229. Г. МЮЛЛЕРУ-СТРЮБИНГУ
18 (6) октября 1852 г. Лондон.
18 octobre 1852.
London, 4 Spring Gardens.
Cher Müller,
Lorsque je t’ai rencontré à Londres sans m’y attendre le moins du monde et lorsque deux jours après je te parlais des terribles malheurs qui m’ont frappé, le nom de G. Sand tomba de tes lèvres. Je frissonnais à ce nom. — C’était pour moi une indication. Elle doit connaître cette histoire, elle qui résume dans sa personne l’idée révolutionnaire de la Femme. Je t’ai exprimé mon désir de l’instruire de cette affaire.
La réponse dont tu m’a parlé hier me prouve qu’entraîné par l’indignation contre tant de scélératesses — tu ne m’as pas tout-à-fait compris. L’affaire n’est pas à juger, le tribunal n’est pas à former. L’affaire est jugée, un tribunal formel est impossible, un tribunal moral a prononcé son arrêt. La réprobation générale qui a enveloppé cet homme, en est la preuve. Penses-tu donc que des hommes comme Mazzini, Willich, Proudhon, Kinkel etc. se seraient prononcés avec tant d’énergie si les faits n’étaient pas constatés, s’il n’y avait pas de documents et de témoins. Dévoiler cet homme devant ceux que j’estime, que j’aime, est pour moi un besoin de cœur, un acte de haute moralité. Socialiste et révolutionnaire, je ne m’adresse qu’à nos frères. L’opinion des autres m’est indifférente. Tu vois de là que l’opinion de G. Sand a une valeur immense pour moi.
Il s’agit d’une femme dans cette tragédie. D’une femme qu’on a brisée, calomniée, persécutée, qu’on est parvenu à assassiner enfin. Et tout cela parce qu’une passion malheureuse a envahi son cœur, comme une maladie, et que son cœur repoussa au premier réveil de sa nature noble et forte. Et l’assassin, le calomniateur, le dénonciateur de cette femme était ce même homme qui, feignant pour elle un amour sans bornes, la trahit par vengeance, comme il avait trahi son ami le plus intime par lâcheté. Tu as vu ses lettres. — C’est un de ces caractères dans le genre d’«Horace» de G. Sand. Mais Horace développé jusqu’à la scélératesse.
Je n’ai pas voulu terminer une affaire pareille par un duel, il y avait trop de crimes, trop de perfidie pour les couvrir par la mort ou pour les laver par le sang d’une blessure. J’ai entrepris une autre justice, elle était hasardée. Le premier homme auquel je fis part de ma résolution, était Mazzini — il m’a soutenu dans cette voie difficile, il m’écrivit: «Faites de votre douleur un acte solennel de justice au sein de la société nouvelle, accusez — la démocratie jugera».
Je l’ai accusé, et mon appel à nos frères ne resta pas sans réponse. Maintenant je commence un mémoire détaillé — ce mémoire je voudrais l’envoyer à G. Sand.
Il ne me manquait pas de conseil prudent et charitable de me taire, de couvrir tout par un silence absolu. Celui qui dit cela, accuse la femme, je n’ai rien à cacher, elle est restée pure et sublime à mes yeux, mon silence serait perfide, serait un manque de religion pour la victime. — Et ensuite il n’y avait pas même de choix après les calomnies répandues par cet individu. Je fais à haute voix et au grand jour ce qu’il a fait nuitamment et en cachette. Mon accusation suivra cet homme partout. Je suis là sur le tombeau d’une femme que j’aimais — et je l’accuse; ce qu’on fera de mon accusation, je ne le sais pas. Je ne cherche pas de verdicts, — ils arrivent naturellement.
Portant mon accusation devant la plus haute autorité quant à la femme, la portant devant G. Sand, je ne voulais qu’un peu d’attention sympathique, qu’un peu de confiance.
