Герцен А. И. - Московским друзьям, 6 сентября (25 августа) 1848 г.

50. МОСКОВСКИМ ДРУЗЬЯМ

6 сентября (25 августа) 1848 г. Париж.

6 сентября 1848. Париж.

Опять случай писать к вам — и опять я готов отказаться от него. Ночь, темная ночь вокруг. Каждый день менее и менее виден выход. Что мы видим с утра до ночи, превосходит человеческое воображение. Я иногда с горькой улыбкой думаю, что вы завидуете нам, издали все кажется иным, а мы здесь à lа lettre[92] гибнем от скуки, выдумываем, натягиваем рассеяния — вроде веселого общества «Декамерона» во время чумы. В 1847 при всей гадости было сноснее, тогда был по крайней мере порядок, к нему можно было примениться, и требования были не те, — четыре первые месяца нынешнего года сгубили нас. Мы так откровенно были надуты Февральской революцией, мы так гордо и так свободно ходили, поднявши голову, по улицам республиканской столицы. И вместо всего этого зависеть от первого полицейского комиссара, агента, от первого солдата. Бесстыдное Собрание вотирует конституцию в ètat de siège[93], подлое население приготовляется к выборам, в то время когда радикальная партия не смеет назвать своих кандидатов. — Или в скором времени должна кровь литься реками, или на время Франция погибла. Из глубоко выстраданных трех месяцев главные результаты таковы: 1-е — что республика, в которой остался монархический принцип в нравах, в законах, монархии — а в сущности нисколько не лучше. Франция любит деспотизм, насилие. Ее законодатели выдумали, что suffrage universel[94] — всё, но что однажды избранное всеобщим избранием имеет всю силу и всю власть султана. После Июньских дней, когда Собрание назначило безобразную комиссию, нашлись люди, спросившие, какою же судебной властью она будет пользоваться и каким формам подчинена. Сенар объявил, что она облекается властью Собранием, которое, по самодержавию своему, имеет право ее так учредить. Мы, наконец, опытом и летами совершеннолетны, — если это не «l’etat c’est moi», если это не принцип рабства, деспотизма — то где же он резче высказался? До тех пор, пока правительство будет идти от начала, что salus populi suprema lex est[95], что лицо ничего не значит, что закон выше лица, что представитель власти выше гражданина, что меньшинство может быть задавлено большинством, если это большинство результат suffrage universel, — до тех пор оно будет воображать, что текст закона — догмат, религия, до тех пор оно не станет на ногу отрицательного хранения — а сделается агрессивным, насильственным, монархическим. Все правительства таковы, — в отдельных кантонах Швейцарии, и только там, можно найти начало иного отношения да долею в Северо-Американских Штатах. Вы знаете, что ни Швейцария, на Штаты в пример не идут. В остальной Европе не токмо в самом деле нет свободы, нет гуманного управления, но нет даже пониманья, желанья, нет близкой надежды. — Я все это говорю не с досады и не с брызгу. Феодальная и монархическая Европа — не скоро переродится. Старая цивилизация изобрела формы не столько оскорбительные, как, напр<имер>, у нас, долгая привычка к литературе, например, к обсуживанию политических предметов, давала в самом Риме Григория XVI и в Неаполе больше воли языку, нежели в Москве; но это было снисхождение, при первой коллизии чудовище власти является с цепями и топором. Я раскрываю списки депортированных и нахожу отметки: такой-то, 18 лет, — «pour ses opinions très avancées»[96]; нахожу девушку 20 лет с отметкой «très exaltée»[97]. Что такое? Другие лыняли при допросах, эти сказали свое мнение — их за это депортировали. — Открываю процедуру военно-судных комиссий — и нахожу, что один человек отвечал им с благородной смелостью Ранари, — он осужден aux travaux forcés à perpétuité[98] — вина его никак не больше, как людей, осужденных на пять лет. — Здесь возражение: выгода в том, что это печатается, да, Европа привыкла к этому, ее занимает это, — но где напечатано число расстрелянных 26 июня и перебитых около тюрем? Прудон осмелился заикнуться об этом — много взял? Перейдем в парламент — там на днях почтенный лорд с негодованием спрашивал у министра, правда ли, что Митчель имеет комнату и что ему дают книги читать. — Посмотрите, что за роль начинает здесь играть Каваньяк; он ездит с драгунами, с штабом, и это нравится, да кому же? толпе? — а хоть бы и ей, ведь suffrage universel дал ей в руки государство. Вот и выпутывайтесь тут.

