87. С. И. и Т. А. АСТРАКОВЫМ
20 (8) марта 1851 г. Ницца.
Рукой Н. А. Герцен:
Вчера я получила твое письмецо, моя милая, добрая Таня, оно так тронуло меня, что я сейчас же отвечаю; а когда пошлю ответ, еще не знаю.
Глупенькая ты моя, как же ты не отгадываешь причины моего краткого писания, когда я тут же и объясняю его, говоря, что боюсь наделать тебе более горя, чем радости, своим многоглаголанием.
Твое настоятельное требование успокоивает меня, и я рада поговорить с тобой. «…Хорошо ли мне?..» — трудно отвечать на это. Ведь ты знаешь мою натуру, знаешь мое детство, юность… с ранних лет мне нужно было знать и любить безмерно… а окружающее меня вгоняло, втесняло меня в самое себя; то, что должно было питаться, развиться, расцвесть, — выглянув в жизнь, замирало на первом шаге или возвращалось назад отравленным и разъедало бездны мучений во мне, внутренний мир становился все шире и шире, а стенки делались все тоньше и тоньше... но потерплю, думала я, — подожду... — и ждала, и терпела в надежде осуществления моих идеалов, удовлетворения моих требований, а идеалы и требования росли между тем со мною, перерастали меня... Если б не Александр, я погибла б, совсем бы погибла… ну уж тут мне нечего прибавить тебе нового, ты знаешь, что он мне... потом Саша, — чувство матери поглотило меня совершенно, все другие задремали... вот дальше, дальше в жизнь — и они пробудились с новой силой, с большей энергией, я рылась на каждом шагу до тех пор, пока дорывалась до ключа, много и по-пустому труда было, — но там, где являлась хоть тень симпатии, я привязывалась страшно, горячими кусками сердца платила за одно доброе расположение; и все живое, сладкое иль горькое, частное иль общее, все — привлекало, увлекало меня, обращалось во мне вместе с кровью покамест... я и не искала одного хорошего, искала полноты — и нашла ее; более жизнь не может дать, я расстанусь с ней с величайшей благодарностью, как бы рано ни пришлось расставаться.
Через несколько дней.
Смешно бы было мне писать все это кому-нибудь, кто меня знает и любит менее тебя, — тебе мне нужно объяснить, что мне только хорошо не могло и не может быть, никогда, а очень хорошо и очень дурно всегда.
Последняя дочка моя, Оленька, красавица, здоровенькая, любимица всей семьи; кормилица у нее чудесная женщина… ну видишь, ты меня уверила, что можно писать к тебе, так я и хочу дать тебе понятие о нашем житье-бытье. Тата выросла, славная такая, ее я учу гимнастике, танцевать, рисовать, музыке, а потом — единственный товарищ Наташи. Против дома — море… в жары тут же у берега и купаются ребятишки. Коля как маленький царек живет у Л<уизы> Ив<ановны>, их дом несколько шагов от нас, мы видаемся несколько раз в день, у него гувернер отличный человек, любит его и учит его с любовью к ребенку и к ученью, Коля говорит по-немецки, читает, пишет, весел и здоров как нельзя больше, умен и сметлив поразительно и не изменил своей страсти к Машеньке. О ней я не пишу тебе, потому что ты с ней в переписке сама; жаль нам было расстаться с ней, лишь дай бог ей счастья.
Саша — почти с меня ростом, милый, благородный малый — он, мне кажется, будет натуралист и живописец; тому и другому учится постоянно и с большею наклонностью, чем всему остальному. Знакомых у нас — двое, трое и только.
После всех бурь дети — моя пристань. Для себя я не ищу в жизни более ничего; пересоздавать мир — отложила попечение. Если я могу под старость видеть детей, слышать о них, быть для них старой няней, верной собакой — для меня довольно. Все страсти, все самолюбивые, несбыточные замыслы унеслись, сознание, что отдаю себя всю, что делаю насколько только есть во мне — успокоивает меня. Если я научу детей быть любимыми — стало и любить — из этого одного стоило жить…
В будущее я не заглядываю, что будет то будет, все прошедшее — настоящее для меня…
Все урывками пишу тебе; то то, то другое… то лень. Ну, так… Да, все — я сама. И после всех бурь не утратилось во мне ни любви, ни теплоты; Таня, я часто вспоминаю даже о шляпе Кет<чера>, которой он покрыл меня от солнца 8-го мая, как увез меня... все святыня, все мощи, все люблю, люблю, люблю страшно…
А что же ты не написала мне ни о ком и ни о чем, коли можно нам переписываться?
Я все поджидала письма от N<atalie>, да и не придумаю, что такое, что она не пишет... ждать уж не буду, а пошлю. — С<ергею> Ив<ановичу> жму руку — вот как... да, если б он показывался на Лондонской выставке, так и я бы на старости лет потащилась туда.
<atalie> письма жду, жду, жду, жду, жду... поторопи ее! — Да и сама пиши через Машеньку.
Твой старый друг.
Руку — руки и память.
20/8 марта.
На обороте рукой Н. А. Герцен
Машенька! Предаю судьбу письма этого — в твои руки.
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа (CUНПГ—166.