Dans la pensée de m’entretenir de cette tragédie avec elle — il y avait pour moi un entraînement irrésistible.
Il y a longtemps que je rêvais à cela. Ta visite m’a montré de près la possibilité de réaliser ce dernier rêve poétique... Mais je n’ai demandé ni réponse, ni verdict, — je voulais laisser tout cela au temps et à la pleine conviction.
Voilà, cher Müller, ce que j’avais sur le cœur de te dire, communique quelque chose de cela à G. Sand, si tu n’as rien contre cela. Adieu. Je te salue fraternellement.
A. Herzen.
Перевод
18 октября 1852.
Лондон, 4 Spring Gardens.
Дорогой Мюллер,
это имя. — То было для меня откровением. Она должна знать эту историю, она, воплощающая в своей личности революционную идею Женщины. Я высказал тебе свое желание ознакомить ее с этим делом.
Ответ, о котором ты мне вчера говорил, доказывает мне, что, увлеченный негодованием пред лицом таких подлостей, ты меня не совсем понял. Дело вовсе не подлежит судебному разбирательству, о создании трибунала не может быть и речи. Оно уже подверглось разбирательству, официальный трибунал невозможен, а моральный трибунал уже произнес свой приговор. Всеобщее осуждение, окружившее этого человека, служит тому доказательством. Ведь не думаешь же ты, что такие люди, как Маццини, Виллих, Прудон, Кинкель и др., высказывались бы с такой энергией, если бы факты не были установлены, если б не было документов и свидетелей. Разоблачить этого человека в глазах тех, кого я уважаю, кого люблю, — это для меня сердечная потребность, акт высшей морали. Социалист и революционер, я обращаюсь только к нашим братьям. Мнение же остальных мне безразлично. Из этого ты можешь увидеть, что мнение Ж. Санд имеет для меня огромную ценность.
подобно недугу, и потому, что ее сердце отринуло эту страсть при первом же пробуждении ее благородной и сильной натуры. А убийцей, клеветником, доносчиком этой женщины был тот самый человек, который, притворяясь, что беспредельно любит ее, предал ее из мстительного чувства, как предал своего ближайшего друга — из подлости. Ты видел его письма. — Это характер в духе жорж-сандовского «Ораса». Но это Орас, развившийся до злодейства.
Мне не хотелось окончить подобное дело дуэлью; в нем было слишком много преступлений, слишком много предательства, чтобы прикрыть его смертью или омыть кровью из раны. Я привел в действие иное правосудие, это было рискованно. Первый человек, которого я ознакомил со своим решением, был Маццини, — он поддержал меня на этом трудном пути, он писал мне: «Преобразите вашу скорбь в торжественный акт правосудия в лоне нового общества, обвините — демократия совершит свой суд».
Я обвинил его, и мой призыв к нашим братьям не остался без ответа. Теперь я принялся за составление подробной памятной записки — записку эту мне хотелось бы переслать Ж. Санд.
Недоставало только благоразумного и великодушного совета замолчать, прикрыть все непроницаемым молчанием.
Человек, предлагающий это, обвиняет женщину, мне же скрывать нечего, она осталась чистой и возвышенной в моих глазах, мое молчание было бы вероломством, означало бы, что я потерял веру в эту женщину, ставшую жертвой. — К тому же даже не было выбора после клевет, которые распространял этот субъект. Я делаю гласно и при дневном свете то, что он совершал во мраке и тайком. Мое обвинение будет преследовать этого человека повсюду. Я стою у могилы любимой мною женщины — и обвиняю его; каков будет результат моего обвинения — не знаю. Я не добиваюсь приговоров — они приходят сами собой.
— направляя его Ж. Санд, я желал лишь какой-то доли сочувственного внимания, какой-то доли доверия.
Мысль ознакомить ее с этой трагедией имела для меня непреодолимую привлекательность.
