe — elle est aux ordres de Kolat<chek>. Emma a traduit un article que je t’enverrai demain, mais je voudrais l’imprimer ensemble avec l’Epilogue, ces deux choses se complètent.

A présent de Loewe. Il faut avoir une permission de Turin pour être officiellement médecin. Mais on n’y regarde pas de trop près si on l’a ou non. On permet d’avoir une pratique chez les étrangers sans permission de Turin. L’été il n’y a pas de pratique. Les Anglais ont deux assassins qui leur fourrent des livres et des kilos de calomel, d’iode, d’arsenic, et d’autres moyens doux dans le genre d’un coup de pistolet tiré à bout portant. Les aborigènes ont deux médecins indigènes qui, effrayés de l’audace des Anglais, ne donnent absolument rien que des bains de mer. Il y a beaucoup d’étrangers chaque hiver — nous ferions des réclames, je réponds pour les Russes radicaux... mais... mais tout cela est chanceux. Tu ne peux pas répondre pour les Allemands — les Allemands sont si scrofuleux qu’ils ne sont jamais ni malades ni bienportants: ех<empli> gr<atia> Kapp.

Eh bien, jamais James Fazy ne pourra obtenir le prénom anglican de «J’aime sans terre». Jetzt kann er 2 m<al> wöchentlich zu den Müttern gehen. — Evviva! A présent il pourrait bien m’encitoyonner, j’acheterai un mètre de terrain ex-militaire.

‑‑‑‑

Adieu. Tu penses qu’Emma a une volonté de fer... Vous deux vous avez encore des côtés tout à fait enfantins, et l’immaginativa calda... — j’aime beaucoup Emma, mais je ne me suis pas aperçu d’une volonté de fer. Activité énergique, oui, plus de sens réel que chez toi — cela peut être encore. — Pour aller chez B<akounine> il faut encore, outre tout cela, être moins pénétrable, ne pas s’abandonner pour un instant etc. Au reste on ne parle plus de l’intention de le livrer à Nicolas.

Recevez l’expression de mes sentiments.

Перевод

10 июля. Ницца.

«Эпилоге», которого ты не знаешь и который, еще не выйдя из печати, успел состариться! (Если Колачек хочет, я мог бы его послать ему, но боюсь Гофмана).

«А нам, последним звеньям, связующим два мира и не принадлежащим ни к тому, ни к другому, — нам нет места за накрытыми столами, мы предоставлены нашим собственным силам. Люди, отрицающие прошедшее, люди, сомневающиеся в будущем, по крайней мере в ближайшем будущем, — мы не имеем ни угла, ни пристанища, ни дела в современном мире, мы призваны дать свидетельство своей силы и полной своей ненужности. — Что же делать? — Идти прочь, покинуть мир и начать новое существование, дать другим пример индивидуальной свободы, отрешившись от интересов мира, идущего к гибели? — Но готовы ли мы дать его? Свободные в своих убеждениях, свободны ли мы Что станем мы делать на девственной земле, мы, которые не можем провести и утра, не проглотив десятка газет. Мы, надо сознаться, плохие Робинзоны». — Все это давало Бамбергеру право сказать, что «это несерьезно», иными словами, что это силлогизм, а не руководство к действию, мысль, а не решение. Мы попали в положение педерастов — они испытывают угрызения совести, они чувствуют, что в их поведении есть что-то грязное, но поступают вопреки рассудку (роняя себя, следовательно, в собственных глазах), не будучи в силах устоять перед привычным влечением; для нас же вертепом разврата является политика. Но, черт побери, мы еще не мертвы и не слишком стары, большой шаг в сторону сделан переменой жизни.

допускает огромные ошибки: он судит о русском народе по Анатолии и христианам Византии. Он говорит об отвращении восточных христиан к анализу, к скептицизму, о полной их безгласности. Ничего этого нет в России. Русский человек остается идолопоклонником, остается равнодушным, пока он не цивилизован. Первое, что рушится с цивилизацией, это религия. Русские дворяне — материалисты, вольтерьянцы. Я готов писать к нему на эту тему. И еще ошибка — он не считается с переворотом, совершенным Петром Великим. В Москве царизм был действительно византийским: пышность, обличие, апатия, немой абсолютизм, религиозное рвение — все это пришло из Константинополя. — Но Петербург послал все это ко всем чертям. Петр Великий, отправлявшийся ночью, в окружении своих министров, мертвецки пьяный, бить в барабан, сзывая по улицам сбор, — Петр Первый, женатый на ревельской девке, решительно положил конец византийской эпохе. От него ведет начало атеистическая военная империя — никакой религии, кроме религии государства, все для государства. Николаю очень бы хотелось повернуть вспять, но как быть с дворянством, которое всецело придерживается петровских принципов?

Фальмерайер заканчивает, е tanto росо tedesco[88], кратким призывом к королям Европы готовиться к великой битве с греко-русским миром... но единственный призыв, с которым можно было бы к ним обратиться, — это просить их убраться вон. От этих господ нечего ждать спасения.

