247. С. И. и Т. А. АСТРАКОВЫМ
31 (19) декабря 1852. Лондон.
31 декабря 52.
— Я жив, сильные мышцы вынесли, живу для детей, но и еще для памяти былого, для того, что я один могу о нем свидетельствовать. Вы не знаете ни что я несу, ни сколько вынес, — но гордо скажу: «Je <me> maintiendrai»[290]. Если б я не был нужен для детей — прекрасных нравственно и физически, удивительных — не то было бы. Я исполнил завещание — чего мне стоило, когда-нибудь узнаете. Ты спрашивала как-то в письме к М<арье Каспаровне>: «Как так скоро разрушился ее организм...» — да разве против яда и отравы есть силы; на моих руках было уничтожено это великое существование, она была недосягаемо велика, последний год ее жизни поднял ее над нами высоко. За одну ошибку — год пыток, клевет, злодейств таких, о возможности которых вы не слыхали в вашем тихом мире. С генваря я не имел надежд, страшный случай в ноябре докончил... может, можно было бы спасти, но когда я стоял возле, чтоб не пахнуло ветром, — ломали стены, чтоб сделать сквозной ветер; когда я давал лекарство — давали психический мышьяк. Я разлагался, она видела, жалела, мучилась — и требовала жертвы для нее и для детей, но какой — жертвы .
Теперь мне все равно, как меня судят, я презираю всех, живу для детей, живу в надежде увидеть сестру или брата или обоих. Я очень нужен для Саши и для маленьких. Как скоро доживу до того, что они немного станут на свои ноги — тогда и я выйду на волю, и перед отдыхом в могиле отдохну, заплативши долги.
Я не имел минуты спокойной, невозмущаемой грусти, знаете, той грусти, которая разрушает, но очищает грудь. Тревога и злоба... Да отчего же не едет сестра к своим маленьким, что тут за деньги, это нетрудно устроить, пусть напишут. М<арье> К<аспаровне> переезжать не приходится, скорее к ней можно ехать. Во всяком случае дети будут вместе, я бы их и не покинул — если б не кружение головы да не добрые люди. — Прощайте. Целую вас, горячо, дружески. Кабы вы знали, как гадки, подлы, мерзки здешние людишки и как никуда не годны, неспособны те, которые лучше, — то, право, взглянули бы с благодарностью на Воробьевы горы. — Я пришлю вам что-нибудь на память, но я так скуп на эти мощи, что сам выберу.
— горе тем, кто не довольствуется деньгами и здоровьем. — Много-много нужно, крайне нужно бы рассказать, для того чтоб родные сердца отозвались вот так, как ваши строки.
Если N<atalie> уехала, пошли ей эти строки.
Это правда, что Саша больше занимался языками, дело очень важное знать 5 языков. Теперь сильно обращаемся к математике.
Печатается по фотокопии с автографа, местонахождение которого неизвестно (негатив, воспроизводящий автограф, хранится в ЦГАЛИ, ф. 2197, оп. 3, ед. хр. 178). Впервые опубликовано: Л —166.
«Сегодня последний день...») в негативе отсутствует и воспроизводится по тексту издания М. К. Лемке; видимо, эти строки были расположены на следующей странице, по линии отрыва которой в негативе видны элементы отдельных букв. В дате число исправлено Герценом: «31» вместо «28» <?>; возможно, письмо писалось им в течение нескольких дней.
Ответ на неопубликованные письма Т. А. и С. И. Астраковых и Н. А. Тучковой к Герцену и его сыну Саше за ноябрь 1852 г. Т. А. Астракова писала в нем Герцену: «Спасибо за строки, Ал<ександр>!.. Прочла я их, и горькие, тяжелые слезы отуманили мне глаза <...> Твоя жизнь нужна детям, они еще малы, им нужен истинно любящий и преданный человек... Лучше было бы тебе собрать всех детей около себя, неужели Мар<ья> Касп<аровна> не согласится переехать жить с вами; только была бы у нее добрая воля, а материальные средства не должны ее задержать, вероятно, для детей ты пожертвуешь всем. А лучше и легче было бы для тебя жить внутри всей своей семьи, да и для детей это необходимо — надо, чтобы они с детства были окружены твоей заботливостью, твоей жизнию — тогда только ты можешь перелить в них жизнь своей жены и свою — сроднить их с своими убеждениями, с своими взглядами... ради всего на свете, будь возле них, не удаляй их от себя — мне думается, что это воскресит тебя и спасет детей от многого». В письме содержится упоминание об Н. П. Огареве и Н. А. Тучковой, которым Герцен, как видно из строк Астраковой, писал тогда же: «Передаю записочку — их жизнь и обстоятельства больно не красны. Вещественные блага так запутаны, что мешают всякому душевному порыву» (намек на невозможность их выезда за границу к Герцену, который постоянно звал их к себе). Далее Астракова обращается к Герцену с просьбой, на которую он также отвечает в комментируемом письме: «Если можно и не жаль, позволь Мар<ье> Касп<аровне> прислать мне какой-нибудь маленький рисунок Наташи — я сберегу его вместе с ее волосами, это будет для меня дорого. После себя я завещаю ее вещи детям». В конце письма — приписка С. И. Астракова по поводу утраты Н. А. Герцен: «Уж как выйду в чисто поле, уж как гляну во все стороны, и уж нет как нет и нигде ничего. Поглядишь в даль, затуманятся глаза...» и т. д. (ЛБ, ф. 69, IX, 18).
