44. Т. А. АСТРАКОВОЙ
8 июня (27 мая) 1848 г. Париж.
Рукой Н. А. Герцен:
Наконец-то я могу тебе написать, что мы живы, здоровы и в Париже моя Таня. А ты не пишешь мне бог весть сколько времени, на последние два письма нет даже ответа — разве теряются письма, — может, это случается, а может, и наша кочующая жизнь тому причиной; ну, да какая б ни была причина, дело в том, что смерть подчас грустно и жутко не иметь так долго известия от вас. Если просьба может помочь — то прошу тебя, Таня, пиши как можно скорее, сейчас по получении этого письма. Вот и лето настало, воображаю тебя на твоем дворике, перед жаровней, сахар, ягоды кругом... да еще здорова ли ты?.. Фу, право, как глуп и жалок человек в своем бессилии. Что Грановские, они, кажется, переменили направление своего путешествия и едут в Крым вместо чужих краев? Что здоровье Елиз<аветы> Богд<ановны>? Что делают все — т. е. начиная с Ев<гения> Фед<оровича> и кончая Енюшей? Что Кетчер? Кавелины? и все, все... Меня эти вопросы так занимают, что не хочется писать о себе, все кажется не так интересно. А что около нас происходит, вы, я думаю, отчасти знаете — брожение, даже движение, и иногда кажется, что-то может выйти из этого — но до сих пор все это похоже на борьбу стихий, душно, тяжко, страшное волнение в крови — и соберется туча, и разразится громом, молнией, — но воздух не прочищается, но солнце не проглядывает; не успеешь и вздохнуть свободно, снова замолаживает... я могу желала б ошибаться, но говорю тебе откровенно, так, как действует на меня. Ребенок голоден, просит у кормилицы или у матери груди — а она гремит ему под глазами ожерельем, он кричит, она гремушкой хочет заглушить крик (не знаю, хочет ли утешить), подносит его к окну, пестует, стучит пальцами по стеклу, ребенок пуще плачет, мамка трясет и хлопает его с досады, — напрасно, ребенок не может замолчать, наконец выбившись из сил, забывается, дремлет и мамка — но не надолго тишина в детской…
Что ж мне о себе тебе сказать? Живем мы в Champs Elysées[62], летом тут превосходно для детей, они веселы, милы, Саша поправляется, здоровеет, начинает понемножку учиться между прочим и рисованью и музыке, гимнастике, скоро начнет верхом ездить, — мне бы хотелось развить в них все, все, что в них есть в зародыше или в возможности. Время так быстро проходит, что я не вижу его. — Пиши же, Таня. Обнимаю тебя, обними за меня друзей. Что Огар<ев> — хоть бы он написал.
Сергею Ив<ановичу> жму крепко руку.
М<арья> Ф<едоровна> шлет тебе и Сер<гею> Ив<ановичу> рукожатье.
Адрес.
ürtemberg à Paris. Confiée aux soins de Messieurs de Rotschild.
И больше ничего. — Потому что мы, может, и не будем здесь, но нам маменька перешлет письмо.
Поклоны и прочее как следует.
Июня 8. 1848.
На обороте:
Примечания
Печатается по фотокопии с автографа, хранящегося в Колумбийском университете (Нью-Йорк). Впервые опубликовано: НПГ, стр. 134—135.
— Видимо, именно по конспиративным соображениям Герцен предлагает письма адресовать не на его имя и о своем дальнейшем пребывании в революционном Париже пишет как о чем-то маловероятном.
[62] Елисейских Полях (франц.). — Ред.