2. Сверх искаженного пониманья всех отношений граждан и власти, — пониманья, основанного на монархизме, — второе зло, уничтожающее Европу и при существовании которого можно отложить всякую мысль о прогрессе и разумном государстве, — это постоянные войска. Они убийственны для права, разорительны для финансов и не нужны для защиты. — Здесь из мальчишек сделали войско (mobile) в три недели. Во Франции, в Пиэмонте каждый человек — солдат, когда надобно; Швейцария доказала торжественно, что она может, в прошлогодней борьбе с Зондербундом. — Corps francs[99] и внутренняя стража, il popolo armato[100], как говорят итальянцы, должны заменить армии. Без этого нет шагу вперед. Если будет итальянская война, если французские войска победят австрийцев, — вот тут и будет карачун республики и мы спокойно въедем в империю, под каким бы именем ни было. Я от души желаю, чтоб французов побили, — это их спасет, протрезвит, это уронит военную диктатуру, это их смирит. Австрийцам все же недолго пировать в Италии, у них есть дома du fil à retordre[101], и на единодушии кроатов и маджаров далеко не уедешь. — Повторяю, уничтожение постоянных войск, всей солдатчины, point d’honneur’a[102] военного, казармизма, бонапартизма réchauffé[103] — должно быть знаменем всякого человека, желающего добра. — Вот вам еще присказка — к сказке, которую Ан<ненков> везет в тетради. Я очень желал бы знать ваше мнение о новых статьях моих — стоит ли игра свеч, продолжать ли писать их для вас, ибо это пишется не для публики, намекните как-нибудь. — При этом я серьезно должен предупредить вас (покажите ему эти строки), чтоб вы были осторожны, слушая повествования Ан<ненкова>. Он стал на какую-то странную точку — безразличной и маленькой справедливости, которая не допускает до него большую истину. Какое-то резонерство и отыскивание объяснений всему из начал необходимых, благоразумных, — так, как некогда Белинский строил русскую историю и наши нужные места превращал в необходимые. Ан<ненков> был увлечен первым временем после революции, он еще до сих пор под влиянием его. Я думаю, что мы еще при начале революции, — он верит, что и это республика, — мне веселее было бы видеть Генриха V или XV, чтоб опозорить эту республику, чтоб покончить с недоразумением. Он до сих пор защищает пошлую личность Ламартина — а я его ненавижу, — ненавижу не как злодея, а как молочную кашу, которая вздумала представлять из себя жженку... etc., etc. Полагаюсь на его справедливость. Но вас предупреждаю. — Потому что для меня все это не шутка, — даже рук и ног.

Защищает ли Боткин буржуази?

Я иногда начинаю мечтать о том, как бы куда-нибудь удалиться, хоть в Кунцево, спокойно, не получать никаких газет, в субботу ждать под вечер вас — выпить с вами бутылку... другую... три во льду, благословить судьбу, что мы встретились, что между этими иностранцами, которых называют людьми, мы не растерялись, окружить себя книгами, — ну, и что же дальше? — и умереть потом без желания жизни и без отвращенья от смерти. — Не смейтесь. — Аминь, аминь, глаголю вам, если не будет со временем деятельности в России, — здесь нечего ждать, и жизнь наша окончена. «Ich habe gelebt und geliebt!»[104]

