182. П. В. АННЕНКОВУ
17 (5) июня 1858 г. Путней.
Рукой Н. П. Огарева:
Милая Полина, когда недавно виделся с человеком, так и хочется продолжать какой-то недосказанный разговор. От этого и писать к тебе до смерти хочется и вместе с тем кажется, что ничего путного не напишешь. Да что и написать путного? Все как-то грустно, грустно; а между тем, назло всему, ищешь поддержать в себе силы бороться насколько есть возможности. Спасибо тебе за твое письмо. Оно было действительно хорошо и освежительно; по крайней мере, в нем чуется не падший духом человек, не струсивший ни перед чем и которому жизнь и правда дороже остального. Я был готов на всякие осцилльяции власти. Но я думаю, что реакция, по силе вещей, не продолжится, снова будет прогресс и снова реакция, пока дойдет до какого-нибудь возможного равновесия. Не жди слишком много от рода человеческого; он продолжение природы, или, лучше, ниже природы. Природа, по количественной категории, т. е. по математическим законам, движется, чтоб достичь равновесия; в мире человеческом это движение называется — правосудием (justice). Достигнуть этого нельзя, потому что тогда равновесие было бы — косность и все бы замерло. Вся жизнь состоит в этой эквилибрации; но зато и все дело человеческое в том, чтоб приятно качаться на качелях. Когда равновесие не доходят до косности, то оно представляет качели, т. е. качающиеся весы, и в этом жизнь. От этого пароды выдумывали конституционное колебание и европейское равновесие государств. Милая моя Полина, в сущности все это вздор. Для свободы — надо устроить это равновесие в уезде, в селе, может быть, в семье только, и тогда можно будет прийти к этому равномерному колебанию весов, где человек, привыкнув к качелям, может быть счастлив или около счастия. А ведь действительно вся цель — счастие. Раб несчастлив оттого, что господин его совершенно перетягивает. Господин недоволен и врет чепуху оттого, что перетягивание не доставляет наслаждения. Наслаждение только в колебании весов, и к этому равномерному колебанию мы должны стремиться. В России вес правительства, дворянства и чиновничества так велик, что, разумеется, народ должен стремиться прийти с ними в равномерное колебание, хотя бы они от этого совершенно изменились. «Колокол», без сомнения, в этом случае может быть только органом народа, а до нелепого груза дела нет, погибай он себе как хочет. Вся задача в том, чтоб он не перевешивал. А жить будут и те и другие, потому что задача не в косности, а в колебании весов; К каким бы результатам стремление к равновесию, т. е. к равномерному колебанию, ни привело, — главное для «Колокола» — быть искренним, и я думаю, что. искренность для нас важнее всех дипломатических влияний, которыми пренебрегать не следует, если они подходящи.
Но перейдем из бемоля в херъер. Кашперов просит у меня либретто русское. Намекни мне хотя на какой-нибудь эпизод из русской истории или на легенду, из чего можно бы составить либретто не нелепое. Что я способен уладить сюжет сценически и музыкально — в этом я сам в себе не сомневаюсь. Но лишь бы он был. Русская история не драма, а плохой эпос от отсутствия свободной женской личности. Из эпоса — драмы и оперы не сделаешь. Но, может, есть моменты удобные... не знаю. Пожалуй, фантастическую легенду дай мне; я ведь тут такой невежда, что просто стыдно. А хотел бы я потрудиться и для Кашперова и потому, что хочется что-нибудь русское в музыке не так, как было доселе. Я думаю, что не нужно в музыке брать один народный песенный мотив; он по натуре своей для целой оперы длинен и скучен. Я хочу только склад русский. Не знаю, как объяснить это, но думаю, что ты поймешь мысль и, может, лучше ее выразишь. А главное — задай мне тему. Если что прочитать для этого нужно — я сыщу в Музее. Но так, сам по себе, я по невежеству ничего не могу придумать. А хотелось бы! Подумай и напиши.
Если все, что я писал, глупо, — прости, но на запрос о либретто — отвечай рассудительно и категорически. Мне это внутренно нужно.
Засим обнимаю тебя. Твоя трубка — мой верный сопутник, и я ее люблю и как трубку и как твое воспоминание.
Твой такой-то.
17 июня 1858. Путней. Laurel House.
Письмо это писано с неделю тому назад О<гаревым> — я не посылал его тебе, не будучи уверен, в Париже ли ты. А тут и вышел анекдот. Корш, отправляясь, сказал, что если я хочу писать, то они две недели пробудут в Париже. Через три дня мне потом сообщил В<асилий> П<етрович>, что Корш поехал в Швейцарию, — а я написал ему письмо довольно важное в Париж poste restante. Да узнавши — поскорее в Мюних послал письмо — и на нем ошибкой написал Valerien вместо Valentin, — если он близко, извести его. Второе письмо ничтожно — но парижское следует получить.
Твое первое письмо нас сильно обрадовало — в нем много теплого и молодого. Ну а новости (мы получили большое количество их для печати) — отвратительные.
Я отнимаю мою протекцию у молодого человека.
Все тебе кланяются. — В<асилий> П<етрович> — преет от жара и восхищается. Во вторник или середу судят Тхоржевс<кого>. — Неужели осудят?
Засим прощай.
Дети кланяются. Саша хочет писать особо — присылай скорее ответ.
Статья моя именно в том роде, какую вам желается. — Печально и твердо.
Пишите.
На конверте:
Kissingen, poste restante R. de Bavière.
Примечания
Печатается по автографу (ПД). Впервые опубликовано: «Звенья», кн. III—IV, М. - Л., 1934, стр. 395-397.
Почтовый штемпель на конверте указывает, что письмо было послано из Лондона 17 июня, в Париже было 18 и прибыло в Киссинген 19 июня 1858 г. Правый угол конверта отрезан.
Милая Полина, когда недавно виделся с человеком... — Tante Pauline или Полина Васильевна — прозвище П. В. Анненкова в дружеском кругу.
... Корш поехал в Швейцарию ~ если он близко, извести его. —
Твое первое письмо нас сильно обрадовало... — По-видимому, имеется в виду приписка Анненкова в письме Тургенева к Герцену от 30 (18) мая 1858 г. (см. комментарий к письму 178).
Я отнимаю мою протекцию у молодого человека. — Речь идет об Александре II.
<кого>. — См. комментарии к письмам 153 и 156.
— Печально и твердо. — Имеется в виду статья «1 июля 1858».