Скажи же г. Колачеку, чтобы он регулярно высылал мне свой журнал (Ницца, до востребования). И не забудь статью Бамбергера и статью Фальмерайера. Я говорил тебе, что пишу сейчас небольшое письмо о русской литературе — оно к услугам Колачека. Эмма перевела статью, которую я завтра тебе отправлю, но мне хотелось бы напечатать ее вместе с «Эпилогом» — обе эти вещи дополняют одна другую.

— на это здесь смотрят сквозь пальцы. Заниматься практикой среди иностранцев допускается и без туринского разрешения. Летом практики нет. У англичан есть тут два душегуба, которые пичкают их фунтами и килограммами каломели, йода, мышьяка и прочих нежных средств, действующих вроде пистолетного выстрела в упор. У коренных жителей есть два местных врача; напуганные решительностью англичан, они ничего, кроме морских купаний, не прописывают. Каждую зиму приезжает много иностранцев — мы создали бы рекламу, за русских радикалов я ручаюсь… но… но все же это дело рискованное. За немцев ты не поручишься — немцы такие золотушные, что никогда не бывают ни больны, ни здоровы: ex<empli> gr<atia> Капп.

Ну что ж, Джемс Фази никогда не дождется англиканского имени «Джемс безземельный». Jetzt kann er 2 m<al> wöchentlich zu den Müttern gehen. — Evviva![89] Теперь он вполне мог бы меня огражданить, я куплю метр земли в бывшей военной зоне.

‑‑‑‑

Прощай. Ты полагаешь, что у Эммы железная воля. — У вас обоих есть еще много совершенно ребяческого и immaginativa calda[90]... я очень люблю Эмму, но железной воли у нее не заметил. Живость, энергия — не спорю, больше здравого смысла, чем у тебя, — это пожалуй. Но чтобы отправиться к Б<акунину>, надобно, кроме того, обладать большей непроницаемостью, ни на минуту не терять самообладания и т. п. Впрочем, о выдаче его Николаю уже нет и речи.

Примите выражение моих сердечных чувств.

Печатается по фотокопии с автографа (ВМ). Впервые опубликовано: Саrr, стр. 121—122.

Год написания определяется связью с соседними письмами.

«Эпилоге»... — См. в книге «С того берега» главу «Эпилог 1849» — VI, 107—114.

Если Колачек хочет, я мог бы его послать ему, но боюсь Гофмана. — Несмотря на опасения вызвать неудовольствие издательской фирмы «Hoffmann und Campe», которой Герцен обещал прислать свою статью «Эпилог 1849» для включения во второе издание книги «С того берега», он все же отослал ее для напечатания в журнале Колачека (1851, № 12).

«А нам, последним звеньям ∞ Мы, надо сознаться, плохие Робинзоны». — Герцен приводит с некоторыми вариантами отрывок из «Эпилога 1849».

Все это давало Бамбергеру право сказать, что «это несерьезно»... — Статья Бамбергера о книге «Vom anderen Ufer» была напечатана анонимно в VII книжке «Deutsche Monatsschrift für Politik, Wissenschaft, Kunst und Leben» за 1850 г. (см. G. Ziegengeist. Herzen und Kolatschek. — «Zeitschrift für Slavistik», 1957, № 3, стр. 371—372).

. — См. комментарий к предыдущему письму.

... письмо к Маццини должно ему нравиться... — Имеется в виду открытое «Письмо русского к Маццини», напечатанное Герценом в конце книги «С того берега» и перепечатанное в газете Прудона «Voix du Peuple» и в газете Маццини «Italia del Popolo». Статья Герцена завершалась следующими словами: «Взятие Константинополя явилось бы началом новой России, началом славянской федерации, демократической и социальной» (VI, 224—238).

...письмо к тебе— Открытое письмо Герцена к Гервегу, напечатанное в книге «Vom anderen Ufer» перед письмом к Маццини (см. VI, 150—223).

Я готов писать к нему на эту тему. — Осуществил ли Герцен свое намерение писать к Фальмерайеру, неизвестно.

...и статью Фальмерайера. — Статья Фальмерайера о «Vom anderen Ufer» была напечатана в журнале «Deutsche Monatsschrift für Politik, Wissenschaft, Kunst und Leben», 1850, № 8. См. о ней — Л —535.

...небольшое письмо о русской литературе — оно к услугам Колачека. — Речь идет о первоначальной краткой редакции «О развитии революционных идей в России». Немецкий перевод этого сочинения появился в №№ 1—3 и 5 журнала А. Колачека за 1850 г.

...«Джемс безземельный». — Каламбур: «J’aime sans terre» («Люблю без земли») фонетически сходно с «James sans terre» (по аналогии с «Jean sans terre» — «Иоанн Безземельный»). James (Джемс) — имя Фази.

...я купил бы метр земли в бывшей военной зоне. — 22 июня 1850 г. женевский Большой совет преподнес Джемсу Фази в дар «от имени народа» 200 туазов земли, освободившейся по обеим сторонам Женевского озера в результате сноса военных укреплений. О попытке Герцена получить женевское гражданство см. комментарий к письму 66.

...чтобы отправиться к Б<акунину>... — Э. Гервег выразила желание отправиться в Прагу, чтобы организовать побег Бакунина из тюрьмы. Намерение это осуществлено не было.

...— Бакунин был выдан России в 1851 г.

[87] движемся и пребываем (лат.). – Ред.