<ьи> Льв<овны> Огареву, — что он, в Пензе или с вами? Если в Пензе, отошлите, да я желал бы, чтоб вы ему отослали и мои письма (т. е. in folio) о Париже, дайте их переписать верному человеку, заплатите и пошлите с еще более верным человеком. А впрочем, как хотите или как придется. Архив моих бумаг у Мар<ьи> Фед<оровны>. — Здравствуйте, М<арья> Ф<едоровна>. Как вы приехали к ларам и пенатам? Прошлый раз, как мне пришлось писать к вам не в Берлин, а в Северную Пальмиру — я и спохватился, как вы далеки, что и сказать-то ничего нельзя. Как вам понравилось после Парижа на Трубе? Я очень рад, что état de siège вас немножко подготовил, а то, говорят, быстрые перемены температуры нездоровы. У нас все обстоит благополучно — Боке в тюрьме, Боке 2-й в бегах, Косидьер без пашпорту отлучился, Луи Блан тоже. Солдатами запрудили все Елисейские Поля, палатки стоят от Rond Point[105]. — Прудон стал было опять издавать журнал под названием «Le Peuple», Каваньяк опять запретил. — Герв<ег> от бешенства катается со мной по полу (на ковре), пьет вино и на другой день проклинает меня, что я его отравил, и ест целый день гранит у Тортони — туда является лоснящийся Саз<онов>, который уверяет нас, что его жизнь в страшной опасности, что он подвергался десять раз депортации, весел, толст и гадок до невозможности. Жюльвекур все при нем бессменно. Ко мне он почти не ходит. Мы до 10 октября остаемся в maison Fenzy. — А потом? — А потом не знаю, что, Герв<ег>, который совершенно и вполне смотрит на вещи так, как я, ждет зимы и голоду, — авось-либо развяжется что-нибудь. У правительства денег мало. Войско начинает роптать. Герв<ег> уговаривает подождать, хотя ни у меня, ни у него нет веры, что будет что-нибудь хорошее, — но может быть такая месть со стороны уврие, что Париж превратится в Помпею. «Ну» оно и лестно», как говорит Языков. — Сейчас получил записку от Боке, Jean Baptiste, он здоров, спрашивает об нас, Барбеса и Собрие везут в Консьержери из Венсена. На днях будут их судить. Барбес отказался отвечать на что б то ни было и позволяет инквизиторам делать что угодно. — Прощайте. — «А до Рыльска долго письмо не доедет».

Всем жму руку, всех целую. — Прощайте, карейшие. Мар<ья> Фед<оровна>, пишите, пожалуйста, — на других я не надеюсь, — пишите на досуге целые тетради, всё, всё, и посылайте, не смея франкировать, на имя Ротшильда.

Ан<ненков> хотел ехать 6, но остался, ибо 8, т. е. 26 августа, именины Наташи и мы отправляемся, т. е. он, Герв<ег> с женой, Рейшель и наши, пироваться за лагерь, — одно условие я поставил: чтоб не было видно палаток и фортов. А помните, как в Соколове праздновали мы?

<ья> Фед<оровна>, Матрена у вас или нет, и как вы встретили Федорова Капитолийского? — Есть ли у Петра Григорьевича детъки? Про Юлию Карл<овну> я и не спрашиваю; знаю, что есть — много.

Рукой Н. А. Герцен:

За меня, Мавонинька, обнимите и поцелуйте всех от мала до велика. Что-то не пишется с Ан<ненковым> оттого, что долго не придет еще к вам письмо, а буду писать лучше по почте. Тата ваша процветает. Жму вашу руку.

<ександром> и отдыхаю только в устали — Пишите, пожалуйста, как идет в вашей республике, в нашей как нельзя быть хуже...

Примечания

Печатается по автографу «Современник», 1912, кн. IV, стр. 196—199; полностью (но без приписки Н. А. Герцен к М. Ф. Корш): Л V, 232—238, по копии, снятой А. Н. Пыпиным с подлинника. Приписка Н. А. Герцен опубликована: ГНМ, стр. 109.

... Собрание вотирует конституцию в état de siège... — Конституция Второй республики была принята Учредительным собранием 4 ноября 1848 г., а проект ее обсуждался в Собрании в течение сентября — октября, т. е. в период, когда в Париже сохранялось осадное положение, введенное 23 июня и остававшееся в силе до 19 октября.

