46. Т. А. АСТРАКОВОЙ
30 (18) июня 1848 г. Париж.
Рукой Н. А. Герцен:
Париж, 1848, июня 23-е.
Только что послала тебе письмо — получила твое, моя Таня, моя хорошая Таня! Хоть многое в нем давно писано, но я все-таки читала и перечитала его с большой любовью. Люблю тебя, Таня, хорошее ты существо, несмотря на все недостатки и претензии твои, да, претензии! Не сердись, оно так. Претензии не от бедности натуры, не от пошлости, а оттого, что жизнь не вселила доверия к себе; лучше сказать не претензия, а требовательность, — она и законна так, так справедлива, но не хотелось бы ее иногда, оттого что не хотелось бы, чтоб ты страдала, а не страдала б ты — была бы бедная натура! Так лучше оставайся так, как есть.
Когда мы увидимся, не знаю. Из Италии ты велела уехать — а и здесь я не здоровее, напротив, скучно быть больной, унизительно, досадно, особенно теперь, никогда не нужно мне было так здоровье, как теперь... жизнь так хороша, хотелось бы жить и для себя, и для других. Принялась серьезно лечиться, авось либо будет лучше. — Саша пока здоров, понемножку всем занимается, доктора говорят,что до 18 лет необходимо бесконечное внимание и попечительность для его деликатного сложения в ученье, в игре, в содержанье, словом беспрерывная осторожность — ты поймешь, стало, Таня, как бы я желала быть здоровой! — Коля и Наташа милы и здоровы, растут, умнеют. — Потом, Таня, ты знаешь, как Алек<сандр> тревожится всегда о моем здоровье, и это всесильней и сильней в нем становится.
От вас вести хорошие: Ел<изавета> Б<огдановна> вне опасности, и Корш и Кав<елин> имеют места в Петерб<урге> — легче стало на душе. Милые, посмотреть бы на всех вас — Пиши мне, Таня, все, все, обо всех.
есть много или будет много хорошего, — к этим людям принадлежит Вал<ентин> Ф<едорович> Корш — я его вовсе не знаю, ничего не слыхала о нем, видела раз и уверена, что хороший человек, хоть, может, и будет много ломки и переработки.
Как страшно за Огарева, пиши мне о нем подробнее. На днях мы узнали о смерти Белинского — бесконечно жаль! Чудный был человек. Какая нелепая и глупая вещь смерть!
Жаль мне вот что, Таня: ты ждешь нас так, как будто мы сейчас приедем, а я не знаю, когда мы поедем. Нет ничего хуже, как такая ошибка. Перенес бы тебя как-нибудь сюда.
В августе или сентябре ты увидишь Тучковых, ведь ты дикарка — не бойся, я тебя заранее познакомила, т. е. с двумя девушками Hélène и Natalie, каждая в своем роде хороша, встреча с ними дорога мне, она принесла много юности, свежести, наслажденья в мою душу, уж не говоря ни о чем другом — великое счастье любить так, как я их люблю. Хорош мой внутренний мир, Таня, так полон, полон — я не говорю одного светлого, но я бы не отдала ни одной капли и того горького, что в нем.
Писать не хочется, а побеседовала бы я с тобой. Итак, вы останетесь с Кет<чером> старожилами Москвы, — как тебе плохо будет, Таня, с твоей живой и симпатичной натурой это одиночество. Ну, прощай пока. — Мне советуют и Саше ездить верхом — сегодня отправляемся. Скоро начну его купать. Здоровье его заметно поправляется. Вожу его в Гимнастику. И знаешь мою радость, я воображала, что у него нет ни слуха, ни способности к музыке — напротив, ему дает уроки хороший музыкант и говорит, что если Саша будет продолжать так учиться, так через год порядочно будет играть. Мне кажется иногда, что я снова переживаю жизнь…
На слове жизнь я была прервана пушечными выстрелами, которые продолжались — день и ночь! — четыре дня, город до сих пор en état de siège[63], убитых, говорят, 8000. Вот все, подробностей недостает духа описывать. Как мы живы, удивляюсь, но живы только физически. Таня, были минуты, в которые я желала быть уничтожена со всей семьей— Кланяйся всем.
Давно писано это письмо, но все-таки посылаю его тебе, оно тебе даст понятие о нашем житье-бытье.
М<арья> Ф<едоровна> жмет тебе руку. М<арья> К<аспаровна> сама пишет.
30 июня.
Что мы видели, что мы слышали эти дни — мы все стали зеленые, похудели, у всех с утра какой-то жар... Преступление четырех дней совершилось возле нас — около нас. — Домы упали от ядер, площади не могли обсохнуть от крови. Теперь кончились ядры и картечи — началась мелкая охота по блузникам. Свирепость Национальной гвардии и Собранья — превышает все, что вы когда-нибудь слыхали. Я полагаю, что Вас<илий> Петр<ович> перестанет спорить о буржуази.
На обороте: Татьяне Алексеевне Астраковой.
На Девичьем Поле, в собст<венном> доме, в приходе Рождества на Овражках.
Примечания
НПГ, стр. 136—138.
... что Вас<илий> Петр<ович> перестанет спорить о буржуази. — Имеются в виду возражения В. П. Боткина против сказанного Герценом в письме к М. С. Щепкину от 23/11 апреля 1847 г. (см. комментарий к письмам 7 и 11) и его отрицательная реакция на оценку буржуазии в «письмах из Avenue Marigny» (см. комментарий к письму 31).
[63] на осадном положении (франц.).