Давно уже мечтал я об этом. Твое посещение наглядно показало мне возможность воплощения этой моей последней поэтической мечты... Но я не просил ни ответа, ни приговора, — я хотел предоставить все это времени и выявлению полной правоты.
Вот, дорогой Мюллер, что мне хотелось сказать тебе, сообщи что-нибудь из этого Ж. Санд, если ничего против этого не имеешь. Прощай. Братски тебя приветствую.
А. Герцен.
Печатается по рукописной копии (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: Л VII, 145—146, по автографу, полученному М. К. Лемке от В. Д. Комаровой (псевдоним: В. Каренин); русский перевод — РМ, 1910, № 3, отд. II, стр. 62—63. Незначительные расхождения между копией ЦГАЛИ — на бумаге с траурным ободком) в настоящее время неизвестно.
В тексте письма исправлены некоторые имеющиеся в копии ошибки: Femme <Женщины> вместо: <> (стр. 350, строка 11); solennel <торжественный> — вместо ошибочно написанного слова , после которого в копии сделана в скобках помета — sic! (стр. 351, строка 9).
...сорвалось с твоих уст имя Ж. Санд. — Г. Мюллер-Стрюбинг принадлежал к числу друзей Жорж Санд. Он познакомился с ней в 1848 г. в Париже при посредстве Полины Виардо и И. С. Тургенева. После демонстрации 13 июня 1849 г., в которой он принял участие вместе с Герценом, Мюллер по приглашению Жорж Санд переехал к ней в Ноган, а затем поселился невдалеке от ее имения, продолжая поддерживать с нею дружеские отношения. Государственный переворот 1851 г. заставил его покинуть Францию. Он переехал в Лондон, где и встретился с Герценом, с которым довольно близко сошелся еще в Париже в 1848—1849 гг. (см. о нем в «Былом и думах» — X, 52 и XI, 168—177).
Ответ, о котором ты мне вчера говорил— По-видимому, речь идет о неизвестном нам письме Жорж Санд, в котором она отозвалась на сообщенное ей Мюллером-Стрюбингом желание Герцена ознакомить ее с ролью Гервега в его семейной драме.
Ты видел его письма. — См. комментарий к письму 160.
Это характер в духе жорж-сандовского «Ораса». — Подробной характеристике Ораса, героя одноименного романа Ж. Санд, воплощавшего в себе типичные черты молодого поколения западноевропейской буржуазии тридцатых-пятидесятых годов XIX века, Герцен посвятил ряд страниц в своем очерке «Оба лучше» и в статье «Première lettre» (см. XII, 332—338 и 463—480). Он находил в Гервеге большое сходство с личностью Ораса (X, 285).
— Вероятно, Герцен имеет в виду свое письмо к Д. Маццини от 6 февраля 1852 г., которое, так же как ответ Маццини, цитируемый ниже, до нас не дошло (ср. также письма 159 и 194).
Теперь я принялся за составление подробной памятной записки... — О намерении Герцена начать «мемуар о своем деле» см. комментарий к письму 220.
Недоставало только благоразумного и великодушного совета замолчать— Вероятно, имеются в виду советы Н. И. Сазонова (см. письмо 150).
.... — Мюллер-Стрюбинг на следующий же день отправил комментируемое письмо Герцена к Ж. Санд, присоединив к нему брошюры «О развитии революционных идей в России» и «Русский народ и социализм» (текст письма см. — Л VII, 149—150). Как отозвалась на письмо Герцена Ж. Санд, неизвестно. Биограф Ж. Санд В. Д. Комарова не нашла в ее переписке и личном архиве никаких материалов, свидетельствующих о ее реакции на сообщенные ей факты. Видимо, Ж. Санд сочла неудобным для себя в какой бы то ни было мере вмешиваться в конфликт между Герценом и Гервегом, так как Гервег издавна считался одним из ее преданных друзей (см. Victor Flеurу. Le Poète Georges Herwegh. Paris, 1911, стр. 133).