... когда Собрание назначило безобразную комиссию... — Следственная комиссия о событиях июньского восстания и демонстрации 15 мая, созданная Учредительным собранием в конце июня 1848 г., состояла из 15 человек, по большей части — ярых врагов республики и демократии, во главе с лидером династической оппозиции времен июльской монархии — Одилоном Барро.

...«l’état c’est moi»... — Слова французского короля Людовика XIV, сказанные им, по преданию, в 1668 г. чиновникам фрондированных высших судебных палат: «Вы думали, господа, что государство — это вы? Государство — это я».

...... — сосланных (от франц. déporter — ссылать).

...с благородной — Герцен, вероятно, имеет в виду итальянского писателя F. Ranalli.

взял? — На страницах своей газеты «Le Peuple» Прудон заявил, что хотя восстание было «незаконным» и «мятежным» актом, но оно явилось плодом отчаяния рабочих, деморализованных голодом, безработицей и крушением надежд на социальное переустройство общества. Поэтому, доказывал Прудон, в июньском восстании «нет виновных, имеются лишь жертвы». Протестуя против жестокой расправы с повстанцами, газета Прудона осторожно выдвигала предложение об амнистии. Несмотря на всю робость и непоследовательность этих выступлений Прудона, они повлекли за собой конфискацию многих номеров его газеты, а в конце концов — ее запрет Кавеньяком.

...... — Речь идет об условиях тюремного заключения арестованного в мае 1848 г. деятеля ирландского национально-освободительного движения Д. Митчела.

... из мальчишек сделали войско (mobile) в три недели. — После Февральской революции Временное правительство создало в Париже особую «мобильную гвардию», в короткий срок составившую 24 батальона по тысяче человек в каждом. Основная масса «мобилей» рекрутировалась из люмпенпролетарской молодежи. Расчет правительства — использовать против пролетариата неустойчивые и деклассированные элементы парижской улицы — оправдался в Июньские дня.

 — Мятежный союз семи католических кантонов Швейцарии — Зондербунд, объединивший реакционные силы страны, — был в ноябре 1847 г. разгромлен войсками швейцарского сейма, организованными по милиционной системе.

... на единодушии кроатов и маджаров далеко не уедешь. — Австрийские власти комплектовали свои войска в Италии главным образом из мадьярских и хорватских полков, так как солдаты этих национальностей, под влиянием традиционной национальной розни, относились неприязненно к итальянскому населению и видели в Австрийской империи оплот против итальянских притязаний на северо-восточную Адриатику и Далмацию.

... к <ненков> везет в тетради. — Рукопись статьи Герцена «После грозы», которую он послал московским друзьям с П. В. Анненковым.

... как некогда Белинский строил русскую историю ~ превращал в необходимые. — Герцен напомнил о статьях В. Г. Белинского, написанных им в 1839—1841 гг. в период увлечения гегелевской философией и формулой «все действительное разумно». См. о спорах Герцена с Белинским по этому вопросу в «Былом и думах» (IX, 22—28).

от Мар<ьи> Льв<овны> Огареву... — Это письмо неизвестно.

— Вероятно, имеются в виду 9 и 10 «Письма из Франции и Италии» — «Опять в Париже», датированные 10 июня и 1 сентября 1848 г. (V, 132—176).

— Ср. письмо 47 и комментарий к нему.

— Намек на эмиграцию Коссидьера и Луи-Блана — см. комментарий к письму 47.

...«Lе Peuple» Каваньяк опять запретил. — «Le Peuple» была запрещена вслед за появлением пробного номера (2 сентября). После отмены осадного положения Прудон возобновил издание газеты, которая стала выходить с конца октября еженедельно, а с конца ноября — ежедневно.

— Известное Парижское кафе с итальянским (твердым) мороженым.

... Консьержери... — Тюрьма в Париже.

...— Замок-тюрьма, преимущественно для политических заключенных, в городке Венсене близ Парижа.

На днях будут их судить. — Суд над Барбесом, Распайлем, Бланки, Собрие и другими участниками событий 15 мая состоялся много позже, в марте 1849 г.