...ты спрашивала как-то в письме ∞ «Как так скоро разрушился ее организм» — Герцен имеет в виду неопубликованное письмо Т. А. Астраковой к М. К. Рейхель от 8 октября (26 сентября) 1852 г., в котором она писала: «Вы мне не отвечаете на мой задушевный вопрос <...> Дело в том, что я никак не могу до сих пор придумать, да отчего же в самом деле так быстро разрушился организм Н<аташи>? — Вы мне говорили, что это все подготовлялось понемногу — но что же подготовляло ее?.. а жажда-то есть узнать об ней все, все, что было с ней, и когда, и как» (там же, IX, 27).
...живу в надежде увидеть сестру или брата ∞ Да отчего же не едет сестра к своим маленьким? — Письма Н. А. Тучковой и Н. П. Огарева к Герцену за этот период неизвестны. Однако в неопубликованном ноябрьском письме Астраковых к Саше Герцену содержатся следующие ее строки, характеризующие ее отношение в это время к оставшимся без матери детям Герцена, к нему самому и к предсмертному желанию Н. А. Герцен передать ей их воспитание: «Читала я твое милое письмо к Т<атьяне> А<лексеевне>, милый мой, славный мой Саша. Если б ты знал, как я тебя люблю и как больно думать, что ты один с отцом. Часто сижу я и, глядя на портрет твоей мамы, горько плачу, что не далось мне ее увидеть еще раз. Она звала, а я? я не приехала. Я знаю, что не могла приехать и что бесплодно к ней рвалась, но это меня не утешает. А что твой папа, люби, утешай его, у нас обоих ближе вас никого нет, знайте это, друзья. Саша, помни маму свою; боже, как она тебя любила! Вся моя надежда на вас, детей, еще много для вас впереди, авось вы будете счастливее нас. Я только для того хочу жить теперь, чтоб вместе с папой и с О<гаревым> сберечь ее возлюбленных детей и отстранить от них сколько можно печали и горести, а нам не забыть уж прошлого. Прощайте, ваши руки и твою, А<лександр>. Брат твой в деревне, я одна здесь по делам. Напишите мне, друзья, что дети, помнят ли меньшие их маму бедную. Н<аташа>» (ЛБ
<atalie> уехала, пошли ей эти строки. — Н. А. Тучкова приезжала в Москву в ноябре 1852 г. из с. Яхонтова, где Астраковы летом гостили у нее и Н. П. Огарева. Письмо Герцена было ей переслано Т. А. Астраковой 7 января 1853 г., о чем Астракова извещала Герцена 20 (8) января (см. ЛН«Имел я голос издалека, голос измученный, кричащий от боли и призывающий. Думать нечего, мешкать нечего. Сожгу мосты за собою, а там что бы ни случилось — я на все готов и не пожалею ни сил, ни жизни» (ЛБ«Да, надо скорей к малюткам, если б ты знал, как я их люблю! — Это все-таки она же, давай жить для них, пока им нужно! <...> Хотела б я облиться слезами, ты мученик! («Русские пропилеи», т. 4, 1917, стр. 128). См. также комментарий к письму от 7 марта 1853 г. (т. XXV).
Это правда, что Саша больше занимался языками, дело очень важное — знать 5 ∞ обращаемся к математике. — Этими строками Герцен отвечает С. И. Астракову, который в упоминавшемся выше совместном письме Астраковых и Тучковой к Саше обращался к нему: «Ты пишешь, что ты теперь учишься англинскому языку, прежде писал, что учился италианскому, а еще прежде франскому — это все языки и языки; все это хорошо <...> но ты ни слова не говорил, учишься ли ты языку, которым говорят с природой, т. е. языку цифр <...> Я бы советовал тебе заняться этим языком теперь <...> И потому вот тебе мое благословение на путь к цифре и да помогут тебе все силы: и Р и Q и Р’ Р“ и Q’ Q“...»
«Я выстою» (франц.). – Ред.