59. С. И. и Т. А. АСТРАКОВЫМ
4 ноября (23 октября) 1848 г. Париж.
На сей бумаге, неприличной от тонкости, желаю обнять тебя и поблагодарить за письмо. Оно живо напомнило тебя; точно будто t время и р пространство не существует между нами. Точно будто по прочтении письма я провожаю тебя в переднюю и там тебе подносят теплый, из гаячьего пуху, шарф в две сажени, одеяло на заячьем меху, пальто, шубу, кеньги, валенки, охотничьи сапоги до плечей, и пр. и пр. И я провожаю, говорю: «Да, да — вот так сумма-то работников страшно увеличивает результат выработанного в карман фабриканта». Если хочешь знать, что делается здесь, возьми мои статейки. Это последние дряганья умирающего мира — смерть дело важное, грустное, но часто она сопровождается бредом, безумием, старчество впадает в ребячество — ну ведь как ни жалей умирающего, а все же во всем этом есть много противного. Мир этот гниет — что будет? Что будет? Лучше всего, что что-нибудь да будет. — Если только земной шар не треснет. — Очень бы хотелось скорее к вам, вы, наши московские друзья, все-таки лучше всех обезьян, называемых людьми, вы выродки, сливки с 50 000 000 человек, зато уж и сливки; право, смертельно бы хотелось бы по дворам. Да климат-то, климат-то.
А что вы трубку поставили, Татьяна Алексеевна, когда Ал<ексей> Ал<ексеевич> пришел, — это хорошо, дурно только то, что вы ее тотчас опять взяли.
Печатается по фотокопии с автографа, хранящегося в Колумбийском университете (Нью-Йорк). Впервые опубликовано: НПГ, стр. 144—145, вместе с отправленным одновременно письмом Н. А. Герцен к Т. А. Астраковой (там же, стр. 140—144).
«Давно уже я поджидала от тебя письмо, моя Таня, и вот наконец приносят толстый пакет, — мы всегда ужасно рады с Александром, и точно дети вырываем друг у друга из рук письмо <...> Ты так жалеешь, что мы одиноки, — да, мне ужасно жаль, что нет с нами тех, которых нет, но мы не одиноки. Много встречается хороших людей, а потом своя семья — да что и говорить, что касается до личного, я не могу себе представить существования полнее... Мы видаемся часто с семейством Гораса (объяснение у М<арьи> Ф<едоровны>), хорошие люди, очень хорошие, с ними как-то просторно, широко делается. — Сюда приехала Марья Ль<вовна> Ог<арева>, мы видаемся с ней довольно часто... Жажда покоя — естественна, это реакция после муки, после родов, но она недолго продолжается, роды были несчастливы, надежды не исполнились, снова начинается брожение, окрепнувшие силы ищут деятельности, а сколько нужно твердости на то, чтоб примириться с мыслью не видать ребенка, который родится, не знать, когда, и как, и какой он родится! — Но будем тверды, оттого что слабыми быть нельзя... В Германии сильно шевелятся, что-то из этого будет? — Да, это сравнение мне самой нравится: в настоящую минуту мы все беременны, а ребенка вряд ли увидим! — Много любви надо на то, чтоб носить его и лелеять в себе».
Ответ на письмо С. И. Астракова от 23 (11) октября 1848 г. (ЛН, —14).
... сумма-то работников ~ увеличивает результат выработанного в карман фабриканта». —
…мои статейки. — Вероятно, имеются в виду «Письмо десятое» на «Писем из Франции и Италии» и ряд статей из будущей книги «С того берега» («Перед грозой», «После грозы», «LVII год республики единой и нераздельной»), пересылавшиеся Герценом московским друзьям с отъезжающими в Россию.
…трубку поставили... — А. В. Щепкина писала о Т. А. Астраковой: «Она курила трубку с очень длинным чубуком» (Воспоминания А. В. Щепкиной. Сергиев Посад, 1915, стр. 173).